Закон и жена.
Глава XXIX. Луч света.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XXIX. Луч света. (старая орфография)

XXIX.
Луч света.

Несколько минут уединения были так-же полезны для меня, как и для Мизеримуса Декстера.

Расхаживая взад и вперед по комнате и коридору, я обдумывала свое положение; страшные сомнения теснились в моей голове. Очевидно было, что я, хотя и совершенно невинно, нарушила спокойствие Мизеримуса Декстера и воскресила в нем какие-то страшные воспоминания. Тщетно напрягала я ум, чтоб отгадать, в чем состоят эти страшные воспоминания. Все мои соображения, как впоследствии оказалось, не имели ничего общого с истиной. Я находилась на более твердой почве, когда пришла к тому убеждению, что Декстер не удостоивал доверием никого на свете. Он никогда не выказал-бы такого волнения, если б рассказал публично на суде или тайно какому-нибудь другу все, что он знал о страшной трагедии, происшедшей в Гленинче. Какая сила заставляла его молчать? Не говорил он из милосердия к другим или из опасения для себя? - невозможно было сказать. Могла-ли я надеяться, что он откроет мне ту тайну, которую скрывал от суда и друзей? Узнав, что мне было нужно, вооружит-ли он меня тем оружием, которое даст мне победу в предстоящей борьбе? Нельзя отрицать, что все шансы были против меня. Однако, для такой цели стоило предпринять всевозможные усилия. Какая-нибудь случайность могла расположить в мою пользу капризного Декстера. Мои планы были достаточно странны и необыкновенны для женщины, чтоб возбудить его сочувствие., кто знает, думала я, - быть может, я заслужу его доверие просто рассказав всю правду?"

Наконец, дверь растворилась и послышался голос Мизеримуса.

-- Пожалуйте, сказал он, - любезная м-с Валерия, я совершенно оправился. А вы как себя чувствуете?

Он смотрел на меня и говорил спокойно, как старый приятель. Во время перерыва нашей беседы, хотя продолжавшагося очень не долго, произошла новая перемена в этом быстро изменявшемся человеческом существе. Глаза его добродушно сияли, щеки пылали от какого-то нового внутренняго волнения. Даже его одежда была теперь иная. На голове у него был белый бумажный колпак, манжеты были приподняты и чистый передник лежал на светло-зеленом покрывале. Он остановился в своем кресле подле меня, поклонился с улыбкой и пригласил меня сесть грациозным движением руки, напоминавшим вместе танцовального учителя и придворного церемониймейстера.

-- Я примусь за стряпню, сказал он с обворожительной простотой: - нам обоим надо подкрепить свои силы прежде, чем обратиться в серьезному предмету нашей беседы. Извините, я предстал пред вами в наряде повара. Для всего есть своя форма, а я большой формалист. Я успел выпить немного вина и прошу вас сделать то-же.

С этими словами он налил в кубок древняго венецианского хрусталя великолепной пурпуровой влаги.

-- Бургонское вино - царь вин, сказал он; - а это царь бургонских вин - кло-де-вужо. Пью за ваше здоровье и счастье.

Он налил себе другой кубок и выпил его до дна. Я теперь поняла, отчего у него сверкали глаза и пылали щеки, но в моих интересах было его не оскорблять и потому я отпила немного вина. Действительно, оно было великолепно.

-- Что-бы нам съесть? сказал он. - Надо что-нибудь вполне достойное кло-де-вужо. Ариель хорошо жарит и варит мясо, но я не оскорблю вашего тонкого вкуса её стряпней. Мясо! воскликнул он с презрением: - фуй! Человек, который ест мясо в простом виде, людоед или мясник. Нет, предоставьте мне найти для вас достойное кушанье. Пойдемте в кухню.

Он повернул свое кресло и пригласил меня последовать за ним.

Мы приблизились к опущенной портьере в конце комнаты, которую я ранее не заметила. Отдернув портьеру, Декстер обнаружил нишу, в которой была устроена маленькая газовая кухонная печь. По стенам виднелись полки и шкафы, уставленные кострюлями, блюдами, тарелками и пр. Все было очень миниатюрно, но отличалось чистотою и блеском.

-- Милости просим ко мне в кухню, сказал он, выдвигая из стены мраморную доску, служившую столом.

