Закон и жена.
Глава XVIII. Третий вопрос: зачем он ее отравил?

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XVIII. Третий вопрос: зачем он ее отравил? (старая орфография)

ГЛАВА XVIII.
Третий вопрос: зачем он ее отравил?

На первый вопрос - была-ли она отравлена? был дан ответ положительный; на второй - кто ее отравил? - предположительный. Теперь оставался третий и последний вопрос - зачем он ее отравил? Первыми свидетелями со стороны обвинения по этому вопросу были родственники и друзья покойной м-с Мокалан.

-- Покойная м-с Мокалан была моя племянница и, как единственная дочь моей сестры, после смерти матери жила у меня. Я была против её брака, но мои доводы казались сантиментальными и фантастичными другим её друзьям. Мне очень тяжело говорить об этих обстоятельствах публично, но я готова принести подобную жертву, если того требует правосудие. Подсудимый, в то время, о котором я говорю, гостил у меня в доме. Однажды, во время прогулки верхом, с ним случилось несчастие - он серьезно повредил себе ногу. Это повреждение было тем опаснее, что оно было уже второе, и потому ему пришлось несколько недель лежать на диване. Все дамы, бывшия в доме, вызвались по очереди читать ему вслух и сидеть с ним. Племянница занимала первое место в ряду этих добровольных сиделок. Она прекрасно играла на фортепьяно, а больной, по несчастью, очень любил музыку. Следствием этих невинных отношений было несчастие моей племянницы. Она пламенно полюбила м-ра Юстаса Мокалана, не возбудив в нем подобного-же чувства. Я старалась, деликатно вмешаться в дело, пока еще можно бяло его поправить. Но, по несчастью, племянница отказалась быть со мной откровенной. Она упорно утверждала, что не питала к м-ру Мокалану другого чувства, кроме дружеского сострадания. Поэтому я не могла их разлучить, не обнаружив побудительной к тому причины, а это произвело-бы скандал, который повредил-бы репутации племянницы. Муж мой был тогда еще жив и я решилась предложить ему тайно переговорить с м-ром Мокаланом, прося его, как честного человека, помочь нам выйти из этого затруднительного положения. М-р Мокалан поступил в высшей степени благородно. Несмотря на его слабость, он через два дня покинул ваш дом под очень искусным предлогом. Намерения наши были благия, но они ни к чему не привели. Было уже слишком поздно. Племянница стала чахнуть и ничто не помогало ей - ни медицинская помощь, ни перемена воздуха. После некоторого времени я открыла тайную переписку между нею и м-ром Мокаланом. Я обязана сказать, что его письма были очень осторожны и благоразумны. Но все-же я сочла своим долгом прекратить эту переписку. Мое вмешательство, - а могла-ли я не вмешаться? - привело дело в развязке. Однажды утром племянница не явилась в завтраку, и на другой день мы узнали, что бедная, безумная девушка отправилась на лондонскую квартиру м-ра Мокалана, где его друзья видели ее спрятанной в спальне. В этой катастрофе м-р Мокалан нисколько не виновен. Услыхав шаги в передней и думая спасти честь молодой девушки, он спрятал ее в соседнюю комнату, которая оказалась его спальней. Конечно, об этом скандале стали все говорить, и с самой неблаговидной стороны. Мой муж имел снова секретное объяснение с м-ром Мокаланом, и он опять поступил в высшей степени благородно. Он публично заявил, что племянница посетила его в качестве обрученной невесты, и через две недели заставил замолчать все злые языки, женившись на ней. Конечно, это было единственное средство загладить безумную выходку племянницы, и я одна противилась браку, считая его роковой ошибкой, как впоследствии и оказалось. Довольно грустно было уже и то, что м-р Мокалан женился без любви, но, мало этого, он в то время безнадежно любил женщину, которая вышла замуж за другого. Он, из сострадания к племяннице, отрицал эту любовь и уверял, что любит только ее, свою жену, но всем друзьям его было известно, в каком он находился отчаянии, потеряв истинный предмет своей привязанности. При этом нелишне заметить, что её свадьба предшествовала его свадьбе. Он лишился на веки любимой женщины, жизнь потеряла для него всякую прелесть и он женился на моей племяннице из одного сострадания. В заключение я могу только сказать, что никакия дурные последствия её безумной выходки, если-б она не вышла за него замуж, не были-бы, по моему мнению, хуже подобного брака. Никогда два человеческия существа, соединенные брачными узами, не были столь различны, как подсудимый и его покойная жена.

