Закон и жена.
Глава XXI. Мое заключение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XXI. Мое заключение. (старая орфография)

ГЛАВА XXI.
Мое заключение.

При сероватом свете утра я дочитала отчет о деле моего мужа, обвинявшагося в отравлении своей первой жены.

Я не чувствовала никакой усталости и, несмотря на столько часов, проведенных в чтении и серьезных размышлениях, ни мало не желала отдохнуть и уснуть. Это было очень странно, но я чувствовала, что как-будто только-что проснулась новой женщиной, с новым умом и новыми чувствами.

Я теперь, наконец, понимала бегство Юстаса. Человеку с такими утонченными чувствами, как он, было невыносимо общество жены после того, как она прочла его процес, известный всему свету. Я это теперь вполне сознавала, но в то-же время мне казалось, что он мог питать во мне полное доверие и разсчитывать, что моя любовь вознаградит его за все страдания. Быть может, он еще и возвратится? Между тем, в ожидании этого возвращения, я глубоко его сожалела и вполне его простила.

Несмотря на мой философский взгляд на дело, меня мучил вопрос: любил-ли Юстас до сих пор м-с Бьюли или я изгнала из его сердца всякую мысль о ней? Какого рода красотою обладала эта женщина? Походили-ли мы хоть несколько друг на друга?

Окошко моей комнаты выходило на восток. Я подняла стору и, увидав, что солнце торжественно всходило на горизонте, почувствовала непреодолимое желание подышать чистым воздухом. Я надела шляпу и шаль и, взяв под мышку роковую книгу, вышла в маленький садик Бенджамина.

Успокоившись и возстановив свои силы прелестным утренним воздухом и окружавшим меня мирным одиночеством, я теперь мужественно посмотрела в глаза страшному вопросу - что мне делать?

Я прочла процес. Я еще прежде поклялась посвятить всю свою жизнь святой цели - доказать невинность моего мужа. Одинокая, безпомощная женщина, я должна привести в исполнение свою клятву. Но как мне было поступить, с чего начать?

Безспорно, в моем положении самое смелое начало было и самым разумным.. Я имела основание считать, как уже говорила ранее, что лучшим помощником в моем деле был Мизеримус Декстер, игравший такую важную роль на суде. Конечно, он мог отказать мне в помощи или, как дядя Старквэтер, признать меня за сумасшедшую; но я все-же решилась попытать счастия и обратиться прежде всего к этому странному, безногому человеку, если он только был в живых.

Предположим, что он примет меня хорошо и выслушает с сочувствием; но что-же он мне скажет? Сиделка на суде показала, что он всегда говорил поспешно, отрывисто; поэтому он, вероятно, мне скажет: "Что вы хотите делать, чем могу я вам помочь?"

Были-ли у меня готовы ответы на эти простые вопросы? Да, если: б я посмела сознаться перед кем-бы то ни было в тех мыслях, которые бродили в моем уме. Да, если-б я решилась поверить чужому человеку подозрение, возбужденное во мне чтением процеса.

Я до сих пор не дерзала высказывать этого подозрения; но теперь это необходимо, так-как мое подозрение привело к результатам, которые составляют часть моего рассказа, часть моей жизни.

Окончив чтение процеса, я вполне согласилась в одном важном вопросе с мнением моего врага и врага моего мужа, лорда-адвоката. Он назвал объяснение смерти м-с Мокалан, представленное защитой, грубым вымыслом, в котором ни один разумный человек не мог найти ничего вероятного. Не идя так далеко, как лорд-адвокат, я, однако, не видела никакого основания предположить, что бедная женщина приняла по ошибке лишнюю дозу мышьяку. Я верила, что она тайно сохраняла мышьяк и пробовала или хотела испробовать его действие на цвет лица. Но далее этого я идти не могла. Чем более я думала, тем более убеждалась в справедливости заключения обвинителя, что м-с Мокалан умерла от руки убийцы, хотя, конечно, он совершенно ошибался, взводя это преступление на моего мужа.

Мой муж был невиновен, следовательно, кто-нибудь другой был виновен, думала я. Кто-же из всех лиц, находившихся в то время в Гленинче, отравил м-с Мокалан? Мое подозрение прямо упало на женщину. А имя этой женщины - м-с Бьюли.

Да. Я пришла к этому поразительному заключению, и в моих глазах чтение процеса не могло иметь другого результата.

Вспомните письмо к м-ру Мокалану, прочтенное на суде и подписанное Еленой. Никакой разумный человек не мог сомневаться, что оно было писано м-с Бьюли, хотя суд и позволил ей не отвечать по этому предмету. Это письмо, по моему мнению, служило очевидным показанием её настроения во время пребывания в Гленинче.

Что писала она м-ру Мокалану, когда была еще женою человека, которому дала слово прежде, чем узнала м-ра Мокалана? "При одной мысли, говорит она, - что ваша жизнь принесена в жертву этой несчастной женщине, сердце мое обливается кровью". Далее она выражается так: "Если-б на мою долю выпало неизреченное счастье печься о лучшем и милейшем из людей, то каким-бы райским счастьем мы пользовались, какие-бы блаженные часы проводили вместе!"