Опершись руками на эту доску, он глубоко задумался. Через несколько минут, с радостным восклицанием, он отворил дверцу соседняго шкафа и вынул бутылку странной, неведомой мне формы. Откупорив, он вынул из нея спицею какие-то черные кусочки, которые, конечно, были-бы хорошо знакомы женщине, привыкшей к роскошной кухне, но для меня, жившей до замужества в недостаточном доме пастора, это была совершенная новинка. Увидав, что Декстер старательно положил эти неведомые, некрасивые предметы на чистую салфетку и снова задумался, я не могла сдержать своего любопытства и спросила:

-- Что это у вас, м-р Декстер? Неужели мы будем это есть?

Он всплеснул руками от изумления и пристально взглянул на меня.

-- Вот вам и прогрес! воскликнул он; - что-же после этого образование? Развитая, воспитанная женщина не знает трюфелей!

-- Я слыхала о трюфелях, но никогда их не видывала, сказала я смиренно; - дома я не привыкла к такой роскоши, м-р Декстер.

-- Пользуйтесь случаем узнать новое впечатление в жизни, нескрывающее за собою никакого разочарования, сказал он: - смотрите на него и размышляйте. Я вам подам его тушеного на бургонском вине.

Он зажег газ в печке с выражением человека, который явно выказывает уважение и сочувствие.

-- Извините меня, если я буду молчать, сказал он, вынимая из своей колекции кухонных принадлежностей маленькую, блестящую сковородку; - кулинарное искуство требует полного, сосредоточенного внимания. В этом и кроется причина, по которой женщина никогда не достигала и не достигнет совершенства в этом искустве. Вообще женщины неспособны на определенное время сосредоточивать свое внимание на одном предмете. Их мысли непременно уносятся куда-нибудь, скажем например - к поклоннику или в новой шляпке. Главная преграда, м-с Валерия, к тому, чтоб женщины сделались равными мужчинам в различных промышленных занятиях, заключается не в недостатках современного законодательства и общественных учреждениях, как полагают женщины, но в них самих. Нельзя придумать никаких учреждений, которые противостояли-бы поклоннику и новой шляпке. Например, несколько времени тому назад я настоял, чтобы женщины были приняты на службу в наше почтовое отделение. Наднях я решился, хотя это очень для меня не легко, отправиться в отделение, чтоб посмотреть, как идут там дела. Я взял с собою письмо с очень длинным адресом. Одна из женщин взяла у меня письмо и начала списывать адрес в квитанцию с таким деловым и серьезным видом, что просто было отрадно на нее смотреть. Но на половине работы в комнату вошла молоденькая девочка, сестра одной из её подруг, служащих в том-же отделении. Глаза её тотчас остановились на ребенке, перо перестало бегать по бумаге и она воскликнула: "А, Люси, здравствуйте". Потом она вспомнила о своем деле и возвратилась к недописанной квитанции. Получив эту квитанцию, я увидал, что в ней была пропущена целая строчка из моего адреса. Это произошло благодаря Люси. Будь на её месте мужчина, он никогда-бы не заметил Люси, потому что в ту минуту он бил-бы слишком занят своим делом. Вот в чем заключается различие между умственным строем женщин и мужчин, - различие, которого не изменит до скончания мира никакое законодательство. Что-же такое? женщины неизмеримо выше мужчин в нравственных свойствах, которые служат истинным украшением человеческого рода. Будьте этим довольны, мои милые, заблуждающияся сестры, будьте этим довольны!

Он пододвинул кресло в печке и вполне предался трюфелям. Очевидно, спорить с ним было совершенно безполезно, если-б я этого и желала.

Я стала осматривать комнату.

Любовь к ужасам, выражавшаяся картинами в приемной нижняго этажа, ясно обнаруживалась и здесь. Фотографии, висевшия на стене, представляли различные виды сумасшествия. Гипсовые маски, стоявшия на противоположной полке, были сняты с знаменитых убийц после их смерти. В шкафу, за стеклянной дверью, виднелся отвратительный, маленький женский скелет с циническою надписью: "вот фундамент красоты". В соседнем шкафу с открытой дверцей висело что-то, показавшееся мне рубашкой из замши. Дотронувшись до нея я найдя, что ткань её была гораздо мягче, чем замша, я увидала в её складках следующий ярлык, прикрепленный булавкой: "кожа французского маркиза, дубленная в революцию 1793 года. Уверяют, что французская аристократия ни на что не была годна; вздор: из нея выходила отличная кожа".

