Закон и жена.
Глава XXVI. Мое упорство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XXVI. Мое упорство. (старая орфография)

ГЛАВА XXVI.
Мое упорство.

В приемной нас ждала полусонная Ариель. Не говоря ни слова и не смотря на нас, она проводила нас до калитки и заперла ее, когда мы сели в экипаж.

-- Прощайте, Ариель, сказала я, взглянув через забор.

Но я не получила никакого ответа, а только слышала, как удалялись её тяжелые шаги и хлопнула дверь.

Лакей между тем зажег фонари у кареты и, держа один из них в руке, проводил нас через обломки, валявшиеся на улице перед домом.

-- Ну, сказала свекровь, когда мы уселись в карету, - вы видели Мизеримуса Декстера, и я надеюсь, что вы довольны. Я должна отдать ему справедливость, что никогда в жизни не видала его таким сумасшедшим, как сегодня. Как вы полагаете!

-- Я не хочу с вами спорить; но что касается меня, я не убедилась, что он сумасшедший.

-- Он не сумасшедший! воскликнула м-с Мокалан; - после его безумного катанья в кресле! не сумасшедший после его нелепого опыта над несчастной двоюродной сестрой! Не сумасшедший после того, что он пел романс, сочиненный в вашу честь, и заснул в виде заключения! О, Валерия! о, Валерия! Справедливо сказал древний мудрец, что "слеп тот, кто не хочет видеть".

-- Извините меня, м-с Moкалан, я видела все то, о чех вы говорите, и, признаюсь, никогда в жизни не была я так изумлена и поражена. Но теперь, когда первая минута удивления прошла и я могу обо всем спокойно разсуждать, я сильно сомневаюсь, сумасшедший-ли он в полном смысле этого слова. Конечно, он слишком резко и открыто высказывает мысли и чувства, которые мы скрываем, как слабость. Я сама, признаюсь, часто воображала себя в лице другого человека и чувствовала при этом некоторое удовольствие. Точно также дети, если они одарены воображением, любят представлять из себя колдуний, цариц и пр. М-р Декстер, как все дети, не скрывает этой странности, и если это доказательство безумия, то, конечно, он сумасшедший. Но я заметила, что когда его воображение успокоивалось, он становился Мизеримусон Декстером и не считал себя более ни Наполеоном, ни Шекспиром. К тому-же надо взять в соображение, что он ведет такую уединенную, скучную жизнь. Я не могу научно доказать, какое влияние имеет эта жизнь на особенность его характера, но полагаю, что все его странности объясняются разстроенным воображением, а его опыт с бедной родственницей и пение экспромта представляют следствие чрезмерного самолюбия. Я надеюсь, что мои слова не заставят вас переменить обо мне ваше хорошее мнение, но я должна сознаться, что посещение Мизеримуса Декстера доставило мне большое удовольствие и что он меня очень заинтересовал.

-- Доказывает-ли ваша ученая речь, что вы намерены поддерживать с ним знакомство? спросила м-с Мокалан.

-- Я не знаю, что скажу завтра, но сегодня я чувствую желание его увидеть еще раз, отвечала я. - Когда вы отошли в другой конец комнаты, я успела ему сказать несколько слов и убедилась, что он может принести мне большую пользу.

-- В чем? перебила меня свекровь.

-- В том, что составляет единственную цель моей жизни, хотя вы, к сожалению, этого не одобряете.

-- И вы намерены оказать ему полное доверие, открыть вашу душу подобному человеку?

-- Да, если я завтра буду такого-же мнения, как сегодня. Вероятно, это риск, но я должна рисковать. Я знаю, что должна быть осторожна, но осторожность не может содействовать достижению моей цели.

М-с Мокалан не возражала, но, открыв мешок в карете, вынула из него коробочку со спичками и маленький фонарь.

-- Вы меня побуждаете показать вам последнее письмо вашего мужа из Испании, сказала она: - вы увидите, какого он мнения о вашем капризе; вы убедитесь, бедный, заблуждающийся ребенок, что мой сын не стоит той безполезной жертвы, которую вы хотите принести ради него. Зажгите спичку.

Я немедленно исполнила её желание. Со времени отъезда Юстаса я жаждала получить от него известия, которые могли поддержать меня после стольких разочарований. К тому-же я не знала, думал-ли обо мне когда-нибудь Юстас во время своего произвольного изгнания. Конечно, еще рано было надеяться на то, чтоб он сожалел о своем необдуманном бегстве.

не поцеловать письмо.

-- Вот, сказала она: - начните со второй страницы: она вся посвящена вам. Прочтите и, заклинаю вас небом, образумьтесь, пока еще не поздно.

