Закон и жена.
Глава XXXI. Защита м-с Бьюли.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XXXI. Защита м-с Бьюли. (старая орфография)

ГЛАВА XXXI.
Защита м-с Бьюли.

До обеда Фиц-Дэвида оставалось еще несколько дней и я провела их очень мирно и счастливо.

Свидание с Декстером встревожило меня гораздо более, чем я подозревала. Только спустя несколько часов но возвращении домой я начала вполне сознавать, как сильно подействовало на мои нервы все, что я видела и слышала. Я вздрагивала при малейшем шорохе, мне снились страшные сны, я то плакала без всякой причины, то сердилась без всякого повода. Мне необходим был покой, и добрый Бенджамин доставил его мне. Несмотря на все его любопытство и безпокойство, он из чувства сожаления не предлагал мне никаких вопросов. Мы безмолвно согласились отложить разговор о моем посещении Декстера (которое он, конечно, осуждал) до тех пор, пока мои физическия и нравственные силы несколько окрепнут. Я никого не видала в эти дни. М-с Moкалан и маиор Фиц-Дэвид приезжали - первая, чтоб узнать о всем происшедшем между мною и Декстером, а второй - чтоб рассказать новые сплетни о лицах, которых я должна была встретить на его обеде. Бенджамин извинился за меня перед ними и я была избавлена от приема гостей. Каждый день я выезжала с ним в открытом экипаже и по нескольку часов каталась но зеленым лужайкам и алеям, еще уцелевшим близь северного предместья Лондона. Дома мы спокойно сидели вдвоем и вспоминали о прошедшем или играли в домино. Таким образом, когда наступил день знаменитого обеда, я была совершенно готова с новыми силами продолжать борьбу, жаждая увидеть леди Кларинду и уличить и-с Бьюли.

По дороге к Фиц-Давиду Бенджамин с грустной улыбкой взглянул на мое покрасневшее, взволнованное лицо.

-- Ах, милая! сказал он, - я вижу, вы совсем поправились. Вам уже надоела наша тихая жизнь.

Все, что происходило на этом обеде, сохранилось очень смутно в моей памяти. Я полагаю, что мы все были очень веселы и фамильярны друг с другом, словно старые друзья; я помню г-жу Мерлифлор в безупречно-великолепном туалете; юную примадонну, еще более нарядную, чем в тот день, как я познакомилась с нею, и, кажется, с еще более громким, резким голосом; самого маиора, который постоянно целовал руки у дам, объяснялся в любви при каждом слове, радушно угощал нас редкими кушаньями и винами и вообще великолепно разыгрывал роль пожилого Дон-Жуана; наконец, милого, старого Бенджамина, испуганного всем, что происходило вокруг него, красневшого от каждого слова дам и желавшого в глубине своего сердца поскорее возвратиться домой. Вот все, что сохранялось в моей памяти о лицах, участвовавших на знаменитом обеде, за исключением одной леди Кларинды, которая до сих пор как-будто стоит передо мною, а мой памятный разговор с нею я помню от слова до слова.

Я пишу эти строки и вижу её прелестный туалет, слышу её голос.

Она была одета с той изысканной простотой, которая в конце концов не достигает своей цели, а только внушает мысль о редком искустве, благодаря которому достигается эта простота. На ней было кисейное, белое платье, на белом, шелковом чахле, без малейших украшений. Её роскошные, каштановые волосы, в явное противоречие моде, были просто откинуты назад и скручены на маковке простым узлом. На шее была узенькая белая лента с небольшим брилиантовым фермуаром. Она, без сомнения, была хороша собою, но отличалась той резкой, угловатой красотой, которая так часто встречается в английских аристократках; нос и подбородок слишком резко выдавались, большие серые глаза, умные, полные достоинства, не были нежны и подвижны. Её манеры дышали великосветским приличием, любезностью и той необидной самоуверенностью, которая как-бы служит естественным результатом высшого положения в обществе, по крайней мере в Англии. Смотря на нее, вы непременно сказали-бы: "вот образец аристократки, в которой нет и тени гордости"; но если-б вы позволили себе малейшую вольность в отношении её, то она заставила-бы вас сожалеть об этом до конца вашей жизни.

только найти случай, чтоб навести леди Кларинду на разговор о м-с Бьюли.

