Закон и жена.
Глава II. Мысли молодой.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава II. Мысли молодой. (старая орфография)

ГЛАВА II.
Мысли молодой.

Мы путешествовали около часа, как вдруг в нас обоих произошла странная перемена.

Мы по-прежнему сидели, близко прижавшись друг к другу, рука моя лежала в его руке, голова покоилась на его плече, но мы неожиданно умолкли. Неужели мы истощили весь немногосложный, но красноречивый словарь любви? Или, насладившись всем блаженством счастливой беседы, мы решились испробовать еще большого блаженства - счастливого безмолвия? Я не могу определить истинную причину этого молчания, но знаю, что настала минута, когда паши уста умолкли. Мы были оба углублены в размышления. Думал-ли он исключительно обо мне, как я думала о нем? До окончания путешествия я в этом усомнилась, а впоследствии положительно узнала, что его мысля были далеко от его юной жены и он углубился в свое несчастное прошедшее.

Что-же касается меня, то думать о нем, когда он сидел рядом, имело для меня какую-то непостижимую сладость.

Я рисовала мысленно пашу первую встречу близь дома моего дяди.

Вечерело; солнце садилось на горизонте за облаками; наша славная, знаменитая лососками река с шумом извивалась но горному ущелью. На высоком берегу, над глубокой, тихой заводью, стоял рыболов. С другой стороны реки молодая девушка (я сама) незаметно следила за лесой рыболова.

Наступила давно ожидаемая минута - рыба клюнула.

Рыболов потащил за собою пленную лососку, то натягивая, то спуская лесу; он шел но песчаному берегу, но иногда входил в воду, пробираясь но камням. Я следовала за ним по противоположному берегу, с любопытством смотря на эту борьбу между человеком и рыбой. Я довольно долго жила у дяди Старквэтера и переняла у него восторженную любовь ко всевозможным сельским нревровождениям времени и преимущественно к рыбной ловле. Устремив пристально глаза на его лесу, я не смотрела себе под ноги и, случайно оступившись, упала в воду.

Высота берега была незначительная, вода неглубокая и дно (по счастью для меня) песчаное. Поэтому я отделалась только страхом и мокрой одеждой. Через несколько минут я уже снова была на твердой земле, очень стыдясь своей неловкости. Между тем рыба успела освободиться из плена. Услыхав мой крик, рыболов бросил удочку и побежал ко мне на помощь. Мы встретились с ним висрвые лицом к лицу; я стояла на берегу, он - в воде. Глаза наши и сердца встретились. Мы забыли правила приличия и смотрели друг на друга с варварским безмолвием.

Я первая оправилась и, сказав, что не ушиблась, просила его вернуться к удочке и постараться вернуть назад рыбу. Он неохотно отошел от меня и через несколько минут возвратился - конечно, без рыбы. Зная, как в подобном случае дядя был-бы огорчен, я просила у незнакомца извинения и предложила, в виде искупления своей вины, указать ему место ниже по реке, где всего лучше ловились лососки.

Он не хотел об этом и слышать, а просил меня вернуться домой и переменить мокрое платье. Мне это было решительно ни по чем, но я все-же повиновалась - право, не знаю почему.

Он пошел рядом со мною, объясняя, что дорога в его гостинницу шла мимо пасторского дома. По его словам, он прибыл в наши места из любви к уединению и рыбной ловле. Он видел меня несколько раз из окна гостинницы и теперь спросил, не дочь-ли я пастора.

Я отвечала, что пастор был женат на сестре моей матери и вместе с нею заменил мне родителей после их смерти. Он просил позволения посетить на другой день дядю Старквэтера, говоря, что у них были общие друзья. Я пригласила его к нам, точно дом дяди был мой собственный. Я была просто очарована его взглядом и голосом. Не раз до того времени я воображала, что влюблена, но никогда не чувствовала в обществе мужчин того, что ощущала тенорь. Между тем ночь сменила вечер. Простившись с незнакомцем у пасторского дома, я облокотилась на ограду. Я не могла перевести дыхания, не могла ни о чем думать. Сердце стучало во мне, как-бы желая выпрыгнуть. И все это оттого, что я увидала незнакомца. Мне было стыдно самой себя, но я была очень счастлива.

После этого первого свидания прошло несколько недель, и теперь он сидел рядом со мною, был мой навсегда. Я приподняла голову, покоившуюся на его груди, и взглянула на него. Подобно ребенку, получившему в подарок новую игрушку, я хотела убедиться, действительно-ли он был теперь моим.

Он не заметил моего движения и не пошевельнулся. О чем он думал? Обо мне или нет?

Я снова тихонько припала к его груди. Мысли перенесли меня в прошедшее и передо мною возстала новая картина из этой счастливой эпохи.

