Дочь Иезавели.
Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ. Глава XII. (старая орфография)

ГЛАВА XII.

Прошло два дня и я заметил другую перемену в Энгельмане.

Он превратился в серьезного, сдержанного человека. Не наделал-бы он таких глупостей, которые могли навлечь на него насмешки, если-бы оне стали известными? Или вдова предупредила его, чтобы он не был очень откровенен со мной? Во всяком случае, он не сказал мне ни слова о приеме его г-жею Фонтэн и тайком вышел из дома, отправляясь к ней во второй раз. Не желая встретиться с ним у прекрасной вдовы и чувствуя некоторое безпокойство о будущем, я держал себя в стороне и выжидал события.

На третий день я получил записку от Мины следующого содержания:

"Любезный г. Дэвид, если вы желаете видеть маму и меня, то останьтесь дома сегодня вечером. Добрый г. Энгельман обещал показать нам после закрытия конторы свой интересный старинный дом".

Не было ничего необыкновенного в этом посещении старинного дома. Он, действительно, представлял один из образцов старинной архитектуры, которыми славится Франкфурт, и художники всех наций рисовали его внешние и внутренние виды. Но замечательно было, что в выбранный Энгельманом вечер для посещения вдовы, его друг Келер был приглашен к каким-то приятелям на другой конец города.

За несколько времени до назначенного вдовой часа, Энгельман начал посматривать на меня как-то неловко и тревожно.

-- Разве вы, Дэвид, сегодня вечером никуда не пойдете? сказал он, наконец.

-- А я вам мешаю? спросил я ехидно.

-- О, нет.

-- Так я останусь дома.

Он ничего не отвечал и стал ходить взад и вперед по комнате, видимо, недовольный. Вдруг позвонили. Он остановился и взглянул на меня.

-- Гости? спросил я снова.

На этот раз он должен был мне отвечать.

-- Это мои друзья; они желают посмотреть наш дом.

Меня взорвало его упорное желание скрыть от меня имена таинственных посетителей, и я прямо сказал:

-- Да, г-жа Фонтэн с дочерью.

Он быстро обернулся, чтоб мне ответить. Но в ту-же минуту дверь отворилась и старая экономка ввела двух изящно одетых дам, на которых она подозрительно посматривала.

Если-бы Мина не взяла меня за руку, то я из деликатности, вероятно, не сопровождал-бы их при осмотре дома, но тут я должен был вместе с нею последовать за Энгельманом и вдовой.

-- Знаете, сказала мне шепотом Мина, - обращаясь со мною, как с братом, - этот добрый джентльмен и хама так сошлись, что они словно давнишние друзья. Мама, обыкновенно, очень подозрительна в незнакомым людях: не правда-ли, что эта неожиданная дружба очень странная? И она ему позволяет даже курить в нашей гостиной. Он сидит, молча пуская клубы дыма и восхищаясь мамой, а она говорит за обоих. Заходите к нам поскорее, кроме вас мне не с кем говорить о Фрице. Мама и г. Энгельман не обращают на меня никакого внимания, точно я собаченка или кошка.

Перейдя из нижняго этажа во второй, восторг г-жи Фонтэн все увеличивался с каждым шагом. Она, повидимому, основательно знала и высоко ценила архитектуру XVII века. Вскоре оказалось, что она занималась и живописью-акварелью.

-- Я, как любительница, работаю не дурно, сказала она Энгельману; - и я очень желала-бы сделать эскизы этих великолепных старых комнат на память о Франкфурте. Но я не прошу у вас позволения работать здесь, добрый г. Энгельман, потому что вы, конечно, не желаете, чтоб дамы-артистки с альбомами надоедали вам в вашем холостом раю. Я надеюсь, что мы обезпокоили г. Келера. Он дома?

-- Нет.

Поток красноречия г-жи Фонтэн вдруг изсяк. Она молча поднялась по лестнице в третий этаж, где находились наши спальни. Комната, в которой я спал, не представляла ничего замечательного, но в комнатах Келера и Энгельмана были одни из лучших образцов резьбы на дереве во всем доме.

Уже смеркалось и Энгельман зажег свечи в своей комнате. Вдова Фонтэн взяла одну из них и подробно осмотрела самые интересные предметы в комнате: шкаф и туалет. Она все еще была не много сосредоточена, но выказала себя знатоком в старинной резьбе.

-- Мой бедный муж очень любил резьбу на дереве, сказала она смиренными тоном; - и все, что я знаю об этом предмете, я почерпнула у него. Любезный г. Энгельман, ваша комната просто картина. Как она проста и величественна. А как вы думаете, прибавила она, понижая голос и как-бы смущаясь: мы можем взглянуть на комнату г. Келера?

Она говорила о комнате г. Келера, точно это была святыня, доступная только немногим избранным.

Я указал их дорогу в коридор и без всякой церемонии отворил дверь спальни Келера. Г-жа Фонтэн бросила на меня такой взгляд, словно я виновен был в святотатстве.

Энгельман последовал за нами с свечкой в руках и тотчас зажег древнюю медную лампу, висевшую с потолка.

-- Мой ученый друг, сказал он, - много читает в спальне и любит, чтобы было светло. Вы хорошо увидите всю комнату, когда лампа разгорится. Большой резной деревянный камин считается первым произведением этого рода во Франкфурте.