Позднее вечером этот случай представился.

Спасаясь от страшного бравурного пения примадонны, я удалилась в соседнюю гостиную. Как я надеялась и разсчитывала, леди Кларинда вскоре присоединилась ко мне. Она села рядом и мы разговорились одне, далеко от остальных гостей. Слово за слово и, к величайшей моей радости, мы совершенно естественно коснулись Декстера, о котором я как-бы случайно упомянула за обедом. Мне ничего не стоило тогда очень просто перевести разговор на м-с Бьюли. "Наконец-то, подумала я, - обед маиора принесет мне награду за все труды".

И какая это была награда! Сердце мое трепещет теперь при воспоминании о том, как оно трепетало в тот памятный вечер.

-- Так Декстер говорил вам о м-с Бьюли? воскликнула леди Кларинда. - Вы не можете себе представить, как это меня удивляет.

-- Он ее ненавидит. Последний раз, как я его видела, он не позволил мне даже упомянуть её имени. Это один из его пунктиков, хотя если подобный человек может кому-нибудь сочувствовать, то именно Елене Бьюли. Мне, по крайней мере, не приходилось видеть более самобытной женщины, чем она; м-с Бьюли иногда говорит и поступает так легкомысленно, так странно, что заткнула-бы за пояс самого Декстера. Хотела-бы я знать, понравилась-ли-бы она вам.

-- Вы любезно приглашали меня посещать вас, леди Кларинда, отвечала я, - и, быть может, я увижу у вас в доме м-с Бьюли.

Леди Кларинда засмеялась, словно находя мои слова очень забавными.

-- Я надеюсь, что вы не отложите вашего посещения до тех пор, как будете в состоянии встретить м-с Елену у меня, отвечала леди Кларинда. - Она теперь воображает, что у нея подагра, и отправилась на какие-то удивительные воды в Венгрии или Богемии; куда-же она поедет или что сделает потом - никто не может сказать. Но что с вами, милая м-с Вудвиль? Вы ужасно бледны. Быть может, вам слишком жарко здесь, у огня?

-- Не перейти-ли нам в другую комнату? спросила леди Кларинда.

Послушаться леди Кларинду - значило прервать наш разговор, а я решилась его продолжать. Горничная м-с Бьюли могла или у нея более не жить, или остаться в Англии. Мне следовало во что-бы то ни стало узнать, где находилась эта горничная, а потому, отодвинувшись немного от камина и взяв со стола веер, я сказала:

-- Благодарю вас за внимание, леди Кларинда, я действительно сидела близко к огню, но теперь мне совершенно хорошо. Ваши слова о м-с Бьюли меня очень удивили. Я воображала ни основания того, что слышала от м-ра Декстера...

-- Вы не должны верить словам Декстера, перебила меня леди Кларинда: - он очень любит мистификации и, вероятно, нарочно вас обманул. Если слухи о нем справедливы, то он должен знать лучше других странные капризы Елены Бьюли. Он едва не накрыл ее в одном из её самых странных приключений в Шотландии; эта история напоминает содержание прелестной оперы Обера, - забываю, право, как ее зовут! У меня такая плохая память, что я скоро забуду свое имя. Я говорю о той опере, в которой две монахини отправляются из монастыря на бал. Вот странно, послушайте! Эта пошлая девчонка поет арию именно из этой оперы. Маиор! подите сюда; из какой оперы эта ария?

-- Тише, тише! леди Кларинда. Это "Черное домино".

-- Конечно, продолжала леди Кларинда, когда маиор удалился. - Как глупо, что я забыла, и не странно-ли, что вы также, м-с Вудвиль, не могли припомнить этого названия? Да, да, "Черное домино".

Я очень хорошо знала, о какой опере она говорила, но не могла произнести ни слова от волнения. Мне почему-то казалось, что приключение, о котором упоминала леди Кларинда, имело нечто общее с таинственным поведением м-с Бьюли в роковое утро 21 октября. Если я не ошибалась в этом, то не далека была от открытия великой тайны, на разгадку которой я посвятила всю свою жизнь. Закрывшись веером, я сказала как могла спокойнее:

-- Пожалуйста продолжайте; меня очень интересует это происшествие.