Показание этой свидетельницы произвело сильное впечатление на слушателей и на присяжных. При её дальнейшем допросе защитником, леди Бройдгэвен несколько изменила свои слова и признала, что безнадежная любовь подсудимого к другой женщине была только слухом. Но все-же рассказанные ею факты остались непоколеблеными и придали взводимому на подсудимого обвинению характер вероятности, которого оно не имело при начале дела.

Следующими свидетелями были две закадычные приятельницы м-с Мокалан. Оне не соглашались с мнением леди Бройдгэвен относительно нелюбви м-ра Мокалана к его покойной жене, но повторили те-же факты, и, таким образом, подкрепили впечатление, произведенное первой свидетельницей на всех присутствующих.

Главным доказательством, однако, в пользу обвинения было безмолвное свидетельство писем и дневника, найденных в Гленинче.

и заключал в себе рассказ об ежедневных происшествиях и о тех мыслях и чувствах, которые они в нем возбуждали.

За этим объяснением последовала очень печальная сцена.

Хотя я пишу много времени спустя после всех этих событий, рука моя отказывается подробно передать то, что сказал и сделал мой несчастный муж в эту критическую минуту процеса. Глубоко тронутый показанием леди Бройдгэвен, он едва не перебил ее, а теперь потерял всякое самообладание. Громким, пронзительным голосом он протестовал против предполагаемого нарушения сокровенных тайн, как его, так и жены.

-- Повесьте меня, хотя я невинен! воскликнул он, - но избавьте от этого.

Впечатление, произведенное этой страшной вспышкой подсудимого, было неописанное. У некоторых женщин сделались истерические припадки. Судьи вмешались в дело, но без всякого успеха. Наконец, порядок был возстановлен старшиной адвокатов, который, успокоив подсудимого, обратился к судьям с красноречивой, трогательной речью. Прежде всего он просил снисхождения к своему несчастному клиенту, а потом в умеренных, но сильных выражениях протестовал против прочтения бумаг, найденных в Гленинче.

-- Понятно, почему он не хочет, чтоб прочитали письма и дневник, кричала толпа: - они его прямо поведут на виселицу.

Возвратившись в залу заседания, суд объявил, что большинством двух голосов против одного решено прочитать спорные документы. При этом каждый судья объяснил свои мотивы. Потом судебное разбирательство продолжалось и приступлено было к чтению отрывков из писем и дневника.

Первые представленные письма были найдены в индийской шифоньерке в комнате м-с Мокалан. Они были написаны приятельницами покойной, с которыми она вела постоянную переписку. Три отдельные отрывка из писем различных лиц были избраны для прочтения в суде.

: "Я решительно не могу, милая Сара, выразить, как твое последнее письмо меня встревожило. Извини меня, но я, право, думаю, что ты по своей слишком впечатлительной натуре преувеличиваешь, хотя, конечно, безсознательно, невнимание к тебе со стороны твоего муха. Я не могу ничего сказать об особенностях его характера, потому что недостаточно близко его знаю; но, милая Сара, я гораздо старше тебя и более опытна в том, что кто-то назвал "светом и мраком брачной жизни". Основываясь на этой опытности, я считаю долгом сказать, что молодые жены, подобные тебе, преданно любящия своих мужей, часто делают большую ошибку. Вообще оне слишком многого ждут от мужей. Мужчины, милая Сара, не походят на нас. Их любовь, даже самая искренняя, не имеет ничего общого с нашей любовью. Она не вечная, как у нас, и не составляет единственной цели и надежды всей их жизни. Любя и уважая мужей, мы должны снисходить в их природе. Я нисколько не желаю оправдывать холодности твоего мужа. Он виноват, например, в том, что, говоря с тобою, никогда на тебя не смотрит и не замечает твоих усилий ему понравиться. Он еще более виноват - и, право, это жестоко с его стороны - в том, что он не отвечает на твои поцелуи. Но, моя милая, уверена-ли ты вполне, что он всегда намеренно холоден и жесток? Может быть, его поведение часто бывает последствием забот и безпокойств, которых ты не можешь разделять? Взгляни на его поведение с этой точки зрения - и ты поймешь многое, что теперь тебя удивляет и мучит. Будь терпелива в отношения к нему, дитя мое. Никогда не жалуйся и не приставай с ласками в те минуты, когда он озабочен или не в духе. Быть может, тяжело последовать этому совету столь любящей жене, как ты. Но, верь мне, тайна счастья для нас, женщин, увы! часто заключается в сдержанности и покорности судьбе. Подумай серьезно о том, что тебе советует твой старый друг, и напиши мне".

