Закон и жена.
Глава XVII. Второй вопрос: кто ее отравил?

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XVII. Второй вопрос: кто ее отравил? (старая орфография)

ГЛАВА XVII.
Второй вопрос: кто ее отравил?

Показаниями докторов и химиков окончилось заседание суда в первый день процеса.

На второй день все ожидали с любопытством свидетельских показаний со стороны обвинения. Прежде всего суд выслушал официальных лиц, производивших первоначальное дознание о преступлении в Гленинче. Первым свидетелем явился судебный следователь (который в Шотландии, именуясь прокуратором-фискалом, имеет более широкую власть и обязанности, чем в Англии). Спрошенный лордом-адвокатом, он дал следующее показание:

-- 26 октября я получил от докторов м-ра Джерома из Эдинбурга и м-ра Гэля, живущого в селении Динглов, близь Эдинбурга, сведение о сомнительной смерти м-с Мокалан в поместье её мужа, м-ра Юстаса Мокалана, близь Динглова, по названию Гленинч. При этом были приложены два акта: один о вскрытии тела умершей и другой о химическом анализе некоторых отдельных частей её внутренняго организма. Результат обоих исследований ясно доказывал, что ж-с Мокалан умерла от отравления мышьяком. В таких обстоятельствах я принял меры к производству дознания в Гленинче и окрестностях с целью пролить свет на обстоятельства, сопровождавшия смерть м-с Мокалан, хотя никто мне не заявлял обвинения против кого-бы то ни было по этому делу. Следствие, начатое 26 октября, окончилось 28-го, и тогда, основываясь на некоторых открытиях, сделанных моими подчиненными, а также на представленных мне письмах и других документах, я составил обвинительный акт против подсудимого и испросил приказ об его аресте. 29 октября он был допрошен шерифом и предан суду.

Дав свое показание и передопрошенный по некоторым техническим вопросам, следователь удалился и его место заняли служащия у него лица. Они рассказали поразительную повесть тех роковых открытий, которые дали возможность следователю возбудить против моего мужа обвинение в отравлении его жены. Первый из этих свидетелей был Изана Скулькрафт, чиновник из канцелярии шерифа. Допрошенный лордом-адвокатом и его товарищем, он показал:

