Закон и жена.
Глава XIX. Доказательства защиты.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XIX. Доказательства защиты. (старая орфография)

ГЛАВА XIX.
Доказательства защиты.

Интерес, возбужденный процесом, еще более увеличился на четвертый день. Предстояло допросить свидетелей защиты; прежде всех явилась мать подсудимого. Поднимая вуаль для принятия присяги, она взглянула на сына. Он залился слезами. В эту минуту общее сочувствие к бедной матери перешло и на несчастного сына.

Допрошенная старшиной адвокатов, м-с Мокалан дала свое показание с большим достоинством и сдержанностью.

На вопрос о частных разговорах между нею и покойной невесткой, - она отвечала, что покойная обращала особенное, ненормальное внимание на свою внешность. Она преданно любила мужа и главной заботой всей её жизни было стараться придать себе как можно более привлекательности. Она всегда горько оплакивала недостатки своей внешности и особенно цвета лица. Свидетельница слышала часто от покойной, что она рискнула-бы на все и перетерпела-бы всевозможные страдания, чтоб исправить свой цвет лица. "Все мужчины, говорила она, - поддаются впечатлению внешности, и муж любил-бы меня более, если-б у меня был лучший цвет лица".

На вопрос, можно-ли вполне основываться на выдержках из дневника её сына, т.-е. можно-ли по этим выдержкам придти к верному заключению о его характере и о чувствах к жене, и-с Мокалан отвечала отрицательно, в самых определенных выражениях.

-- Отрывки из дневника моего сына, сказала она, - ужасная клевета, хотя она написана им самим. Как мать, я могу засвидетельствовать, что он, вероятно, писал эти слова в минуты безсознательного отчаяния. Никто справедливо не может судить о человеке по нескольким словам, вырвавшимся у него в минуту мрачного уныния. Неужели о моем сыне будут судить по таким безсознательным словам только потому, что он их не сказал, а написал? Перо в настоящем случае оказалось его смертельным врагом, оно выставило его в самом дурном свете. Конечно, я признаю, что он был несчастлив в своем браке. Но я должна засвидетельствовать, что он вел себя хорошо относительно жены. Они оба питали во мне полнейшее доверие и я видала их отношения друг к другу во всякое время. Поэтому, несмотря на её жалобы, с которыми она, повидимому, обращалась к своим друзьям, я торжественно заявляю, что мой сын никогда не давал жене повода упрекать его в жестокости или в невнимании к ней.

Эти слова, произнесенные твердо и ясно, произвели громадное впечатление. Лорд-адвокат, понимая, что всякая его попытка ослабить это впечатление не удастся, удовольствовался двумя знаменательными вопросами:

-- Говоря вам о своем нехорошем цвете лица, сказал он, - упоминала-ли ваша невестка о мышьяке, как о целебном средстве?

-- Нет, отвечала свидетельница.

Лорд-адвокат продолжал:

-- Предлагали-ли вы сами мышьяк или говорили-ли вы с нею об этом средстве?

-- Нет.

Лорд-адвокат сел и м-с Мокалан удалилась.

Следующая свидетельница возбудила любопытство совершенно иного рода. Это была никто иная, как м-с Бьюли. По словам отчета, это была чрезвычайно красивая, приличная и скромная особа, которая, казалось, чувствовала всю неловкость своего положения в глазах публики.

Первая часть её показания была почти повторением того, что говорила м-с Мокалан, с той только разницей, что, по её словам, покойная однажды, расхваливая её прекрасный цвет лица, спрашивала, какие она употребляла для этого косметическия средства. Так-как свидетельница не употребляла никаких косметических средств и не имела о них понятия, то она обиделась и между ними произошла временная холодность.

