Дочь Иезавели.
Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.
Глава XI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ. Глава XI. (старая орфография)

ГЛАВА XI.

Я не мог удержаться от смеха при этом сопоставлении красоты г-жи Фонтэн с трубкою Энгельмана. Мой добрый старый друг посмотрел на меня с удивлением.

-- Ничего нет смешного, если я так засмотрелся, что трубка погасла, сказал он серьезно. - Дэвид, все мое существо всецело было поглощено этой великолепной женщиной. Её образ до сих пор стоит перед мною, как ангел, залитый серебристых светом луны. Я, кажется, впервые в жизни стал выражаться поэтически. Это было-бы, впрочем, неудивительно. Я право не знаю, что со мною. Вы молодой человек и можете мне сказать, уж не влюбился-ли я?

Но, прежде чем я успел ответить на этот неожиданный вопрос, он взял меня за руку и со страхом прибавил:

-- Не говорите об этом ни слова другу Келеру. Он прекрасный человек, но не имеет ни малейшей жалости к грешникам. А послушайте, Дэвид: вы можете меня представить этой красавице?

Тревожимый мыслью, что я говорил слишком откровенно с вдовою Фонтэн, я решился выказать крайнюю осторожность в отношении Энгельмана.

-- Нет, я не могу вас представить, отвечал я: - она живет здесь в полнейших одиночестве и никого не принимает.

-- По крайней мере, вы можете сказать её имя, продолжал настаивать Энгельман; - вы, вероятно, упомянули об этом Келеру.

-- Нет, у меня есть причины вовсе не говорить о ней г. Келеру.

-- Ну, вы можете вполне доверить мне, Давид, я никому не открою вашей тайны. Я хочу только послать ей цветов из моего сада. Против этого она не может иметь ничего. Ну, добрый Дэвид, скажите, куда мне послать мой букет.

Я, вероятно, поступил дурно и, судя по следующим событиям, конечно, я поступил дурно; но я не мог взглянуть серьезно на дело о букете и назвал по имени вдову Фонтен. Он вздрогнул.

-- Это не мать-ли той девушки, на которой Фриц хочет жениться? воскликнул он.

-- Да, это она. Не правда-ля, Фриц человек со вкусом и Мина прелестная девушка!

-- Не знаю, Я был так очарован матерью, что никого другого не видел. Как думаете, г-жа Фонтен заметила меня?

-- Да. Она взглянула на вас.

-- Ну, а теперь вы, Дэвид, посмотрите на меня. При свете луны вы кажетесь гораздо моложавее; может быть и я так-же. Сколько вы мне теперь дадите: лет пятьдесят или шестьдесят?

-- Я дал-бы вам шестой десяток.

Ему было почти семьдесят лет, но кто решился-бы сказать ему это в подобную минуту?

Мой ответ показался столь удовлетворительным старику, что он завел разговор о покойном муже г-жи Фонтэн:

Я заметил, что никогда его не видал и, чтобы переменить предмет нашей беседы, спросил, опоздаю-ли я в ужину.

-- Дитя мое, ужин окончен уже с полчаса, отвечал он; - но я уговорил нашу сердитую экономку оставить вам что-нибудь горячее. Вы найдете сегодня вечером Келера в очень дурном настроении. Он уже был не в духе от необходимости написать протест вашей тетке, а потом ваше отсутствие его разсердило. - "Он принимает наш дом за трактир, сказал он; - но я никому;не позволю так обходиться с нами".

-- Он до того был разсержен, что я пошел погулять и встретил свою судьбу, прибавил старик таким грустным томом, какого я никогда не ожидал услышать от доброго Энгельмана.

Он был прав. Меня приняли дома очень холодно.

-- Я написал прямо вашей тетке все, что думаю, сказал Келер; - и, вероятно, с будущей почтой она отзовет вас Лондон. Пока-же прошу вас, когда вы намерены провести вечер не дома, потрудиться сказать об этом одному из слуг.

Потом набросилась на меня старая воркунья-экономка, известная в доме под именем тетки Барбары. Она принесла блюдо с кушаньем, которое держала на плите для меня, и поставила его с таким шумом на стол, что оно едва не треснуло.

-- Я сделала это раз, сказала она; - но если вы еще когда-нибудь опоздаете, то можете ужинать где вам угодно.

На следующий день я написал тетке и Фриду. Последнему я не мог открыть всей правды, потому что он тогда немедленно прилетел-бы в Франкфурт; но я сообщил ему, что нашел след Мины и её матери, что в настоящее время нечего было безпокоиться о них и что даже я мог переслать Мине письмо, еслибы он чувствовал необходимость ей написать. Последнюю уступку я сделал из желания столько-же успокоить Фрица, сколько услужить прелестной Мине. Я накануне обещал ей тотчас уведомить ее, когда напишу её возлюбленному, а потому, не имея никакого занятия в конторе, пока не разрешится спорный вопрос о женском труде, я снес на почту свои письма, а оттуда направился в вдове Фонтэн и её очаровательной дочери.

Мина была приведена в восторг надеждой получить весточку от Фрица, а я был очень удивлен, увидав на столе в большой старинной фарфоровой чаше для пунша, громадный букет великолепных цветов. Каждому, кто знал Энгельмана, этот букет говорил многое. Он обыкновенно запрещал срисрывать хоть один цветок в его саду, а теперь собственными руками подверг опустошению свои прекрасные куртины.