-- 26 октября я получил приказ сделать дознание в Гленинче, близь Эдинбурга. Я взял с собою Роберта Лори, помощника следователя. Прежде всего мы осмотрели комнату, в которой умерла м-с Мокалан. На кровати и на подвижном, приделанном в ней столике мы нашли книги, письменные принадлежности и бумагу с неоконченным стихотворением, написанным, как впоследствии оказалось, покойной м-с Мокалан. Мы завернули все эти предметы в бумагу и запечатали. Потом мы открыли индийскую шифоньерку, стоявшую в спальне. В ней мы нашли много стихов и других бумаг, писанных тем-же почерком. Мы также отыскали несколько писем, а в углу одной из полок - скомканную бумажку, в которой оказались аптечный ярлык и несколько крупинок белого порошка. Все это также было завернуто и запечатано. Дальнейшие поиски в этой комнате не пролили нового света на изследуемое дело. Мы осмотрели гардероб, драгоценности и книги покойной и заперли их. Мы также нашли её туалетный несесер и, запечатав его, доставили с другими предметами в камеру следователя. На следующий день мы продолжали дознание в доме, получив, между тем, новые инструкции от следователя. Мы начали с осмотра спальни, находившейся рядом с комнатой, в которой умерла м-с Мокалан. Она была заперта со дня её емерти; не найдя в ней ничего важного, мы перешли в другую комнату того-же этажа, в которой подсудимый лежал больной в постели. Нам сказали, что он страдал нервным разстройством от роковой смерти жены и последовавшого за тем судебного следствия. По словам всех домашних, он был не в состоянии принимать чужих. Мы, однако, согласно своей инструкции, настояли на осмотре комнаты. Он не отвечал ничего на вопрос, перенес-ли он что-нибудь из находившейся рядом со спальней его жены спальни, обычно им занимаемой, в ту комнату, в которой он теперь находился. Он только закрыл глаза, как-бы не имея силы произнести ни слова. Не безпокоя его более, мы принялись за осмотр комнаты и находившихся в ней. предметов. Занятые этим делом, мы вдруг услыхали в соседнем коридоре странный шум, походивший на стук колес. Через минуту дверь отворилась и в комнату поспешно влетел джентльмен, без ног, искусно направляя кресло, в котором он сидел. Подъехав в кровати подсудимого, он остановился подле маленького столика и сказал ему что-то шопотом. Подсудимый открыл глаза и отвечал знаком. Мы очень почтительно заявили безногому джентльмену, что не могли дозволить ему оставаться в комнате в такое время. Он, повидимому, не обратил никакого внимания на наши слова и сказал: "Меня зовут Декстер; я старый друг м-ра Мокалана; ваше присутствие здесь незаконно, а не мое". Мы снова повторили, что он должен оставить комнату, и указали ему главным образом на то, что он поставил свое кресло так близко к столу, что мешал нам осмотреть его. Он отвечал со смехом: "Разве вы не видите, что это стол и больше ничего?" Тогда мы предупредили его, что действуем на основании законного приказа судебной власти и что, мешая нам в исполнении служебных обязанностей, он мог подвергнуться ответственности. Наконец, видя, что с ним добром ничего не поделаешь, я отодвинул его кресло, а Роберт Лори взял стол и отнес его на другой конец комнаты. Безногий джентльмен пришел в сильное негодование за то, что я осмелился дотронуться до его кресла: "Мое кресло - я, сказал он; - как вы смеете поднимать на меня руку?" Я ничего не отвечал, отворил дверь и, удовлетворяя его капризу, толкнул кресло не рукою, а бывшей у меня в руках палкой; оно, вместе с сидевшим в нем джентльменом, быстро и благополучно выкатилось из комнаты. Заперев дверь на ключ для избежания дальнейших помех, я возвратился в Роберту Лори. В столике оказался один запертый ящик. Mы спросили ключ у подсудимого, но он отказался его представить, говоря, что мы не имели права отпирать его ящиков. Он был очень разсержен и объявил, что только по причине своей слабости не подвергал нас примерному наказанию за нашу дерзость. Я отвечал очень учтиво, что мы по обязанности должны были осмотреть ящик, и если он добровольно не даст ключа, то мы унесем столик и велим слесарю сломать замок. Пока мы спорили, в дверь кто-то постучался. Я осторожно ее отворил, но вместо безногого джентльмена увидал другого незнакомого человека. Подсудимый приветствовал его как друга и соседа, прося заступиться за него. Этот новый джентльмен оказался очень приятным человеком. Он немедленно уведомил нас, что за ним послал м-р Декстер и что он стряпчий. Потом он попросил взглянуть на приказ, которым мы руководились, и, прочитав его, сказал подсудимому, к величайшему удивлению последняго, что он должен согласиться на осмотр ящика, хотя может опротестовать наши действия. Сказав это, он достал ключи и сам открыл нам ящик. В нем оказались письма и большая книга с замочком и надписью золотыми буквами: "Дневник". Конечно, мы письма и книжку опечатали для доставления следователю. В то-же время джентльмен написал протест от имени подсудимого и подал его вместе с своей карточкой, из которой мы узнали, что он м-р Плэйнор, теперь один из защитников подсудимого. Эту карточку и протест мы одинаково препроводили к следователю. Никаких других важных открытий мы не сделали в Гленинче. После того мы отправились в Эдинбург и произвели дознание у аптекаря, фамилию которого узнали из найденной нами скомканной бумажки, а также у других аптекарей, согласно полученной инструкции. 28 октября следователь получил все собранные нами сведения и наши обязанности на-время прекратились.

Показание Лори вполне соответствовало показанию Скулькрафта; оба показания не были поколеблены передопросом и, естественно, были очень невыгодны для подсудимого.

Его положение стало еще хуже при появлении новых свидетелей. Андрю Бинлей, аптекарь в Эдинбурге, показал следующее:

-- Я веду особую книгу продаваемым ядам. В означенное в книге число подсудимый м-р Юстас Мокалан пришел ко мне и потребовал мышьяку. На мой вопрос, для чего ему мышьяк, он отвечал, что в нем нуждался садовник для истребления вредных, насекомых в оранжерее. Он назвал себя м-ром Мокаланом из Гленинча. Я приказал своему помощнику отпустить два унца мышьяку и сделал надлежащую запись в книге. Он подписал свое имя, а я выставил себя свидетелем. Он заплатил что следовало и ушел с мышьяком, завернутым в двух бумажках; на верхней из них были выставлены мое имя и адрес, а также крупными буквами слово "яд"; эта бумажка совершенно походит на ярлык, найденный в бумагах в Гленинче.