Если эти слова не выражают страстной, безстыдной для замужней женщины любви, то я решительно ничего не понимаю в человеческих чувствах. Она так преисполнена мыслью о нем, что думая о будущей жизни, она только помышляет о поцелуях с душой Мокалана. В подобном умственном и нравственном настроении, эта женщина делается свободной после смерти мужа. Как только дозволяют приличия, она начинает выезжать в свет и, между прочим, приезжает гостить в дом любимого человека. Жена его лежит больная в постели и в доме нет других гостей, кроме безногого человека, двигавшагося с места на место только в кресле. Таким образом, весь дом и любимый ею человек находятся в полном её распоряжении. Никакой преграды нет между нею и "неизреченным счастьем печься о лучшем, милейшем из людей", кроме бедной, больной, уродливой жены, к которой м-р Мокалан не питал и не мог питать ни малейшей любви.

Что она сама говорила в своем показании на суде?

Она признавала, что имела разговор с м-с Мокалан, в котором последняя спрашивала ее о косметических средствах, употребляемых для улучшения цвета лица. Не было-ли говорено еще чего-нибудь между ними? Не узнала-ли м-с Бьюли об опасной попытке, которую хотела сделать несчастная женщина для поправления своего цвета лица? Нам известно, только, что м-с Бьюли не сказала об этом ни слова.

А что показал садовник? Он слышал разговор между м-ром Мокаланом и м-с Бьюли, который доказывает, что ей не была чужда мысль о возможности когда-либо сделаться м-с Мокалан, но она считала эту мысль столь опасной, что не желала прямо говорить об этом с кем-бы то ни было. Невинный м-р Мокалан хотел продолжать разговор, но м-с Бьюли его остановила.

Теперь припомним показание сиделки Христины Орисон.

внизу полчаса и, наконец, безпокоясь о том, что больная ее не звонит, пошла спросить совета у м-ра Мокалана. На терасе она услыхала, что м-р Мокалан спрашивал, куда пропала м-с Бьюли, а м-р Декстер отвечал ему, что не видал её. В какое время исчезла м-с Бьюли? В то самое, когда Христина Ормсон оставила м-с Мокалан одну в комнате. Между тем послышался звонок, и очень сильный. Сиделка возвратилась в комнату больной, в одинадцать часов без пяти минут или около этого времени, и нашла, что опасные симптомы, испугавшие ее утром, повторились с еще большей силой. Второй прием яда, больший, чем первый, был дан несчастной женщине во время отсутствия сиделки и, заметьте, во время изчезновения м-с Бьюли. Сиделка, выскочив в коридор, чтоб позвать кого-нибудь на помощь, встретила м-с Бьюли, которая невинно шла из своей комнаты. Нас хотят уверить, что она только-что встала в одинадцать часов утра и отправлялась в комнату больной, чтоб узнать об её здоровья, но в этом мало вероятности. Несколько минут спустя м-с Бьюли является вместе с м-ром Мокаланом в комнату больной. Умирающая бросает на них обоих странный взгляд и просит их уйти. М-р Мокалан принимает это за каприз больной, и прежде, чем удалиться, говорит сиделке, что послано за доктором. Но что делает м-с Бьюли? Она выбегает, пораженная ужасом, как только на нее взглядывает м-с Мокалан. Повидимому, и она имеет совесть.

Неужели все эти обстоятельства, доказанные присяжными свидетельскими показаниями, не возбуждают подозрения?

В моих глазах возможно только одно заключение: м-с Бьюли дала несчастной женщине второй прием яда. Признав справедливость этого заключения, сам собою вытекает второй вывод, - что она-же дала утром и первый прием яда. Как могла она это сделать? Обратимся снова в показаниям свидетелей. Сиделка признает, что она спала от двух часов до шести и что вторая дверь из спальни больной была заперта на ключ, который был вынут из замка, но кем - неизвестно. Кто-нибудь украл этот ключ. Отчего не предположить, что это сделала м-с Бьюли?

Мне остается только сказать несколько слов, чтоб вполне исчерпать все мысли, теснившияся в то время в моей голове.

Мизеримус Декстер, на вопрос лорда-адвоката, признался, хотя и косвенно, что имел свой взгляд на причину смерти м-с Мокалан. В то-же время он говорил о м-с Бьюли таким тоном, который ясно доказывал, что он не питал к ней дружеских чувств. Не подозревал-ли он ее так-же, как я? Решившись обратиться к нему первому за советом, я главным образом руководствовалась желанием предложить ему этот вопрос. Если он действительно разделял мое мнение о м-с Бьюли, то мне становилась ясна моя будущая деятельность. Прежде всего мне следовало, скрыв свою личность, розыскать м-с Бьюли и, в качестве незнакомки, постараться выведать от нея все, что мне было нужно.

Свежий утренний воздух, успокоив меня, возбудил желание отдохнуть после столь продолжительных умственных усилий. Меня стала одолевать дремота и, проходя мимо открытого окна моей комнаты, я с завистью взглянула на постель. Через несколько минут я. уже лежала в ней и вскоре крепко заснула, простившись на время со всеми тревожными мыслями.

Меня разбудил слабый толчек в дверь и голос доброго, старого Бенджамина.

-- Я боялся, что вы умрете с голоду, сказал он, - если-б я дал вам долее спать. Уже половина второго, и ваш друг приехал к вам завтракать.

Мой друг? Какие у женя были друзья? Муж был далеко, а дядя Старквэтер в отчаянии отказался от меня.

-- Маиор Фиц-Дэвид, отвечал Бенджамин.

Я вскочила с постели. Мне именно был нужен маиор Фиц-Дэвид. Он знал всех на свете и, как близкий приятель моего мужа, конечно, был знаком с его старым другом, Мизеримусом Декстером.

Я должна сознаться, что обратила особое внимание на свой туалет и заставила себя немного ждать. Всякая женщина на моем месте сделала-бы то-же, если-б ей предстояло просить чего-нибудь у маиора Фиц-Дэвида.