-- Я надеюсь, что мой рассказ окажется достойным вашего любопытства. Если-б вы только знали Елену, то как-бы увидели ее перед собою, - так эта история походит на нее. Я узнала ее от горничной, которую она оставила у меня, взяв с собою в Венгрию какую-то иностранку. Эта горничная просто сокровище и я-бы очень желала ее удержать у себя. У нея только один недостаток; прескверное имя - Феба. Ну, вот в чем дело. Феба и её госпожа гостили однажды в каком-то именья близь Эдинбурга, по названию Гленинч, если я не ошибаюсь. Оно принадлежало м-ру Мокалану, который впоследствии, как вы, конечно, помните, судился за убийство своей жены. Ужасное дело! но не безпокойтесь, моя история не имеет с ним ничего общого, она касается только Елены Бьюли. Однажды, во время пребывания в Гленинче, ее пригласили обедать в Эдинбург.

В тот-же вечер в этом городе был назначен маскарад - явление совершенно необычайное в Шотландии. Подобная забава считалась не совсем приличной и на этом маскараде должны были присутствовать дамы очень сомнительной нравственности и мужчины, непринадлежавшие к светскому обществу. Друзья Елены, у которых она обедала, несмотря на все возражения, решились ехать в маскарад, полагаясь, что маски не выдадут их инкогнито. Елене также очень хотелось ехать с ними, но м-р Мокалан принадлежал к тем строго-нравственным людям, которые возставали против подобного маскарада; по его словам, никакая порядочная женщина не могла показаться на нем, не обезчестив своего имени. Таким образом, Елене невозможно было исполнить своего желания, если об её поездке непременно узнает м-р Мокалан. Но она изобрела такую хитрую штуку, чтоб удалит от себя все подозрения, что, право, ничего подобного не встретить даже во французских пьесах. Она отправилась к обеду в Эдинбург в карете, а Фебу послала туда заранее. Когда наступил час возвращения в Гленинч, что, вы думаете, сделала Елена? Она послала вместо себя горничную в карете, в своем бурнусе, шляпке и вуали, приказав ей, по прибытии домой, пройти прямо в её комнату, оставив в зале записку, в которой Елена, конечно, собственноручно, извинялась перед хозяином, что ушла к себе не простясь с ним; она сослалась на сильную усталость. Госпожа и горничная были одинакового роста, а потому слуги не открыли этого обмана и Феба благополучно достигла комнаты м-с Бьюли, где ей приказано было оставаться, пока все в доме не заснут. Дожидаясь удобной минуты для удаления в свою комнату, она заснула и проснулась только в два часа ночи или еще позже. Она быстро вскочила, отворила дверь и на цыпочках пошла но коридору, но не успела достигнуть его конца, как услышала за собою какие-то странные звуки. Она поспешила скрыться на лестнице и с верхняго этажа стала смотреть в коридор. Что-жь она увидела? Декстер прыгал на руках (видели-ли вы когда-нибудь это уморительно-отвратительное зрелище?) по коридору, засматривая в замочные скважины всех дверей, очевидно, отыскивая, куда девалось лицо, вышедшее из своей комнаты в два часа ночи. Он, без сомнения, принял Фебу за её госпожу, так-как она забыла снять бурнус. На другой день, рано утром, Елена возвратилась из Эдинбурга в наемном экипаже и чужом пальто. Она, не доезжая до ворот, остановилась на дороге и вошла в дом через сад, никем незалеченная, даже Декстером. Не правда-ли, как все это смело и умно придумано? И как эта история походит на "Черное домино"! Вы, вероятно, удивляетесь, также как и я, что Декстер не произвел скандала? Он-бы непременно это сделал, но даже он закусил язык, по словам Фебы, от рокового события, случившагося в этот день в доме... Но что это с вами, м-с Вудвиль, вам решительно здесь слишком жарко. Я открою окно?

Никем незамеченная, я вышла на балкон и села на ступеньку, чтоб собраться с мыслями вдали от шума и говора. Однако, - через минуту кто-то меня потрепал по плечу; подняв голову, я увидела доброго Бенджамина, с ужасом смотревшого на меня. Леди Кларинда сказала ему, что мне дурно, и помогла незаметно удалиться из гостиной, где маиор продолжал слушать музыку.

-- Поедемте домой и я вам разскажу, отвечала я.