Злой гений.
Часть четвертая.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Злой гений. Часть четвертая. Глава X. (старая орфография)

X.

С сердцем, облегченным от примирения (к несчастию, уже не первого), с оживившейся надеждой в дупге, Сидни все-таки не чувствовала себя вполне покойной. Не дурная жизнь, которую она вела, мучила ее теперь, и не раскаяние о зле причиненном обиженной жене. Где та женщина, которая бы не позабыла все горести и тревоги для любви, которую вспрыснули живой водой? Единственная тревога, какую ощущала Сидни, причинялась воспоминанием о письме, которое она послала в саидисильский монастырь.

При её теперешнем настроении ей казалось, что она вдвойне оскорбила Герберта, во-первых, своим недоверием, во-вторых, обращением за помощью к посторонним.

Если ответ, которого она так неосмотрительно просила, дожидается её в настоящую минуту, если мать-игуменья готова пожалеть и принять ее, то что она ей скажет? как объяснит она отказ от помощи, предлагаемой ей по её же просьбе? Она поставила себя в необходимость выбирать между неблагодарностью к игуменье или к Герберту, одинаково для нея тяжкой. Хуже всего, при таких обстоятельствах, неизвестность, которая вообще для нервных людей совсем нестерпима. Горничная все еще была в её спальне. Сидни спросила, близко ли почтамт от гостинницы.

Горничная улыбнулась.

-- От нас все близко, сударыня, в таком маленьком местечке. Прикажете послать на почту?

Сидни написала свои заглавные буквы.

-- Спросите, пожалуйста, нет ли письна по этому адресу.

И передала бумажку горничной.

-- Переписывается с любовником под носом у мужа!

Так отвечала горничная на замечание лакея, что переписка что-то больно таинственная.

Мать-игуменья отвечала.

Сидни дрожала, когда распечатывала её письмо. Оно было очень благосклонное.

"Я верю вам, мое дитя, и очень бы желала вам помочь. Но не могу переписываться с неизвестным лицом. Если вы решитесь открыть, кто вы, то я считаю долгом предупредить вас, что я показала ваше письмо нашему духовнику, который во всех вещах, как светских, так и духовных, служит нашим советником и руководителем. К нему, во всяком случае, я должна буду прежде всего направить вас. Его мудрость решит серьезный вопрос о том, принять ли вас в лоно нашей святой церкви, если вы имеете истинное призвание к монашеской жизни. С разрешения нашего духовника, я всегда буду рада услужить вам".

Сидни положила письмо обратно в конверт, чувствуя живейшую благодарность в матери-игуменье, но решившись при существующих обстоятельствах воздержаться от дальнейших сношений с бенедиктинским монастырем.

Даже если бы тот мотив, по которому она написала игуменье, оставался неизменным, намек на священника удержал бы ее от всякого дальнейшого шага. При одной мысли открыть свое сердце, обнаружить все свои тайные помышления перед посторонним человеком, мужчиной, было для нея невыносимо в настоящую минуту. В нескольких ответных словах, высказанных с благодарной почтительностью, она поблагодарила мать-игуменью и заявила, что превращает переписку.

Письмо было запечатано и опущено в почтовый ящик гостинницы, и она вернулась в гостиную, отделавшись от одной из безпокоивших ее мыслей, готовясь доказать Герберту, что верит в него и надеется на будущее.

С счастливой улыбкой на губах, она растворила дверь. Она готовилась шутливо спросить его, что он подумал о том, что она так долго пропадала... когда зрелище, представшее перед ней, наполнило ее всю мгновенно ужасом.

Руки Герберта были вытянуты на столе; голова покоилась на руках; вся поза говорила о крайнем отчаянии и полной безнадежности; рыдания потрясали его грудь. Любовь и сожаление вдохнули мужество в Сидни; она подошла, чтобы обнять его... но остановилась. Книга на столе привлекла её взгляд. Он все еще не сознавал её присутствия; она решилась раскрыть книгу... и прочитала надпись. Взглянула на него... опять взглянула на надпись... и узнала, наконец, истину.

Сила внутренней боли парализовала все её внешния проявления. Спокойно положила она книгу на стол. Спокойно дотронулась до него и назвала по имени.

Он вздрогнул и поднял голову и пытался заговорить с ней в обычном тоне.

Она указала на книгу, нисколько не меняясь в лице или в обращении.

-- Я прочитала вашу надпись жене, я видела вас в то время, когда вы думали, что вы - один; сострадание, вследствие которого вы так долго скрывали от меня истину, будет теперь неуместно. Ваши цепи разрушены, Герберт. Вы - свободный человек.

Он сделал вид, что не понимает её. Она оставила его убеждать себя, ни слова не возражая. Он объявил, честно веря в то, что говорит, что она огорчила его своими словами. Она слушала в покорном молчании. Он взял её руку и поцеловал. Она дала ее поцеловать; но когда он выпустил её руку, рука безжизненно повисла вдоль тела. Она испугала его; он стал опасаться за её разсудок. Наступило молчание... долгое, ужасное, безнадежное молчание.