Я повиновалась и прочла следующее:

"Могу-ли я писать о Валерии? Да, я должен! Уведомьте меня об её здоровье, о том, что она делает. Я постоянно думаю о ней. Не проходит дня, чтобы я не оплакивал её потери. О! если-б она довольствовалась своим положением и не открыла-бы несчастной тайны! Она говорила, когда я ее видел в последний раз, что намерена прочитать процес. Исполнила-ли она это намерение? Мне кажется, матушка, что я умер-бы, увидав ее после того, как она узнала все подробности позорного подозрения, заклеймившого меня на веки. Подумайте только об её невинных, чистых глазах, устремленных на человека, которого обвиняли (а никогда совершенно не оправдали) в самом подлейшем из убийств, и вы согласитесь со мною, что чувства этого человека в подобную минуту должны быть ужасны, если только он не потерял всякий стыд и совесть. Я не могу хладнокровно даже писать об этом. Неужели она все еще питает надежду, бедный ангел? Неужели она мечтает, что в её власти доказать всему свету мою невиновность? О, матушка, употребите все ваше влияние, чтоб она отказалась от этой идеи! Избавьте ее от унижений, разочарований и оскорблений, которым она может совершенно невинно подвергнуться. Ради нея, ради меня, не жалейте никаких средств для достижения этой справедливой, человеколюбивой цели. Я не пишу ей, потому что не смею. Не говорите ей ни слова обо мне, когда увидите. Напротив, старайтесь, чтоб она скорее забыла обо мне. Единственное добро, которое я могу ей сделать, чтоб загладить свою вину, это - совершенно исчезнуть из её жизни".

Этими несчастными словами кончалось письмо. Я молча подала его свекрови.

Я ничего не отвечала, а плакала под вуалем. Будущее казалось мне очень мрачным. Мой несчастный муж продолжал безнадежно заблуждаться. Единственной надеждой нам оставалась только моя отчаянная решимость попытать счастье. Если-б я нуждалась в поддержке своей решимости против увещеваний всех моих друзей, то письмо Юстаса было-бы более чем достаточно в этом отношении. По крайней мере, он меня не забыл, думал обо мне и сожалел о разлуке со мною. Это было хотя некоторым утешением. "Если Ариель приедет за мною завтра, я с нею отправлюсь к Декстеру", думала я.

М-с Мокалан велела остановиться карете у дома Бенджамина.

Прощаясь с ней, я объяснила (ранее я не решалась ей сказать этого), что на другой день м-с Декстер пришлет за мною к ней свою двоюродную сестру в кабриолете, и спросила, позволит-ли она мне отправиться из её дома или пришлет кабриолет в Бенджамину. Я ожидала вспышки гнева, но была приятно изумлена. Старуха сделала усилие над собою, доказывая тем, что я ей действительно нравилась, и сказала спокойно:

-- Если вы непременно захотите завтра ехать в Декстеру, то, конечно, вы отправитесь не из моего дома. Но я надеюсь, что вы завтра будете благоразумнее.

"Я не имею никакого права контролировать ваши действия, писала мне свекровь; - посылаю кабриолет, но надеюсь, что вы в нем не поедете. Как-бы я желала убедить вас, Валерия, в том, что я ваш истинный друг. Ночью я иного думала о вас и упрекала себя, что не приняла более действительных мер для предотвращения вашего несчастного брака. Однако, чтоже я могла сделать? Сын признался мне, что ухаживал за вами под вымышленным именем, но не открыл ни вашего имени, ни вашего адреса. Быть может, я должна была принять меры, чтоб вас розискать и открыть вам тайну сына, не боясь возстановить его против себя. Я думала, что честно исполнила свой долг, не давая согласия на вашу свадьбу и не присутствуя на ней. Но теперь уже поздно разсуждать об этом. Не к чему безпокоить вас пустым раскаянием старухи. Но, дитя мое, если с вами случится что-нибудь дурное, то я буду считать себя, хотя и косвенно, виновной. Я нахожусь в таком волнении, что мне необходимо вам писать, хотя я и не имею сообщить ничего интересного. Не ездите к Декстеру! Меня всю ночь преследовала мысль, что ваше посещение Декстера кончится дурно. Напишите, что не можете принять его приглашения. Валерия, я твердо убеждена, что вы горько раскаетесь в своем поступке, если поедете к нему".

Меня слишком ясно предупреждали, мне давали слишком определенный совет. Однако, ни предупреждение, ни совет на меня нисколько не подействовали.

Я должна сознаться, что была тронута нежным сочувствием свекрови, но моя решимость нисколько не поколебалась. Пока я жива, у меня не было другой мысли, другой цели, как узнать от Мизеримуса Декстера его взгляд на смерть первой жены моего мужа. Я считала его мнение по этому предмету путеводной звездой среди мрака, в котором я должна была пробираться. Я отвечала м-с Мокалан в очень теплых, благодарных выражениях и, запечатав письмо, отправилась к Декстеру.