Дествие второй сцены происходило ночью, в саду пасторского дома. Наше свидание было тайное. Мы тихо ходили взад и вперед то по тенистым аллеям, то по открытому лужку, посеребренному лунным светом.

Мы уже давно признались друг другу в любви. Наши интересы, радости и горе были общие. С тяжелым сердцем вышла я в эту ночь к нему на свидание, желая найти в нем утешение и поддержку. Обняв меня, он заметил смущение на моем лице, которое выражало безоблачное счастье в первые дни нашей любви.

-- Вы принесли дурные вести, мой ангел? сказал он, лаская мои волосы: - я вижу на лбу морщины, говорящия о безпокойстве и горе. Право, я желал-бы поменьше вас любить, милая Валерия.

-- Отчего?

-- Тогда я мог-бы возвратить ваше слово. Мне стоит только уехать отсюда - ваш дядя будет очень этому рад и вы освободитесь от гнетущих вас забот.

-- Не говорите этого, Юстас. Если вы желаете, чтобы я забыла свои заботы, скажите, что любите меня.

Он отвечал поцелуем. Впродолжении нескольких минут мы были вполне счастливы, забыв все на свете. Я очнулась от этого блаженства успокоенная, вознагражденная вполне за все, что я претерпела, и готовая перенести еще большее за подобный поцелуй. Дайте женщине любовь - и она способна на всевозможные страдания и самопожертвования.

-- Что-же, представлены новые доводы против нашей свадьбы? спросил Юстас.

которую я считала суровою женщиною, впервые плакала при мне. Дядя, всегда очень добрый ко мне, стал еще добрее, чем был прежде. Он объявил, что если я буду упорствовать в своем намерении выйдти за вас, то он меня не покинет в день свадьбы. Где-бы я ни венчалась, он всегда приедет, чтобы совершить венчальный обряд, и привезет с собою тетку. Но он просил обсудить серьезно все дело, согласиться на временную разлуку с вами и посоветоваться с другими, если его мнения мне недостаточно. О, голубчик мой... Они пламенно желают нас разлучить, словно вы худший, а не лучший из людей.

-- Что-нибудь вчера усилило их подозрения? спросил он.

-- Да.

-- Что такое?

-- Помните вы толки моего дяди о вашем общем знакомом?

-- Да; он говорил со мной о маиоре Фитц-Дэвиде.

-- Дядя написал ему.

-- Зачем?

Он произнес это последнее слово таким необычайным тоном, что его голос показался мне совершенно чужим.

-- Не сердитесь, Юстас, отвечала я: - несколько уважительных причин побуждали дядю написать к маиору; между прочим, желание узнать адрес вашей матери.

Юстас вдруг остановился, Я умолкла, полагая, что не могла продолжать, не оскорбляя его.

По правде сказать, его поведение после того, как моему дяде было объявлено о нашей свадьбе, могло казаться несколько странным и легкомысленным. Пастор, естественно, разспросил его о семействе. Он отвечал, что отца его не было в живых, и согласился, хотя не очень охотно, объявить матери о предполагаемом им браке. Разсказав нам, что она жила в провинции, и не дав более подробного адреса, он отправился к неи. Через два дня он возвратился с поразительным известием. Его мать не питала никаких неприязненных чувств ко мне и моим родственникам, но как она, так и все члены её семейства, не одобряли брака м-ра Вудвиля с племянницей пастора Старквэтера и решили, что если он поставит на своем, то никто из них не будет присутствовать на свадьбе. Когда-же его просили объяснить такое непостижимое известие, то Юстас сказал, что мать и сестры хотели его женить на другой молодой девушке и были оскорблены, что он сам, без их ведома, выбрал себе невесту. Это объяснение показалось мне достаточным, тем более, что в нем признавалось мое влияние на Юстаса, что всегда правится женщинам. Но дядя и тетка этим не удовлетворились. Пастор выразил желание написать его матери или посетить ее для полного уяснения этого вопроса. Юстас отказался сообщить адрес матери, на том основании, что вмешательство пастора было совершенно безполезно. Мой дядя из всего этого вывел заключение, что дело было не ладно. Он уклонился от положительного ответа м-ру Вудвилю и написал в тот-же день к своему приятелю, маиору Фитц-Дэвиду, на которого ссылался и Юстас.

В виду этих обстоятельств, говорить о причинах, побудивших моего дядю навести справки, было очень щекотливо, но Юстас вывел меня из затруднительного положения, задав такой вопрос, на который я могла легко ответить.

-- Получил ваш дядя ответ от маиора Фитц-Дэвида?

-- Да.

-- Вам позволили его прочесть? произнес он с неожиданным волнением.

-- Ответ со мною.

Он поспешно выхватил письмо из моих рук и, обернувшись ко мне спиною, прочел при лунном свете следующия строки:

"Любезный пастор!