-- Какие чудные цветы! сказал я. - Сам г. Энгельман позавидовал-бы такому букету.

-- Неужели вы думаете, что вам удастся обойти меня, произнесла г-жа Фонтэн, иронически? - Г. Энгельман не только прислал мне эти цветы, но написал слишком лестную записку. А я, прибавила она, небрежно взглянув на камин, на котором лежало какое-то письмо, - написала ему ответ в обычных выражениях. Глупо было бы стоять на церемонной ноге с безвредным старым джентльменом, которого мы встретили с вами на мосту. Какой он толстый и какая у него странная трубка, почти столь же толстая, как он сам.

Бедный Энгельман, она говорила о нем с таким жестоким презрением!

-- Хотя он видел вас только одну минуту, заметил я, - но сразу сделался вашим пламенным поклонником.

-- Неужели? произнесла она и тотчас переменила разговор. - А писали вы сегодня вашей тетке? спросила она.

-- Да.

-- Вероятно, вы писали исключительно о делах. Но все-же позвольте спросить, не упонянули-ли вы хоть вскользь о надеждах, возлагаемых мною на её приезд в Франкфурт?

-- Я полагаю, что теперь не время возбуждать этот вопрос, отвечал я, пользуясь этим случаем, чтоб несколько урезонить ее; - между мистрис Вагнер и г. Келером возникло серьезное столкновение по поводу внутренняго порядка в здешней конторе. Они оба очень упорны. Келер написал тетке сегодня откровенно свое мнение, и я боюсь, что это возбудит неприятную между ними переписку.

Мои слова ее поразили. Она приблизила свое кресло к моему.

-- Думаете вы, что эта переписка отсрочит отъезд вашей тетки из Лондона? спросила она.

в делах фирмы воде женщины.

-- Я понимаю, сказала она едва слышно, откидываясь на спинку кресла.

В эту минуту Мина, стоявшая у окна, воскликнула:

-- Мама, сын хозяйки только-что ушел, не крикнуть-ли мне его назад?

-- Зачем, дитя мое? спросила разсеянно г-жа Фонтэн.

-- Чтоб снести ваше письмо к г. Энгельману, отвечала молодая девушка, указывая на камин.

Г-жа Фонтэн взглянула на письмо, подумала с минуту и потом промолвила:

-- Нет, голубушка; пусть мальчик идет. Это не к спеху.

Сказав это она обратилась во мне:

-- По счастью, я никогда не теряю надежды, сказала она; - и в виду вашего доброго намерения я буду по-прежнему надеяться на счастливый исход. Милая Мина, сыграй нам что-нибудь.

Пока молодая девушка послушно открывала фортепиано, она взглянула на букет.

-- Вы любите цветы, Дэвид? спросила она; - и понимаете вы что-нибудь в ботанике? Я только невежественно восторгаюсь их красотою и благоуханием. Право, ваш старый друг, г. Энгельман, очень любезный джентльмен. Без него у меня не было-бы таких чудесных цветов. А скажите, он принимает участие в грустных недоразумениях между вашей теткой и г. Келером.

Что значило это неожиданное внимание вдовы Фонтэн в Энгельману и нежелание послать ему написанное уже давно письмо? Тревожимый сомнениями, возбуждаемыми этими вопросами, я сделал неосторожность и отвечал слишком сдержанно, что ничего не знаю, но что, вероятно, Энгельман согласен с мнением Келера. Она поняла меня и с этой целью стала избегать разговора об Энгельмане. Даже пение Мины не могло разсеять моих мрачных мыслей и я был очень рад, когда, простившись с своими новыми друзьями, очутился на улице.

По дороге домой обдумывая все, что я видел и слышал, я стал прямо подозревать г-жу Фонтэн в коварном желании воспользоваться влиянием Энгельмана для устройства ей свидания с Келером, так как помощь моей тетки в этом отношении была теперь немыслимой. Очевидно, она хотела уничтожить свою холодную записку к Энгельману и написать другую, очень любезную, с приглашением посетить ее.

Этим подозрениям суждено было оправдаться в тот-же день за ужином. Энгельман явился очень нарядно одетым и был в прекрасном расположении духа. Келер шутя спросил его, не женится-ли он, а Энгельман до того забылся от счастья, наполнявшого его сердце, что позволил себе затронуть больной вопрос о женском труде.

Келер так разсердился, что молчал до окончания ужина.

Когда Энгельман вышел из столовой, я последовал за ним.

-- Вы идете к г-же Фонтэн? спросил я.

-- С вечерним визитом, Дэвид, отвечал он с улыбкой; - ну, не всегда вам, юношам, торжествовать. Я получил от нея очаровательное письмо. Оно у меня на сердце, прибавил он, ударяя по боковому карману сюртука; - но чувства женщины священны и я не могу вам его показать.

мои слова подействовать на доброго старика, подпавшого под влияние опасных чар г-жи Фонтэн. Поэтому я решился предостеречь его в общих выражениях и выжидать обстоятельств.

-- Позвольте мне вам сказать два слова, произнес я: - самые лучшия женщины имеют свои недостатки. Г-жа Фонтен очаровательна, но не думайте, чтоб она была искренна.

-- О, Дэвид, произнес он, сияя счастием; - вы уже меня ревнуете.

Он надел на бекрень шляпу и, взяв трость, вышел из дома.