Закон и жена.
Глава IV. По дороге.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава IV. По дороге. (старая орфография)

ГЛАВА IV.
По дороге.

Мы несколько минут молчали. Юстас первый заговорил.

-- Ты в состоянии идти пешком, спросил он, - или мы вернемся но железной дороге из Бродстэрса в Рамсгэт?

Он казался совершенно спокойным, словно ничего не случилось необыкновенного. Но глаза и губы его ясно выражали, что он в глубине души сильно страдал. Необыкновенная сцена, происшедшая на моих глазах, имела на меня странное влияние; она не уничтожила во мне последних остатков мужества, а, напротив, укрепила мои нервы и возвратила мне все мое самообладание. Я была-бы но женщина, если-бы изумительное поведение моей свекрови но оскорбило-бы моей гордости и не возбудило моего любопытства. Отчего она так презирала его и сожалела меня? Чем объяснить её непонятную апатию при двоекратном произнесении; моей фамилии? Отчего она так быстро ушла, точно ей невыносима была мысль оставаться в нашем обществе? Вся моя жизнь теперь зависела от разрешения этих вопросов. Могла-ли я идти? Да, я могла пешком дойти до конца света, если-б только муж шел рядом со мною и я могла-бы у него спросить разъяснения этой тайны.

-- Я совсем оправилась, отвечала я, - пойдем пешком.

Юстас взглянул на хозяйку, и та, поняв его, резко сказала:

-- Я не буду вам мешать, сэр, мне надо пойти по делам в Бродстэрс. Прощайте, м-с Вудвиль.

Она произнесла мое имя с особым ударением и знаменательно взглянув на меня, но я так была смущена в ту минуту, что не поняла его смысла, к тому-же не было времени спросить у нея объяснения. Слегка поклонившись Юстасу, она тотчас-же удалилась, как и его мать, но направлению к Бродстэрсу.

Наконец-то мы остались одни.

Я не потеряла ни минуты времени и без всяких предисловий, прямо спросила:

-- Что значит поведение твоей матери?

Вместо ответа он разразился смехом, громким, резким, грубым, столь мало соответствующим его характеру, т.-е. насколько он мне был известен, что я остановилась в изумлении и горячо протестовала:

-- Юстас, ты не похож на себя, сказала я резко, - ты меня пугаешь.

Он не обратил внимания на мои слова и продолжал смеяться, словно в голове его неожиданно возник целый ряд юмористических мыслей.

-- Это так походит на матушку, произнес он наконец; - разскажи мне, Валерия, все, как было.

-- Тебе рассказать? После того, что случилось, твой долг объяснить мне её поведение.

-- Ты не видишь тут ничего смешного?

-- Я не только не вижу ничего смешного в словах и обращении твоей матери, но считаю себя в праве требовать от тебя серьезного объяснения.

-- Милая Валерия, если-б ты знала мою мать так-же, как я, то, конечно, не стала-бы от меня ждать серьезного объяснения. Выдумала серьезно относиться к моей матери! прибавил он, снова расхохотавшись; - ты не знаешь, голубушка, как ты меня смешишь.

Его слова и хохот были неестественны, натянуты. Он, самый деликатный, самый изящный из людей, джентльмен в полном смысле этого слова, был теперь груб и пошл! Сердце во мне дрогнуло и, несмотря на всю мою любовь к нему, я но могла изгнать из головы тревожной мысли: неужели мой муж обманывал меня, неужели он играл передо мною так дурно заученную роль через неделю после свадьбы?

Я решилась вызвать его на откровенность иным путем. Он, очевидно, хотел, чтоб я взглянула на дело с его точки зрения, и я была готова исполнить его желание.

-- Ты говоришь, что я не знаю твоей матери, сказала я тихо; - помоги-же мне узнать ее.

-- Трудно тебе будет понять женщину, которая сама себя не понимает, но я все-же постараюсь тебе в этом помочь. Лучшим ключем к разгадке странного характера моей матери слово - эксцентричность.

Во всем английском языке нельзя было найдти слова менее подходящого к женщине, которую я встретила на морском берегу. Ребенок, увидав то, что я видела, и услыхав то, что я слышала, понял-бы, что Юстас скрывает правду самым грубым, неловким образом.

-- Помни мои слова, продолжал он, - и если ты хочешь совершенно понять матушку, то исполни мою просьбу, разскажи мне все, что было между вами. Каким образом ты заговорила с нею?

-- Не случайно, а нарочно.

-- Это невозможно, воскликнула я, - зачем ей нарочно ронять письмо?

-- Помни, что она эксцентрична, и ты сейчас поймешь странный способ, избранный ею, чтоб с тобою познакомиться.

-- Чтоб познакомиться со мною? Да ведь я только-что сказала, что я шла за нею. Она не могла знать о моем существовании, пока я с нею не заговорила.

-- Ты так полагаешь, Валерия?

-- Я в этом уверена.

-- Извини меня, но ты не знаешь моей матери так, как я.

-- Неужели ты хочешь меня уверить, сказала я, теряя всякое терпение, - что твоя мать пошла нарочно на берег для того, чтобы со мною познакомиться?

-- Я в этом ни мало не сомневаюсь, отвечал он холодно.