Второй отрывок: "Как можешь ты, Сара, быть такой дурой и тратить свою любовь на такого безсердечного тирана, как твой муж? Конечно, я еще не замужем и потому, быть может, это меня так удивляет. Но я наднях выхожу замуж, и если муж станет обращаться со мною, как м-р Мокалан с тобой, то я потребую развода. Право, я, кажется, предпочла-бы, чтобы муж меня бил, как женщину низшого класса, тому, чтоб он обращался со мною с таким равнодушием и презрением, как ты описываешь. Я выхожу из себя при одной мысли об этом. Подобные страдания должны быть невыносимы. Не терпи более этой каторги, милая Сара. Брось его и переезжай ко мне. Мой брат-адвокат говорит, что ты можешь добиться судебного развода. Приезжай и посоветуйся с ним".

"Вам известно, милая м-с Мокалан, как я опытна в этом деле. Ваше письмо меня нисколько не удивляет. Поведение вашего мужа ясно доказывает, что он любит другую. Какая-нибудь женщина, скрывающаяся во мраке, пользуется его ласками, в которых он отказывает вам. Я все это знаю, через все прошла. Не поддавайтесь. Сделайте целью вашей жизни отыскание этой женщины. Быть может, их несколько. Это все равно. Если вы только можете розыскать ее или их, то будете иметь средство сделать его жизнь такой-же несчастной, как ваша. Если вы нуждаетесь в моей помощи и опытности, то я к вашим услугам. После 4-го числа будущого месяца я свободна и могу приехать к вам в Гленинч".

Этими ненавистными строками окончилось чтение писем. Первый и длиннейший отрывов произвел сильное впечатление на всех присутствующих. Очевидно, женщина, писавшая эти строки, была достойная и благоразумная особа. Однако, все три письма, несмотря на их различие по тону, приводили к одному заключению: что м-с Мокалан (если можно было верить её словам) находилась в положении несчастной жены, убиваемой равнодушием мужа.

После этого были предъявлены письма, адресованные на имя подсудимого и найденные, вместе с его дневником, в запертом ящике спального столика. Все они, за исключением одного, были писаны мужчинами. Хотя в сравнении со вторым и третьим отрывками из кореспонденции жены эти письма отличались умеренным тоном, но они приводили к тому-же заключению, т.-е. что жизнь мужа была так-же невыносима, как жизнь жены. Один из друзей подсудимого, например, приглашал его отправиться в кругосветное путешествие на его яхте; другой советовал уехать на континент на полгода; третий указывал на ужение и охоту, как на лучшее развлечение. Вообще все советовали ему разстаться с женою под тем или другим предлогом и на большее или меньшее время.

"Бедный мой Юстас, как жестока наша судьба! При одной мысли, что ваша жизнь принесена в жертву этой несчастной женщине, сердце мое обливается кровью. Если-б мы были мужем и женою, если-б я имела невыразимое счастье печься о лучшем, милейшем из людей, мы жили-бы в раю, вкушали-бы истинное блаженство! Но сожаление теперь тщетно; мы разлучены в этой жизни, разлучены узами, которые мы оба оплакиваем, но должны уважать. Дорогой мой Юстас, есть другой, загробный мир. Там наши души соединятся в один вечный, небесный поцелуй, там мы вкусим блаженство, воспрещенное нам на земле. Описанная вами несчастная жизнь, которую вы ведете с женою (о, зачем вы на ней женились!), побудила меня высказать вам мои чувства. Пусть это послужит вам утешением, но никто не должен видеть этик безумных строк. Сожгите письмо и надейтесь, как я, на лучшую жизнь, которую вы можете еще разделить с вашей - Еленой".

Лорд-адвокат отвечал отрицательно, но прибавил, что на конверте выставлен лондонский штемпель.

именно писал его.

Вслед за этим были прочтены отрывки из дневника мужа. Первый из них относился во времени, предшествовавшему, по крайней мере, на год, смерти м-с Мокалан:

"Сегодняшняя почта меня повергла в тупик. Муж Елены умер неожиданно, два дня тому назад, от аневризма. Она свободна! Моя милая, дорогая Елена свободна! А я? Я прикован к женщине, с которой у меня нет ничего общого. Я потерял Елену по своей собственной вине. Ах! теперь только я понимаю, как страшен может быть соблазн и как легко может быть сделано преступление. Но лучше мне более не писать. Мысль о моем положении только без всякой пользы приводит меня в бешенство".

