Дочь Иезавели.
Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ. Глава XX. (старая орфография)

ГЛАВА XX.

Мои предположения о скором приезде Фрица оказались совершенно основательными.

Возвращаясь на другой день домой после непродолжительного отсутствия, я был встречен в дверях Миною. Её радостное лицо тотчас обнаружило мне, что случилось, а через минуту сам Фриц бросился ко мне, желая задушить меня поцелуями.

-- Неужели вы хотите меня целовать, когда в доме Мина! воскликнул я, освобождаясь от его объятий.

-- Я уже целовал Мину до того, что мы оба почти упали в обморок, отвечал Фриц очень серьезно.

Прежде чем оставить влюбленных наедине, я спросил у Фрица, что делает моя тетка. Оказалось, что она уже была в дороге, но подвигалась к Франкфурту тихо, не спеша.

-- А Соломенный Джак?

-- Он едет с нею.

Я не стал разспрашивать подробно об этом странном известии и пошел в сад Энгельмапа, куда меня манило веселое солнце.

Лужок, тянувшийся перед домом, отделяли от куртин с цветами густые кусты. Подходя к этой естественной перегородке, я услыхал по другую сторону голоса г. Келера и г-жи Фонтэн. Тогда только я вспомнил, что доктор советовал больному погулять на солнце, и г-жа Фонтэн предложила пойти с ним, так-как Энгельман был занят в конторе.

Я хотел удалиться, чтоб им не мешать, как вдруг до моих ушей долетело мое имя. Гораздо лучшие люди, чем я, в подобных случаях поддавались соблазну. Я был так низок, что стал подслушивать, и был за это наказан. То, что говорилось обо мне, было далеко для меня не лестно.

-- Вы сделали мне честь спросить мое мнение о молодом Дэвиде Глени, произносил голос г-жи Фонтэн; - я могу высказаться насчет этого тем безпристрастнее, что я оставлю ваш дом через несколько дней, как только вы перестанете нуждаться в моих услугах.

-- Извините, г-жа Фонтэн, перебил Келер: - я не могу вам позволить даже упоминать вскользь о вашем отъезде. Вы знаете, что у нас нет экономки, и, конечно, не откажетесь сделать мне и Энгельману громадное одолжение, заведывая нашим хозяйством хоть на-время. К тому-же ваша прелестная дочь внесла свет и радость в наш мрачный дом. А что скажет Фриц, если вы покинете нас именно в то время, когда он вернулся? Нет, нет, вы должны у нас остаться.

-- Вы очень добры, но мне надо будет узнать мнение г. Энгельмана прежде, чем согласиться на ваше любезное предложение.

Келер засмеялся и, что было еще удивительнее, позволил себе шутку.

-- Если вы не знаете, в чем заключаются мнения и желания Энгельмана, отвечал он, - то вы самая слепая женщина, какая только была на свете. Но, во всяком случае, поговорите с ним, если желаете, для проформы... А теперь вернемся к Дэвиду Глени. Я думаю дать ему место в нашей конторе. Он недавно получил письмо от г-жи Вагнер, которая, повидимому, не собирается отозвать его отсюда, и он так ловко обделал мне одно дельце, которое я ему поручил, что он был-бы нам хороший помощник. К тому-же он был-бы хорошим товарищем для Фрица до его свадьбы.

-- Вот в этом-то именно я с вами и не согласна, отвечала г-жа Фонтэн: - по-моему, мистер Дэвид нисколько не желательный товарищ вашему сыну. Фриц так невинен и чистосердечен, что дружба с таким человеком, как Дэвид, могла-бы быть для него опасной.

-- Могу я вас спросить, почему?

-- Если можно так выразиться, он слишком умен и очень легко всех подозревает. Вообще он очень походит на иезуита. Он все чего-то допытывается и питает сомнение там, где решительно не в чем сомневаться. Но обращайте особого внимания на мои слова. Может быть, мною руководит инстинктивная ненависть к старикам в молодой шкуре. Но уже пора нам вернуться домой.

Г-жа Фонтэн, вероятно, была совершенно права в своем суждении обо мне и даже справедливость её слов доказывают предыдущия страницы моего рассказа. Как-бы то ни было, когда г-жа Фонтэн удалилась с Келером, я тотчас стал допытываться причины её совета удалить меня. Было-ли иезуитством сомневаться в полном безпристрастии этого совета и подозревать, что ею руководило желание отделаться от меня? Я сомневался в этом. Но, с другой стороны, я не мог забыть, какая она была образцовая христианка! Как благородно она спасла жизнь так глубоко оскорбившого ее человека! Какое право я имел подозревать в низкой интриге такую женщину, как она? Это было просто низко.