Следующий, свидетель, Питер Стокдэль, также эдинбургский аптекарь, показал:

-- Подсудимый зашел ко мне в день, означенный в моей книге, спустя несколько времени после посещения им м-ра Бинлея. Он желал купить на шесть пенсов мышьяку. Мой помощник, к которому он обратился, позвал меня, так-как у меня правило - лично продавать яды. Я спросил подсудимого, зачем ему мышьяк, и он отвечал: для уничтожения крыс в Гленинче. Я тогда спросил: "Имею я честь говорить с м-ром Мокаланом из Гленинча?* Он отвечал утвердительно. Я продал ему мышьяку полтора унца и, всыпав его в стклянку, написал собственноручно на ярлыке: "яд". Он расписался в книге, заплатил деньги и унес мышьяк.

Передопрос этих двух свидетелей обнаружил некоторые технические недостатки в их показаниях, но роковой факт, что мой муж сам купил мышьяк, остался неопровергнутым.

Новые свидетели, садовник и повар из Гленинча, еще более усилили цепь улик, безмилосердно сковывавшую подсудимого.

Садовник показал под присягой:

-- Я никогда не получал, в то время, о котором говорится, или в иную какую-нибудь эпоху, мышьяку от подсудимого или от кого-нибудь другого. Я никогда не употреблял мышьяк в оранжерее или в саду. Я не сочувствую употреблению его для уничтожения вредных насекомых, нападающих на цветы и растения.

Повар показал так-же определенно, как садовник.

-- Ни хозяин, ни кто другой, сказал он, - никогда не давал мне мышьяку для уничтожения крыс. Этого и быть не могло, потому-что я подтверждаю присягою, что никогда не видал крыс в доме и не слыхал об их появлении.

Другие слуги дали подобные-же показания. Несмотря на все передопросы, они стояли на своем, именно, что не было в доме крыс, а если оне и были, то никто об этом не знал. Таким образом, было доказано, что яд купил мой муж и никому его не передавал.

Но что он сделал с ядом? На этот вопрос отвечали следующие свидетели обвинения.

дверь спальни м-с Мокалан, и мог подтвердить присягою, что в комнате не было никого, кроме подсудимого.

Служанка объяснила, что она сделала чай и сама отнесла чашку в комнату м-с Мокалан в десятом часу. В дверях взял у нея чашку подсудимый и она хорошо видела, что он один был в спальне.

Сиделка Христина Ормсон, допрошенная вновь, повторила, что м-с Мокалан в шесть часов утра сказала ей: "М-р Мокалан приходил час тому назад и, видя, что я не сплю, дал мне успокоительных капель". В то время, то-есть в пять часов утра, Христина Орисон спала за диване. Кроме того, свидетельница подтверждала под присягою, что она взглянула на стклянку с каплями и заметила по черточках, означавших приемы, что после последняго, данного ею приема, был дан еще один.

При этом обратил на себя особое внинание передопрос свидетельниц, служанки и сиделки, так-как он обнаружил впервые характер защиты.

Допрашивая служанку, старшина адвокатов спросил:

-- Заметили-ли вы когда-нибудь, убирая комнату м-с Мокалан, чтоб вода в тазу была черноватого или голубоватого цвета?

-- Я никогда не замечала ничего подобного, отвечала свидетельница.

-- Находили-ли вы когда-нибудь, продолжал старшина, - под подушкой или в каком-нибудь другом потайном месте в спальне и-с Мокалан книжку или брошюру о средствах к поправлению дурного цвета лица?

-- Нет, отвечала свидетельница.

-- Слыхали-ли вы когда-нибудь от м-с Мокалан, что мышьяк, употребляемый как внутреннее или наружное средство, поправляет цвет лица?

Свидетельница отвечала: - Никогда.

Подобные-же вопросы предложены были сиделке и она отвечала также отрицательно.

Таким образом впервые выяснился для присяжных и слушателей план защиты. Желая удалить всякое сомнение насчет такого серьезного вопроса, председатель предложил защите прямой вопрос:

своего дурного цвета лица?