"Из всех глупостей, доступных человеку, всего безумнее действовать под первым впечатлением. Под его влиянием я женился на несчастном существе, носящем теперь мое имя. Елена тогда была для меня потеряна, как я полагал, на век. Она вышла замуж за человека, которому легкомысленно дала слово прежде, чем узнала меня. Он был моложе меня и, повидимому, здоровее. Мне казалось, что всякая надежда исчезла для меня, жизнь опостылела. Елена написала мне прощальное письмо, в котором разставалась со мною навсегда на этот свете. У меня не было более цели в жизни, а достаточное состояние не принуждало искать утешения в труде. Рыцарское самопожертвование казалось мне лучшей долей, остававшейся мне на земле. Обстоятельства сложились так, что эта мысль осуществилась как-бы сама собою. Несчастная женщина, привязавшаяся ко мне (Богу известно, что я не дал ей к этому ни малейшого повода) в то самое время, легкомысленно рискнула своей репутацией. Один я мог заставить замолчать злые языки, клеветавшие на нее. С потерею Елены счастье для меня было немыслимо. Я смотрел одинаково равнодушно на всех женщин. Я мог спасти ее, отчего-же было этого не сделать? Под таким впечатлением я женился на ней, также как я бросился-бы в воду, если-б она тонула, или вступил-бы в борьбу с человеком, который оскорбил-бы ее на улице. А теперь женщина, для которой я принес эту жертву, стоит между мною и моей Еленой. Елена теперь свободна и может излить все сокровища своей любви на человека, боготворящого ту-землю, до которой прикасается её нога! Дурак! безумец! Зачем я пишу все это, а не разобью себе голову о противоположную стену? Вон стоит в углу ружье. Долго-ли приложить дуло ко рту и спустить курок?.. Нет, моя мать жива, а любовь матери священна. Я не имею права лишать себя жизни, которую она мне дала. Я должен терпеть и страдать. О, Елена! Елена!"

Третий отрывок был написан за два месяца до смерти жены подсудимого:

"Новые упреки! Ни одна женщина на свете так не жалуется на все; она вечно живет в атмосфере недовольства и капризов. Я теперь виновен в том, что никогда не прошу ее играть на фортепиано и не замечаю новых платьев, которые она нарочно надевает, чтобы мне понравиться. Я не замечаю её платьев! Боже мой! да вся цель моей жизни теперь - вовсе её не замечать. Разве я мог-бы сохранить хладнокровие, если-бы не избегал её как, можно более? Да, я не даю себе воли. Я никогда не обращаюсь с нею грубо, никогда не говорю ей резкого слова. Она имеет право на приличное обращение с моей стороны, как женщина и жена перед лицом закона. Я это всегда помню, но ведь я человек. Чем менее я ее вижу без свидетелей, тем легче мне сдерживать себя. Я часто удивляюсь, почему она мне так противна. Она не хороша собою, но я видал женщин гораздо уродливее, ласки которых я-бы вынес безропотно, а её ласки мне ненавистны. Я стараюсь скрыть от нея это чувство. Бедная, она меня любит, а я ее только сожалею. Я желал-бы хотя в самой малой мере отвечать ей любовью. Но нет, я могу только ее сожалеть. Если-бы она могла довольствоваться дружескими отношениями и не требовала-бы нежных излияний, то мы могли-бы жить мирно. Но ей нужна любовь! Несчастная, она жаждет моей любви! О! Елена, я не могу дать ей этой любви. Мое сердце принадлежит тебе! В прошлую ночь мне снилось, что моя несчастная жена умерла. Этот сон был так осязателен, что я вскочил с кровати, отворил дверь в её спальню и стал прислушиваться. Её тихое дыхание ясно слышалось в ночном безмолвии. Она крепко спала. Я затворил дверь, зажег свечу и стал читать первую попавшуюся книгу. Образ Елены летал передо мною и я никак не мог сосредоточить своих мыслей на открытой странице; но все-же было лучше безсознательно читать, - чем снова паснуть и видеть себя свободным. Боже мой, какую я веду жизнь! Какую жизнь ведет моя жена! Если-б загорелся дом, то я, право, не знаю, стал-ли-бы я спасать ее или себя".

Четвертый отрывок относился в еще позднейшей эпохе.

"Наконец, блеснул луч света в окружающем меня мраке. Прошло первое время вдовства Елены и она возвратилась в общество. Она посетила несколько знакомых семейств в нашей части Шотландии, и так-как мы с нею близкие родственники, то, по общему мнению, она не может уехать из наших окрестностей, не проведя хоть несколько дней в моем доме. Она мне написала, что это посещение необходимо для поддержания приличия, хотя нам обоим будет очень неловко. Благословляю от глубины души приличие. Я увижу этого ангела в моем чистилище, и все благодаря тому, что общество в Среднем Лотиане нашло-бы странным, если-б она уехала из северной Шотландия, не заехав ко мне! Но мы должны быть очень осторожны. Елена пишет: "Приезжаю к вам, Юстас, как сестра и вы_а должны меня принять как брат или вовсе не принимать. Я напишу сегодня в вашей жене, прося ее назначить день моего приезда. Помните, я никогда не забуду, что переступаю порог вашего дома только с позволения вашей жены". Я согласен на все, только-бы увидеть ее, мою Елену".