Я вернулся домой, действительно чувствуя себя стариком в молодой шкуре.

проформам и церемониям, которые делали необходимой отсрочку его свадьбы с Миной, представляли забавный контраст с серьезными аргументами Энгельмана, который старался образумить своего юного, легкомысленного друга.

-- Не говорите мне о необходимых проволочках и об исполнении пасторами своих обязанностей! восклицал Фриц, - а лучше ответьте на мой вопрос: исполняют-ли они свои обязанности даром?

-- Мы все должны жить, отвечал добрый Энгельман: - пасторы должны платить мяснику и булочнику так-же, как всякий из нас.

-- Вы обходите вопрос, любезный друг. Обвенчает-ли пастор Мину и меня без особого вознаграждения?

-- Во всех цивилизованных странах, Фриц, платят за венчание.

-- Хорошо; выслушайте, г. Энгельман, мою аргументацию. Вы сами признали, что все это дело основано на деньгах. Пастор получит обычное вознаграждение за то, что обвенчает меня с Миной после обычных проволочек.

Тут в разговор вмешалась Мана.

-- Отчего вы, милый Фриц, не хотите подождать и сделать все по правилам? заметила она.

-- Я вам это скажу, мой ангел, после нашей свадьбы. А теперь позвольте мне продолжать мою аргументацию. Не забывайте, г. Энгельман, что все это дело сводится к деньгам. Дайте пастору такую сумму, чтоб ему стоило поторопиться, удвойте, утройте, удесятерите следуемое ему вознаграждение. Весь вопрос в том, какой ценой можно купить пастора. Мой отец человек богатый. Дайте мне, папа, бланковый чек и я сделаю Мину г-жею Келер в неделю.

Келер все это время смеялся, но тут он положил конец дальнейшим шуткам сына.

-- Всему есть конец, Фриц, сказал он: - мы уже довольно смеялись. Но, говоря о своей свадьбе, ты, к моему крайнему сожалению, забываешь о необходимом присутствии моей единственной родни.

Г-жа Фонтэн положила на стол свой нож и вилку, словно обед кончился. Очевидно, вопрос об единственной родне Келера застал ее врасплох. Келер, заметив её недоумение, обратился к ней.

-- Я говорю, г-жа Фоптэн, пояснил он, - о моей старшей сестре. Мы с нею остались единственными представителями многочисленной семьи.

-- Она живет здесь? спросила вдова.

-- Нет, в Мюнхене, нашей общей родине.

-- Она замужем? Извините за мое любопытство.

-- Помилуйте, я готов с удовольствием отвечать на все ваши вопросы. Нет, моя сестра никогда не была замужем.

-- Но не от недостатка в женихах, прибавил любезный Эигельман: - она очень величественная, умная и богатая особа.

-- Полноте, друг мой, возразил добродушно Келер: - последнее обстоятельство не имеет никакого значения в глазах достойной г-жи Фонтэн. Конечно, когда оне встретятся, как я надеюсь, на свадьбе Фрица, моя сестра возбудит сочувствие не богатством, а своими личными достоинствами.

-- О, папа, милый папа, воскликнул Фриц с прежним легкомысленным пылом, - если мы будем ждать приезда тетки, то наша свадьба никогда не состоится.

-- Фриц!

-- Не сердитесь, папа, я не говорю ничего оскорбительного, но, с её удушьями, тетка никогда не решится на такое длинное путешествие, как из Мюнхена во Франкфурт. Позвольте мне предложить маленькую поправку к вашему плану. Позвольте нам прежде жениться, а потом поехать к ней с визитом.

Келер даже не отвечал сыну, а обращаясь к г-же Фонтэн, заметил:

-- Я намерен написать сестре завтра о предстоящем браке моего сына. Она уже знает ваше имя, благодаря письму доброго Энгельмана, который успокоил ее насчет моей болезни.

Вдова приняла этот комплимент, скромно опустив глаза в тарелку. Однако её грудь тревожно колыхалась под её черным платьем, и её вюрцбургские враги объяснили-бы это неожиданным открытием богатой мюнхенской тетки Фрица.

-- Я уверен, что вы понимаете нежные дружеския отношения, связывающия меня с сестрою, продолжал Келер; - присутствие её на свадьбе сына будет для меня большим счастием и утешением. Несмотря на все, что говорил Фриц, который слишком много болтает в последнее время, она наверное приедет во Франкфурт, если только мы дадим ей выбрать удобное для нея время. Нашей молодежи предстоит целая жизнь - они могут подождать.