-- Но она даже не признала моей фамилии: два раза хозяйка называла меня м-с Вудвиль, и, даю тебе слово, это имя не произвело на твою мать никакого впечатления. Она смотрела на меня и говорила со мною точно никогда не слыхивала в жизни своей собственной фамилии.

-- Все это комедия, сказал он так-де спокойно, как прежде; - не одне актрисы умеют разыгрывать роли. Цель матери была - основательно познакомиться с тобою, напав, так-сказать, на тебя врасплох. Это совершенно на нее походит. Коли-б я не подошел к вам, то она подвергла-бы тебя самому строгому допросу, и ты-бы, совершенно наивно полагая, что она случайная знакомая, рассказала-бы ей все, что ей хотелось знать о тебе и обо мне. Я узнаю в этом мою мать. Помни, что она твой враг, - враг, а не друг, и что она ищет в тебе не достоинств, а недостатков. А ты еще удивляешься, что твоя фамилия не произвела на нее никакого впечатления. Наивный ребенок! Ты увидала мою мать в настоящем её виде только тогда, как я положил конец этой мистификации. Ты теперь понимаешь, почему она так разсердилась?

Я слушала его молча, но сердце мое разрывалось от разочарования я отчаяния! Неужели мой муж, товарищ, руководитель моей жизни, пламенный предмет моей любви, так низко пал? Неужели он дошел до такой безсовестной лжи?

Во всем, что он говорил, не было ни одного слова правды и самая ложь была грубая, неискусная; это, по крайней мере, говорило в его пользу, доказывая, что он не привык лгать и обманывать. Боже мой, если он был прав, то ведь надо было предположить, что его мать следила за нами в Лондоне, была в церкви, потом приехала с нами по железной дороге в Рамсгэт. Иначе невозможно было объяснить, каким образом она знала, что я жена Юстаса и что я пошла гулять на берег.

Я не могла промолвить более ни слова. Я молча шла с ним рядом, чувствуя, что между мною и мужем теперь находится бездна, в виде семейной тайны. После четырех дней брачной жизни мы были разведены, если не на самом деле, то мысленно.

-- Валерия! произнес он наконец, - ты не имеешь ничего мне сказать?

-- Ничего.

-- Ты недовольна моими объяснениями?

из самых сильнейших - голос. Я не принадлежу в тем женщинам, которые плачут от всякой мелочи, - это не в моем характере. Но услыхав неожиданные, естественные ноты в его голосе, я, не знаю почему, вдруг вспомнила тот счастливый день, когда впервые сознала, что люблю его. Я залилась слезами.

Он неожиданно остановился, взял меня за руку и хотел взглянуть мне прямо в глаза. Но я поникла головою; мне было стыдно за свою слабость и я решилась не глядеть на него.

-- Валерия! воскликнул он, неожиданно падая передо мною на колени и с таким отчаянием, что сердце мое надорвалось; - я низкий... я подлый, я не достоин тебя! Не верь ни слову из всего, что я говорил, все это ложь, гадкая, презренная ложь! Ты не знаешь, через что я прошел! Ты не знаешь, как я измучен. О! голубушка, не презирай меня! Говоря все это, я себя не помнил. Ты обиделась, и я не знал, что сказать, чем тебя утешить. Я хотел тебя избавить от неприятности, хотя-бы минутной, я хотел изгладить все это на веки из твоей памяти. Ради Бога, не спрашивай меня более ничего. Ангел мой! Любовь моя! Я люблю тебя, я обожаю тебя! Я весь твой сердцем и душой. Будь этим довольна и забудь все, что произошло. Эта история касается только меня и моей матери; ни тебе, никому другому до нея нет дела. Ты никогда более не увидишь моей матери. Мы завтра уедем отсюда на яхте. Не все-ли равно, где мы будем жить, только-бы не разставаться! Прости меня и забудь. О! Валерия, Валерия! прости и забудь!

В лице его, в голосе выражалось отчаянное горе. Помните это, и помните, что я его любила.

Я нежно подняла его. Он целовал мои руки, как-бы не смея обнять меня. Мы продолжали идти но берегу, но вам обоим было так неловко, что я ломала себе голову, о чем-бы заговорить, точно со мною рядом шел чужой человек. Из сожаления к нему, я спросила, как он нашел яхту.

Об этой маленькой, несчастной яхте он говорил без умолку, словно его жизнь зависела оттого, чтоб но замолчать ни на минуту до нашего дома. Мне страшно было его слушать. Какие ужасные страдания он выносил в душе, доказывалось этой дикой, неестественной болтовней, противоречившей всем привычкам и натуре этого сериезного, молчаливого человека. С большим трудом я удерживалась по дороге, но возвратясь домой, я объявила, что намерена удалиться одна к себе в комнату и отдохнуть.

-- Мы выйдем в море завтра? спросил он неожиданно, когда я уже была на верхней ступеньке лестницы.

Отправиться с ним вдвоем за Средиземное море! Провести там несколько недель с глазу на глаз, в четырех стенах маленькой каюты, и постоянно сознавать, что нас более и более разделяет страшная тайна! Одна мысль о такой жизни приводила меня в ужас.

-- Нет ничего, Юстас, благодарю.

Од поспешно удалился. Боялся-ли он своих собственных мыслей или общество матросов касалось ему лучше одиночества? К чему было задавать себе эти вопросы. Я так мало знала его и его образ мыслей. Я заперлась в своей комнате.