После этого отвратительного экземпляра в колекции Декстера я не продолжала более осматривать комнату, а возвратясь к своему креслу, стала ждать трюфелей.

Через несколько минут голос живописца-поэта-композитора-повара позвал меня в нишу.

Газ был потушен. Сковородка и другия кухонные принадлежности исчезли. На мраморном столе находились две тарелки, две салфетки, два кусочка хлеба и блюдо с салфеткою, на которой лежали два черные шарика. Мизеримус Декстер положил один шарик на мою тарелку, а другой на свою.

извините за совет.

Я повиновалась ему и выказала энтузиазм, которого нисколько не чувствовала. В сущности я нашла трюфели слишком приторными и вообще совершенно недостойными той славы, которою они пользуются. Мизеримус Декстер тихо ел свои трюфели, запивая их вином и похваливая свой кулинарный талант. Меня выводило это из терпения; пылая желанием перейти, наконец, к цели моего посещения, я вдруг предложила ему самый рискованный вопрос, какой только могла сделать.

-- М-р Декстер, сказала я: - слышали вы недавно что-нибудь о м-с Бьюли?

Добродушное, довольное выражение его лица вдруг исчезло и заменилось прежним недоверием, слышавшимся также в его голосе.

-- Вы знаете м-с Бьюли? спросил он.

Он не удовольствовался этим ответом.

-- Вы, должно быть, интересуетесь ею, иначе вы меня не спросили-бы об ней. Вы относитесь в ней как друг или как враг?

Несмотря на всю мою смелость, я не была так неосторожна, чтоб отвечать на его прямой вопрос прямым ответом. Я видела ясно по его лицу, что мне следовало его остерегаться.

-- На это я могу вам ответить только, сказала я, - возвратясь к предмету столь для вас неприятному: к процесу моего мужа.

-- Я в юриспруденции невежественная женщина, продолжала я, - и, вероятно, ошибаюсь; но в деле моего мужа есть много неудовлетворительного. Его защита, по моему мнению, представляет одну громадную ошибку.

-- Ошибку? повторил он; - странно вы выражаетесь, м-с Валерия, чтоб не сказать более.

Он старался говорить хладнокровно и небрежно поднес к губам кубок с вином; но я видела, что мои слова произвели на него сильное впечатление - рука его дрожала.

-- Я не сомневаюсь, что первая жена Юстаса просила его купить мышьяк, продолжала я; - я не сомневаюсь, что она тайно употребляла мышьяк для исправления своего цвета лица. Но я не верю, чтоб она умерла от лишняго приема яда, взятого ею по ошибке.

-- А как, вы полагаете, она умерла? спросил он так тихо, что я едва разслышала его слова.

-- От руки убийцы, отвечала я.

Он сделал движение, как-бы желая вскочить, но потом опустился на спинку кресла, словно теряя чувства.

-- Конечно, я не подозреваю мужа, воскликнула я поспешно; - вы знаете, что я убеждена в его невинности.

-- Кто убил ее? спросил он глухо.

В эту критическую минуту мужество изменило мне. Я боялась прямо высказать ему свое подозрение.

-- Разве вы сами не можете догадаться? сказала я.

Наступило молчание. Он, повидимому, был погружен в глубокую думу. Но это продолжалось не долго. Он вдруг привскочил на своем кресле. Безпомощный, болезненный вид его мгновенно исчез. Глаза снова дико заблестели, руки более не дрожали и щеки пылали более прежнего. Неужели он догадался, по моему вопросу о м-с Бьюли, что я подозревала ее?

-- Да.

-- С какой буквы начинается её фамилия? С одной из первых трех в азбуке?

-- Да.

-- Б?

-- Да.

-- Бьюли.

Он всплеснул руками и дико расхохотался.

-- Долго я жил, воскликнул он, - и наконец-то нашел человека, который смотрит на дело так-же, как я. Но отчего, злая м-с Валерия, вы меня так мучили? Отчего вы мне этого не сказали сразу?

-- Что? произнесла я, поддаваясь, также как он, необыкновенному волнению; - неужели вы разделяете мое мнение? Неужели вы также подозреваете м-с Бьюли?