Она оставила дверь гостиной раскрытою. Один из слуг отеля показался в корридоре. Он говорил с какой-то особой, которой не было видно.

-- Быть может, вы оставили книгу в этой комнате?

Мягкий голов отвечал:

-- Я надеюсь, что лэди и джентльмен извинят меня, если я попрошу позволения поискать мою книгу.

Она вошла в комнату, готовясь извиниться.

Герберт Линлей и Сидни Уэстерфильд увидели женщину, которую оскорбили. Женщина, оскорбленная ими, увидела их и остановилась.

Слуга был удивлен их молчанием. Он был очень глупый человек и подумал, что эти господа - совсем особенные какие-то господа: не знают, что сказать друг другу.

Герберт стоял ближе всех к нему, и он нашел, что вежливость требует, чтобы он объяснил, в чем дело.

-- Эта лэди занимала ваши комнаты, сэр. Она вернулась со станции поискать книгу, которую здесь забыла.

Герберт дал ему знак уйти. Сидни тоже направилась в двери. Герберт не хотел этого дозволить.

-- Останьтесь, - сказал он ей мягко: - вы у себя.

Сидни колебалась. Но Герберт сказал, указывая на разведенную жену:

-- Вы видите, как эта дама глядит на вас. Я не желаю, чтобы вы позволяли кому бы то ни было оскорблять себя.

Сидни повиновалась и вернулась в гостиную.

Катерина, наконец, заговорила. Она обратилась в Сидни с спокойным достоинством, которое было так же далеко от гнева, как и от презрения.

-- Вы хотели уйти из комнаты. Я вижу, - и это делает вам честь, - что вам стыдно в моем присутствии.

Герберт обратился к Сидни, стараясь справиться с собой. Она была ближе к столу.

Сидни подала ему книгу. С заметным усилием он выказал такое же самообладание, как и Катерина: чтож, она всетаки, вспомнила о его подарке. Он подал ей книгу.

Она продолжала глядеть на Сидни, говорить с Сидни.

-- Скажите ему, что я отказываюсь взять эту книгу от него.

Сидни пыталась было повиноваться. Но при первых же словах Герберт перебил ее.

-- Я уже просил вас не позволять оскорблять себя.

Он повернулся к Катерине.

-- Книга ваша, сударыня. Почему вы не хотите ее взять?

Она впервые взглянула на него. Гордое презрение сверкнуло в её взоре.

-- Ваши руки и её руки в ней прикасались. Я оставляю эту книгу вам и ей.

Эти слова уязвили его.

-- Вы умеете язвить людей языком, как жалом, - сказал он.

-- Неужели вас трогают мои слова?

-- Я запрещаю вам оскорблять мисс Уэстерфильд.

С этим ответом он повернулся к Сидни.

-- Вас не обидят, пока я могу этому помешать, - нежно сказал он, и подошел, чтобы обнять ее. Она взглянула на Катерину и отклонилась от его объятия.

Катерина почувствовала деликатность и раскаяние, какие выразились в этом жесте. Она подошла к Сидни.

-- Мисс Уэстерфильд, я возьму книгу от вас.

Сидни подала ей книгу, не говоря ни слова: в её положении благодарность лучше всего выражалась молчанием.

Спокойно и твердо вырвала Катерина из книги листок с надписью Герберта и положила его перед ним на стол.

-- Возвращаю вам вашу надпись. В ней нет больше смысла. - Эти слова высказаны были мягко и без всякого признака гнева. Она тихо пошла к дверям и оглянулась на Сидни.

Слабый шелест платья по ковру... и все стало тихо. Больше они её не видели.

как будто безсознательно. Точно не замечая его присутствия, она стояла, потерянная в размышлении.

Он пытался вернуть ее к действительности.

-- Хорошо я защитил тебя? - спросил он.

Она разсеянно отвечала:

-- Да!

Она отвечала:

-- Я постараюсь загладить, - и пошла к дверям своей комнаты.

Ответ удивил его, но не время было спрашивать объяснений.

-- Хочешь лечь, Сидни, и отдохнуть?

Она взяла его под руку. Он довел ее до дверей её комнаты.

-- Не нужно ли тебе чего-нибудь? - спросил он.

-- Ничего, благодарю.

Она заперла дверь и вдруг опять отперла ее.

Он нежно поцеловал ее. Возвращаясь в гостиную, он оглянулся на дверь её комнаты. Она была заперта.

Голова у него болела; на душе было смутно. Он лег на диван в изнеможении от только-что произошедшей сцены. В горе, в болезни и в страхе, а природа рано или поздно заявляет свои права. Несчастный, измученный человек крепко заснул.

Его разбудил слуга, накрывавший на стол.

Он потихоньку вошел, боясь разбудить ее, если она спит.

Её нигде не было видно. Она, очевидно, не ложилась на постель. На гладкой наволочке лежал клочок бумажки. На нем стояли следующия слова: "Вы еще можете быть счастливы, и я вам помогу".

Он стоял, озирая пустую комнату. Отчаяние и покорность судьбе выразились в вырвавшихся у него словах: - Я заслужил это.