"М-р Юстас Вудвиль совершенно правильно объяснил вам, что он по рождению и положению в свете джентльмен, а также, что он наследует по завещанию своего отца обезпеченное состояние с доходом в 2,000 ф. стерл. в год.

-- Кажется, нельзя желать более определенного ответа, сказал Юстас, отдавая мне письмо.

-- Если-б я собирала справки о вас, произнесла я, - то мне было-бы достаточно подобного ответа.

-- А для дяди его недостаточно?

-- Нет.

-- Что-же он говорит?

-- Я хочу все знать, Валерия. Между нами не должно быть никаких тайн. Сказал вам дядя что-нибудь, показывая письмо маиора?

-- Да.

-- Что-же он говорил?

-- Он объяснил мне, что письмо его к маиору было длинное, а ответ последняго заключался в одной фразе. "Я писал Фитц-Дэвиду, что могу приехать к нему, сказал он, - и переговорить с ним, но он но обратил никакого внимания на это предложение; я спрашивал у него адрес матери м-ра Вудвиля, но и это оставлено без ответа; он довольствуется самым кратким изложением сухих фактов. Будь благоразумна, Валерия, и подумай, не знаменательно-ли подобное поведение человека, джентльмена по рождению и моего друга?"

Юстас меня остановил.

-- Отвечали вы на вопрос дяди?

-- Нет; я только сказала, что не понимаю поведения маиора.

-- Что-же сказал вам еще дядя? Ради нашей любви, но скрывайте от меня ничего, Валерия.

-- Он выразился очень грубо, Юстас, но он старик и вам не следует обижаться.

-- Я не обижаюсь, но что-же он сказал?

-- Он сказал: "Помни мои слова! Относительно м-ра Вудвиля или его семейства есть какая-нибудь тайна, которую маиор Фитц-Дэвид не имеет права обнаружить. В сущности, это письмо ни более, ни менее, как предостережение. Покажи его м-ру Вудвилю и передай ему, если хочешь, мои слова"...

Юстас снова перебил меня:

-- Вы уверены, что ваш дядя так выразился! спросил он, пристально глядя мне в глаза.

-- Да, совершенно уверена. Но ведь я не разделяю его мнений. Помните это, Юстас.

Он неожиданно прижал меня к груди и впился в меня своими глазами. Мне невольно стало страшно.

-- Прощайте, Валерия, сказал он; - выйдя замуж за более счастливого человека, сохраните обо мне добрую память.

Он хотел удалиться, но я повисла на его шее вне себя и дрожа всем телом.

-- Мы должны разстаться, ангел мой, грустно отвечал он; - ты ни в чем не виновата; это ужь моя несчастная судьба. Как можешь ты, милая Валерия, выдти за человека, подозрительного твоим родственникам и друзьям? Я до сих пор вел одинокую, мрачную жизнь. Я никогда не встречал ни в одной женщине такого сочувствия и поддержки, как в тебе. Тяжело отказаться от тебя и возвратиться к прежней жизни. Но я должен принести эту жертву ради тебя. Я понимаю так-же мало, как и ты, это письмо. Твой дядя мне, однако, не поверит, что-бы я ни стал говорить. Поцелуй меня в последний раз, Валерия, и прости за то, что я так пламенно и страстно тебя любил. Прости на веки!

Я держала его безумно, изо всей силы. Его взгляд приводил меня в отчаяние, а слова - в бешенство.

-- Иди куда хочешь, сказала я, - но я пойду за тобою! Друзья, добрая слава, мне все ни по чем. О, Юстас, я женщина! не своди меня съума. Я не могу жить без тебя. Я хочу я буду твоей женою.

Не успела я произнести этой дикой, пламенной речи, как разразилась истерическими рыданиями.

красноречивых, пламенных выражениях мыслить и днем, и ночью только о том, чтоб сделаться достойным моей любви. Как благородно он исполнил свою клятву! Сердца наши были обвенчаны в эту памятную ночь и венчание перед алтарем Всевышняго только подтвердило наши клятвы. Боже мой! какая жизнь мне предстояла! На земле немыслимо большее блаженство!

Я снова подняла голову с его груди для отрадного убеждения, что он подле меня, - он, моя жизнь, моя любовь, мой муж, мой собственный!

Не вполне сознавая еще переход от всепоглощающих воспоминаний к блаженной действительности, я припала щекой к его щеке и нежно промолвила:

Через минуту я отскочила от него. Сердце мое замерло. На щеке я почувствовала что-то - слезу.

Лицо его было отвернуто от меня. Я схватила его за голову обеими руками и насильно повернула к себе.

Я взглянула на него и увидала, что у моего мужа, в день нашей свадьбы, глаза были полны слез.