-- Да, милорд, отвечал старшина адвокатов; - это положение составляет краеугольный камень защиты. Мы не можем оспаривать показаний докторов, что м-с Мокалан умерла от яда, но мы утверждаем, что она умерла от излишней дозы мышьяка, принятой по неведению, наедине в своей комнате, как средство против доказанных и признанных недостатков её цвета лица. Подсудимый прямо показал шерифу, что он купил мышьяк по просьбе жены.

Председатель спросил тогда, имеют-ли обвинение и защита что-либо против прочтения на суде первоначального показания обвиняемого.

Старшина адвокатов отвечал, что он с удовольствием соглашается на чтение этого документа, так-как он мог полезно подготовить умы присяжных в той защите, которую он будет иметь честь развивать перед ними.

Лорд-адвокат от имени обвинения заявил, что не будет в этом случае противодействовать. желанию своего ученого друга, так-как, в виду недоказанности фактов, приводимых подсудимым-в его показании, он. считает этот документ подтверждением обвинения.

"Я купил два раза мышьяку по просьбе жены. В первый раз она мне сказала, что мышьяк нужен садовнику для оранжереи; во второй она объяснила, что он необходим повару для уничтожения крыс в нижнем этаже дома. Оба раза, возвратясь домой, я отдавал пакеты с мышьяком жене. Кроме покупки, я не имел с мышьяком никакого дела. Жена давала всегда приказания садовнику и повару и я не вмешивался ни во что. Я не спрашивал у жены, на что она употребила мышьяк, потому-что нисколько этим не интересовался. Я не ходил в оранжерею целыми месяцами, так-как мало заботился о цветах. Что-же касается крыс, то я предоставлял их уничтожение повару и другим слугам, потому-что вообще не делал никаких хозяйственных распоряжений. Жена не говорила мне, чтобы она нуждалась в мышьяке для поправления цвета лица. И, без сомнения, мне последнему она созналась-бы в подобной тайне. Я поверил её словам, что мышьяк нужен садовнику и повару. Я положительно утверждаю, что жил с женою в дружеских отношениях, хотя, конечно, бывали случайные неприятности и недоразумения, встречающияся всегда в семейной жизни. Если я и чувствовал некоторого рода разочарование относительно моего брака, то считал своею обязанностью, как муж и джентльмен, скрывать это от жены. Я не только был поражен и опечален её преждевременной смертью, но упрекал себя в недостаточных заботах о ней при её жизни. Далее я торжественно заявляю, что так-же мало знаю, как ребенок в утробе матери, о том, каким образом она приняла яд, найденный в её теле. Я не виновен даже в желании нанести вред этой несчастной женщине. Я дал ей капли прямо из стклянки, а чашку чая взял из рук служанки и передал ей. Я никогда не видал мышьяка после того, как отдал его жене, и решительно не знаю, что она с ним сделала и где его сохраняла. Клянусь Господом Богом, что я не виновен в страшном преступлении, взводимом на меня".

Я должна признаться, что до сих пор чтение отчета мрачно действовало на меня и уменьшало мои надежды. Все свидетельския показания и улики были против моего несчастного мужа. Хотя я по-прежнему оставалась пламенной его сторонницей, но я видела это ясно.

Безмилосердный обвинитель, лорд-адвокат (о, как я его ненавидела!), доказал: 1) что Юстас купил яд; 2) что причина покупки, объясненная им аптекарям, была ложная; 3) что он имел два случая тайно дать яд жене. С другой стороны, что-же доказал защитник, старшина адвокатов? До сих пор - ничего. Заявление подсудимого в первоначальном показании об его невиновности было, как верно заметил лорд-адвокат, ничем не подкреплено. Не было представлено ни одного доказательства в том, что жена его тайно употребляла мышьяк для поправления цвета лица.

благодарностью останавливалось на человеке, который придвинул свое кресло к кровати Юстаса и отчаянно защищал его бумаги от сыщиков. Я решила, что первому м-ру Декстеру открою свои намерения и надежды. Если-же он найдет для себя затруднительным оказать мне содействие, то я обращусь к м-ру Плэймору, второму другу мужа, формально протестовавшему против захвата его бумаг.

Почерпнув новые силы в этой решимости, я перевернула страницу и приступила к чтению третьяго заседания по делу моего бедного мужа.