Вдова подошла в камину и молча подняла руки в немом восторге. Оправившись от этой вспышки, она обняла Мину.

-- Я должна тебе, голубушка, растолковать всю прелесть этого удивительного произведения, сказала она, и прочитала дочери целую лекцию о достоинствах этой художественной работы; - о если-бы я только могла снять с него эскиз, прибавила она, окончив свою речь: - но нет, это значило-бы злоупотреблять вашей любезностью.

Потом она подробно осмотрела все в комнате; даже маленький столик у постели, с кружкой и стаканом не избегли её внимания.

-- А, это он пьет ночью? спросила она с почтительным любопытством: - могу я отведать?

-- Это только ячменная вода, отвечал со смехом Энгельман; - наша старая экономка, страдающая ревматизмом, старается как можно реже ходить по лестнице, поэтому, убирая комнату вечером, она приготовляет и питье на ночь, чтоб избавить себя от второго путешествия на-верх.

-- Отведай, Мина, сказала её мать, подавая стакан; - как хорошо и прохладительно.

Энгельман наклонился к. вдове и шепнул ей что-то на ухо. Я стоял за ними и не мог не слышать его слов.

-- Я ревную Келера, сказал он; - вы не пробовали моего ночного питья - пива.

Вдова молча бросила на него такой красноречивый взгляд, что бедный Энгельман вздохнул от счастья. Мина наивно прервала эту сантиментальную сцену.

Она смотрела на картины, висевшия в комнате, и просила Энгельмана объяснить некоторые из них. Мне показалось странным, что вдова при её артистических наклонностях не обратила никакого внимания на картины. Вместо того, чтоб подойти к дочери, разсматривавшей картины, она продолжала стоять у кровати, устремив глаза на кружку с ячменной водой, и, казалась, была погружена в глубокую думу. Вдруг она вздрогнула, быстро обернулась и заметила, что я слежу за нею. В её глазах блеснул гневный, подозрительный взгляд, но в одно мгновение она приняла на себя свой обычный тон.

-- Я вас удивляю, Дэвид, сказала она очень нежно; - вы думаете, что мне следовало-бы смотреть на картины; но, мой друг, я не могу всегда побороть свои грустные воспоминания, которые часто наполняют мою голову при малейшем благоприятном к тому случае. Добрый г. Энгельман меня понимает. Он, вероятно, также страдал в своей жизни. Могу я сесть на минуту?

Она томно опустилась в кресло и стала бросать по сторонам одобрительные взгляды. Все её движения дышали необыкновенной грацией. Энгельман, объяснив Мине, как можно короче и скорее все картины, и подойдя к вдове, начал вместе с нею восхищаться камином.

-- Художники уверяют, что он всего эфектнее при лампах, заметил он; - днем широкий простенок между окнами мешает солнечным лучам проникать в комнату.

-- Я только думала об этом, произнесла г-жа Фонтэн; - при ламповом освещении этот камин - просто прелесть. Как жаль, что а не захватила свой альбом, я набросила-бы в нем хоть несколько эскизов во время отсутствия г. Келера.

Говоря это, она пристально посмотрела на меня.

-- Если вы можете обойтись без красок, произнес я, - то у нас найдется бумага и карандаш.

В эту минуту в коридоре пробили часы. Энгельман взглянул с безпокойством на своих гостей и встал с кресла, что ясно говорило: время прошло незаметно и Келер тотчас вернется. Мина, повидимому, это поняла, но впервые быстрая смекалка вдовы, казалось, ее покинула. Она продолжала сидеть на своем месте, как будто была дома.

-- Я право не знаю, могла-ли-бы я обойтись без красок, сказала она задумчиво; - но все-же попробовать не мешает.

Но тут безпокойство Энгельмана перешло в неописанный страх и Мина, видя происшедшую в нем перемену, воскликнула:

-- Я боюсь, мама, что теперь уже поздно рисовать. Ведь г. Келер может теперь каждую минуту вернуться.

-- О! Как я глупа, что об этом не подумала, отвечала г-жа Фонтэн; - простите меня, Энгельман, я так была заинтересована этой прелестью, что забыла о всем остальном. О, как я вам благодарна за доставленное мне художественное наслаждение.

И она направилась к двери, разсыпаясь в извинениях. Энгельман совершенно успокоился, посмотрел на нее с любовью и предложил ей свою руку, чтоб спуститься с лестницы.

Я с Миною теперь шел впереди. Сойдя во-второй этаж, мы остановились, поджидая вдову; но она ужасно медлила и, насколько мы могли разслышать, с восторгом разсматривала балюстраду лестницы. Когда-же она, наконец, поравнялась с нами, то двери привлекли её внимание. Снова нам пришлось ждать ее в нижнем этаже. Сени были освещены другой старинной медной лампой и г-жа Фонтэн объявила, что нельзя было пройти мимо этой прелестной картины, не остановившись, чтобы не полюбоваться ею.

ключа, и Келер вошел в сени.

Увидав двух незнакомых дам, он остановился и вопросительно взглянул на своего старого друга. Энгельман должен был так или иначе объяснить это происшествие.

-- Это мои знакомые, сказал он в большем смущении: - я показал им наш дом.

Келер снял шляпу и поклонился вдове. Она с поразившим меня спокойствием присела и с грациозной улыбкой объявила свое имя.