Закон и жена.
Глава XLIII. Наконец.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Закон и жена. Глава XLIII. Наконец. (старая орфография)

ГЛАВА XLIII.
Наконец.

Письмо м-ра Плеймора, в которое вложена была телеграма нашего американского агента, не дышало прежней уверенностью в успехе предприятия.

"По смыслу телеграмы, писал он, - надо предположить, что лоскутки разорванного письма были выброшены в ведро с сором и золой из камина, а поток уже все вместе свалено в мусорную кучу. С тех пор прошло около трех лет и выбрасываемый постоянно сор и зола с каждым днем все глубже и глубже хоронили драгоценные остатки письма. Если нам и удастся отыскать их, то можем-ли мы надеяться на сохранение целости написанных слов? Я был-бы очень рад, если-бы вы уведомили меня с будущей почтой о вашем взгляде на этот предмет. Если-бы вы нашли возможным приехать в Эдинбург для личного совещания, то мы спасли-бы много драгоценного времена. Пока вы живете у пастора Старквэтера, эта поездка не может составить для вас большого труда. Подумайте хорошенько".

четыре дня перед телеграмою, он находился в Бордо. Предполагая, что он немного отдохнет в этом городе и будет медленно продолжать свой путь, я все-же могла ожидать его приезда в Англию ранее получения м-ром Плеймором письма от американского агента. Не имея возможности в одно и то-же время поехать в Лондон на-встречу мужу и в Эдинбург на совещание с стряпчим, я откровенно написала м-ру Плеймору, что не могла свободно распоряжаться своим временем, и просила его адресовать следующее письмо к Бенджамину.

Относительно разорванного письма я сообщила ему свои соображения. В последний год жизни моего отца я путешествовала с ним по Италии и видела в неаполитанском музее удивительные памятники старины, открытые в развалинах Помпеи. Желая поддержать энергию м-ра Плеймора, я напомнила ему, что под вулканической золой втечении тысячи шестисот лет сохранились невредимо такие тленные предметы, как солома, фрески, одежда и (самое интересное для нас) бумага. Если подобные открытия сделаны после шестнадцати веков, то, конечно, мы могли надеяться найти невредимыми остатки письма под густым слоем золы и пыли, накопившимся в три года. Еслиже нам удастся (что было, однако, сомнительно) найти эти остатки письма, то я была убеждена, что написанные на них слова могли быть еще разобраны, так-как скрывавшие их слои мусора, о которых сожалел м-р Плеймор, только предохраняли их от дождя и сырости. Таким образом, я впервые могла научить чему-нибудь почтенного стряпчого.

Следующий день прошел без всяких известий о путешественниках.

Я начинала безпокоиться и, сделав все необходимые приготовления, решилась отправиться в Лондон на другое утро. Перед самым отъездом я получила письмо от свекрови, которое только утвердило меня в моей решимости и составило одну из замечательнейших эпох моей семейной жизни.

Юстас и его мать благополучно достигли Парижа, но там усталость и волнение от предстоявшого свидания со мною снова уложили его в постель. На этот раз доктора не боялись за его жизнь, но ему необходимо было остаться совершенно спокойным впродолжении значительного времени.

"Теперь ваше дело, Валерия, писала м-с Мокалан, - поддержать и успокоить Юстаса. Не думайте, чтоб он осуждал вас за то, что вы уехали из Испании, оставив его на моем попечении, как только он вышел из опасности. "Я ее покинул, сказал он мне, совершенно оправившись, - и она имеет полное право требовать, чтоб я первый возвратился к ней". Он, на-сколько мог, исполнил свой долг. Но теперь, больной, безпомощный, в постели, он просит вас приехать к нему в Париж. На-сколько я вас знаю, дитя мое, я уверена, что вы исполните его желание, и мне остается только прибавить одно слово предостережения. Вы должны избегать в разговорах с ним намеков не только за процес, но и на дом в Гленинче. Его нервное разстройство так велико, что я никогда не решилась-бы вас просить приехать, если-б вы в своем последнем письме не упомянули о превращении ваших свиданий с Декстером. Отвращение, питаемое им ко всему, что напоминает о грустном прошедшем, так велико, что он просил моего согласия продать Гленинч".

Вот что писала мать Юстаса, но она не полагалась на убедительную силу своих слов и приложила к письму две строчки, написанные рукою моего бедного, милого мужа:

"Я слишком слаб, чтоб ехать далее, Валерия. Если можешь меня простить, приезжай".

Кроме этих слов, было написано еще что-то карандашом, но совершенно неразборчиво. Очевидно, силы Юстаса ему изменили после первых двух строчек.

При таких обстоятельствах я не задумалась и исполнила свой долг в отношении мужа. Я решилась отказаться от всякого участия в разыскании таинственного письма. Я хотела иметь возможность сказать Юстасу прямо, искренно: "для твоего спокойствия я принесла в жертву все и смирила свой гордой дух в ту самую минуту, когда смирение было всего труднее".

куче.