-- Конечно.

Г-жа Фонтэн произнесла это слово очень спокойно, не поднимая глаз с тарелки. Невозможно было сказать, с каким именно чувством она относилась к отсрочке свадьбы своей дочери. Что-же касается Фрица, то он взглянул с мрачным отчаянием на Мину. Потом обернулся к отцу и предложил новую поправку.

-- Отчего не избавить тетку от безпокойного путешествия! воскликнул он. - Поедем завтра все в Мюнхен и там съиграем свадьбу.

-- И бросим дела фирмы во Франкфурте в самое деятельное время года, не так-ли? заметил с иронией Келер. - Нет, Фриц, ты лучше ешь и молчи.

На этом разговор о свадьбе прекратился на время.

После обеда Келер ушел к себе в комнату отдохнуть, Фриц с своей невестой отправились покупать обручальные кольца, а я удалился в контору, чтоб не мешать конфиденциальной беседе вдовы с Энгельманом. Я не был официально принят в число конторщиков, но после моего возвращения из Ганау работал в качестве волонтера и, с одной стороны, учился делу, а с другой - хоть несколько отплачивал компанионам за их гостеприимство.

Спустя полчаса принесли из банка бумаги, которые надо было подписать одному из представителей фирмы. Я посоветовал старшему ковторщику пойти с бумагами в столовую, где остался Энгельман. Однако, он вернулся тотчас назад, очень испуганный.

-- Пожалуйста пойдите туда, сказал он: - я боюсь, что с Энгельманом случилось что-то.

-- Он болев? спросил я.

-- Право не знаю. Он сидит, облокотясь на стол и закрыв лицо руками. Он не обратил на меня никакого внимания и, кажется, плачет.

Энгельман плачет! Я оставил его в прекрасном расположении духа и он бросал нежные, восторженные взгляды на г-жу Фонтэн. Я тотчас побежал в столовую.

Он был один в комнате, в той самой позе, какую видел конторщик, и горько рыдал. Я положил руку ему на плечо и сказал самым нежным тоном:

-- Что с вами случилось, милый г. Энгельмань?

Услыхав мой голос, он поднял глаза и схватил меня за руку.

-- Останьтесь со мною, Дэвид, промолвил он: - меня поразил смертельный удар.

Я сел подле него и после минутного молчания промолвил:

-- Разскажите мне, что случилось. Я оставил вас с г-жею Фонтэн...

Он вдруг перестал плакать и судорожно схватил меня за руку.

-- Не говорите мне никогда о ней, воскликнул он гневно; - вы правы, Дэвид: она низкая женщина.

-- Что я говорю! Какое право я имею так называть ее! Я дурак и смею еще бранить лучшую из женщин. Я во всем сам виноват, Дэвид: я поступил как съумасшедший, как болван. О, дитя мое, дитя мое... поверите ли, что я просил её руки!

-- Да, мне так казалось, и я думал воспользоваться удобным случаем для объяснения. Она сказала, что ей надо посоветоваться со мною по очень серьезному делу. Мистер Келер, по её словам, предложил ей остаться в доме и заведывать хозяйством, но она не дала ответа, желая прежде знать, одобряю-ли я подобный шаг своего товарища. В ответ на это я предложил ей быть не экономкой нашей, а моей женой. С первой минуты она обошлась со много очень снисходительно, она сказала "нет", но нежно, как-бы сочувствуя моему разочарованию. Но я, дурак, этим не удовольствовался и стал приставать, чтоб она объяснила причину своего отказа. Я вообще по природе глуп, а тут еще от любви к этой женщине совсем оглупел. Она молчала; тогда я дошел до такого безумия, что спросил, не предпочитала ли она мне кого-нибудь другого. Она разсердилась и сказала мне много неприятного. Когда же я бросился перед нею на колени, то она воскликнула: "Встань, старый дурак", громко засмеялась и вышла из комнаты. О, Дэвид, увезите меня отсюда, я не могу здесь после этого оставаться. Я не могу ее более видеть и говорить с нею. Возьмите меня с собою в Англию, но не говорите ни слова Келеру.

Он снова зарыдал. Больно было смотреть на его отчаяние.

не нуждалась в этом бедном человеке. Совершенно излишне было надевать перчатки в отношении его.

-- Вам нечего безпокоиться, г. Энгельман, сказала она. - Мой долг повелевает мне покинуть этот дом и я исполню свой долг.

И, не дожидаясь ответа, она обернулась и вышла из комнаты.