На вопрос об её отношениях в подсудимому, м-с Бьюли с негодованием отрицала, чтоб она и м-р Мокалан когда-либо подали покойной малейший повод в ревности. Она не могла уехать из Шотландии, где гостила у многих соседей м-ра Мокалана, не посетив его, самого близкого своего родственника. Поступить иначе было-бы неприлично и возбудило-бы всеобщее внимание. Она не отрицала, что м-р Мокалан ухаживал за нею, когда они оба не были еще женаты. Но с тех пор, как она вышла замуж за другого, а он женился на покойной, м-р Мокалан никогда не упоминал о своих прежних чувствах и отношения между ними были чисто-братския. М-р Мокалан был джентльмен и знал хорошо свои обязанности относительно жены и её, м-с Бьюли. Также и она никогда не решилась-бы ступить ногой в его дом, если-б не питала к нему полнейшого доверия. Что-же касается показания помощника садовника, то оно было ложное. Большая часть разговоров, переданных им, никогда не происходила, а те немногия слова, которые действительно были произнесены, сказаны шуткой и она, свидетельница, как показал и сам садовник, тотчас положила конец разговору. Вообще м-р Мокалан обращался с женою очень заботливо и любезно. Он постоянно придумывал средства в уменьшению её страданий от ревматизма, приковавшого ее в постели, и не раз говорил о ней свидетельнице с искренним сочувствием. Когда покойная приказала мужу и свидетельнице выйти вон из комнаты в день её смерти, м-р Мокалан сказал м-с Бьюли: "Мы должны выносить её ревность. Бедная женщина! она страдает, а мы сами знаем, что не заслуживаем её неудовольствия на нас". С подобным терпением он выносил все её капризы и вспышки.

Главный интерес передопроса м-с Бьюли лордом-адвокатом заключался в последнем вопросе, ей предложенном. Напомнив ей, что она, принимая присягу, назвала себя Еленой Бьюли, он продолжал:

-- На суде прочтено письмо к подсудимому, подписанное именем Елены. Посмотрите на это письмо и скажите: вы-ли его писали?

Прежде, чем свидетельница могла ответить, старшина адвокатов протестовал против такого вопроса. Суд признал правильным его протест и не дозволил отвечать м-с Бьюли. Вслед затем она удалилась. Услыхав о письме и увидав его, она выразила некоторое волнение, которое присутствовавшие растолковали различно. Однакож вообще, показание и-с Бьюли усилило впечатление, произведенное на всех показанием матери подсудимого.

Следующия свидетельницы, школьные подруги и-с Мокалан, сосредоточили на себе всеобщее внимание и добавили недостававшее звено в цепи доказательств в пользу защиты.

Первая из них показала, что разговаривая с покойной м-с Мокалан, она упомянула о мышьяке, как о средстве исправить дурной цвет лица. Она никогда сама не употребляла этого средства, но читала о том, что поселянки в Штирии едят мышьяк для придания свежести и здорового, нежного оттенка цвету лица.

Вторая свидетельница, присутствовавшая при этом разговоре, подтвердила слова первой свидетельницы и прибавила, что она, по просьбе м-с Мокалан, купила книжку, в которой говорилось об этом обычае штирийцев, и послала ее по почте покойной.

В этих важных показаниях была только одна слабая сторона, которая указана на передопросе лордом-адвокатом.

М-с Мокалан слышала от них об этом средстве и приобрела книгу, но не говорила ни слова о своих намерениях. Кроме того, она просила их обеих хранить втайне этот разговор.

покойной или, по крайней мере, что она твердо намеревалась его приобресть. В этом случае настойчивость подсудимого, с которой он твердил о своей невиновности, была бы подтверждена свидетельскими показаниями, хотя и косвенно. Но могла-ли защита представить такое доказательство, которого не мог обойти ни один честный, разумный человек?

Многочисленные слушатели с лихорадочным нетерпением ожидали появления следующого свидетеля. Люди, кое-что знавшие о процесе, шопотом говорили, что теперь будет допрошен старый друг подсудимого, м-р Декстер, о котором уже не раз упоминалось.

После непродолжительного ожидания в толпе неожиданно произошло волнение и послышались крики изумления. В ту-же минуту судебный пристав назвал по имени и фамилии нового свидетеля:

-- Мизеримус Декстер.