Последний отрывок состоял только из нескольких строчек.

"Новое несчастье! жена занемогла от простуды и ревматизма, а именно теперь должна приехать Елена. Впрочем, в этом случае (я с радостью это свидетельствую) она поступила премило. Она написала Елене, что её болезнь не серьезная, и просила Елену не откладывать своего приезда. Это была большая жертва с её стороны. Она ревнует меня ко всякой женщине моложе сорока лет и, конечно, в Елене, но сдерживает себя и доверяет мне. Я обязан доказать ей свою благодарность, и постараюсь это сделать. Я вперед буду с нею гораздо нежнее, и сегодня утром поцеловал ее с чувством; надеюсь, что она не заметила, какого усилия мне это стоило".

Самыми неприятными для меня страницами во всем отчете были эти отрывки дневника моего мужа. В них встречались выражения, которые не только меня огорчили, но едва не поколебали моего доверия в Юстасу. Я, кажется, отдала-бы все на свете, чтоб уничтожить некоторые строчки дневника. Чтоже касается его признания в пламенной любви к м-с Бьюли, то каждое слово пронзало мое сердце. Он шептал мне такия-же страстная слова во время своего ухаживания. Я не имела причины сомневаться в его искренней, горячей любви ко мне, но вопрос был в том, любил-ли он прежде меня м-с Бьюли так-же искренно и горячо? Она или я была первой, истинной его любовью? Он клялся мне не раз, что до меня никого настоящим образом не любил. Я тогда ему верила; я верила ему и теперь, но ненавидела м-с Бьюли.

Что касается присяжных и публики, то чтение писем и дневника, очевидно, произвело на них неблагоприятное впечатление, еще более усилившееся показанием последняго свидетеля со стороны, обвинения.

-- 20 октября, в 11 часов утра, меня послали работать в ягодные кусты той части сада, которая называлась голандской. Там находилась оранжерея, стоявшая задним фасом в кустам. День был удивительно теплый для осени. Проходя мимо оранжереи, я услыхал там голоса: мужской и женский. Последний голос мне был незнаком, а первый был голос хозяина. Любопытство мое было возбуждено, и я, неслышно подкравшись в задней стене оранжереи, стал прислушиваться. Хозяин говорил: "Если-бы я только предвидел, что вы будете когда-нибудь свободны, то подождал-бы этого счастливого дня". Женский голос отвечал: - "Тише, тише, вы не должны так говорить". Хозяин снова произнес: "Я должен говорить то, что, ". Потом, после минутного молчания, он прибавил: "Дайте мне слово, ангел мой, что вы не выйдете замуж ни за кого другого". Женский голос резко спросил: - "Что вы хотите сказать?" Хозяин отвечал: - "Я не желаю зла несчастному существу, составляющему для меня страшное бремя, но предположим..." - "Не предполагайте ничего и пойдемте домой", сказала дама, выходя в сад. Тогда я увидал её лицо и признал в ней молодую вдову, гостившую в доме. Главный садовник указал мне на нее, когда она приехала, для того, чтобы я не мешал ей рвать цветы. С нам иногда в Гленинч приезжали туристы и мы показывали им сад, но, конечно, делали различие между чужими и гостями хозяина. Я вполне уверен, что это была м-с Бьюли; она очень хороша собой и нельзя ее принять за другую. Она вместе с хозяином пошла домой и я уже более ничего не слыхал из их разговора".

Свидетель был передопрошен несколько раз относительно разговора, слышанного им в оранжерее, а также и того, былали там м-с Бьюли или кто-нибудь другая. Защитнику удалось сбить его на некоторых мелких подробностях, но он твердо стоял на том, что хорошо, почти слово в слово, помнит разговор между его хозяином и м-с Бьюли, а также обстоятельно описал её наружность, чем вполне доказал справедливость своего показания.

Доказательства со стороны обвинения были исчерпаны. Самые пламенные друзья подсудимого должны были сознаться, что до тех пор все улики были против него. Он сам, казалось, это чувствовал и, выходя из залы по окончании третьяго заседания, был так взволнован и убит, что должен был опереться на руку смотрителя тюрьмы.