Лунный камень.
Первый период. Пропажа алмаза (1848).
Глава XXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Первый период. Пропажа алмаза (1848). Глава XXII. (старая орфография)

Глава XXII.

Когда моя госпожа оставила нас, я имел время подумать о приставе Кёффе. Я нашел его сидящим в уютном уголку в нижней зале. Он справлялся с своей записной книжкой и злобно искривил углы губ.

-- Вы делаете отметки о нашем деле? спросил я.

-- Нет, отвечал пристав. - Я смотрю, каким делом должен заняться после этого.

-- О! сказал я. - Стало быть, вы думаете, что здесь уже все кончено?

-- Я думаю, отвечал пристав Кёфф: - что лэди Вериндер одна из умнейших женщин в Англии. Я также думаю, что на розу приятнее смотреть, чем на алмаз. Где садовник, мистер Беттередж?

Нельзя было добиться от него ни слова более о Лунном камне. Он потерял уже всякий интерес к своему следствию и непременно хотел отыскать садовника. Через час я услышал, как они спорили в оранжерее и предмет спора опять был шиповник.

Между тем я должен был узнать, не переменил ли мистер Фрэнклнн своего намерения оставить нас с послеполуденным поездом. Узнав о совещании в комнате милэди и как оно кончилось, он немедленно решился ждать от нея известий из Фризинголла. Это весьма естественное изменение в его планах - которое с обыкновенными людьми не довело бы ни к чему особенно - доказывало в мистере Фрэнклине один результат, против которого можно было сделать возражение. Оно оставляло его в нерешимости с праздным временем на руках и таким образом все иностранные стороны его характера повыскакали наружу как крысы из мешка.

То итальянцем, то немцем, то французом вбегал он во все комнаты в доме и тотчас же выбегал из них и ни о чем не говорил, как об обращении с ним мисс Рэчель, а слушать-то его было некому, кроме меня. Я нашел его (например) в библиотеке, сидящим над картой новейшей Италии, в полном незнании никакой другой методы развлечь свои огорчения, как только говорить о них.

-- Я имею несколько похвальных стремлений, Беттередж, но что я теперь должен делать с ними? Во мне дремлет множество хороших качеств, еслиб только Рэчель захотела помочь мне вызвать их наружу.

Од так красноречиво изображал свои пренебреженные достоинства и так патетически оплакивал их потом, что я решительно не мог придумать, как его утешить, когда вдруг мне пришло в голову, что можно прибегнуть к Робинзону Крузо. Я заковылял в мою комнату и принес с собою эту безсмертную книгу. В библиотеке не было никого. Ландкарта современной Италии глядела на меня, а я глядел на нее.

Я попробовал посмотреть в гостиной. На полу лежал платок мистера Фрэнклина, доказывавший, что он там был. А пустая комната доказывала, что его уже там нет.

Я попробовал взглянуть в столовую и увидал Самюэля с бисквитами и рюмкой хересу, безмолвно разсматривающим пустой воздух. Минуту тому назад мистер Фрэнклин позвонил что есть сил, требуя чем-нибудь освежиться. Самюэль прилетел со всех ног с требуемым освежением, а мистер Фрэнклин уже исчез прежде чем звон колокольчика прекратился.

Я попробовал заглянуть в утреннюю комнату и нашел его наконец. Он стоял у окна и выводил гиероглифы пальцем по сырому стеклу.

-- Херес ждет вас, сэр, сказал я ему.

Я мог бы точно также обратиться к четырем стенам комнаты: он был погружен в бездонную глубину своих собственных размышлений.

-- Как вы объясните поведение Рэчель, Беттередж? вот единственный ответ полученный мною.

Не приготовив настоящого ответа, я подал ему Робинзона Крузо, с твердым убеждением, что какое-нибудь объяснение можно там найти, если только хорошенько поискать. Мистер Фрэнклин захлопнул Робинзона Крузо и тотчас же пустился в свою немецко-английскую тарабарщину.

-- Зачем не разсмотреть этого как следует? сказал он, как будто я лично противился этому. - За коим чертом терять терпение, Беттередж, когда одного терпения я нужно для того, чтобы добраться до истины? Не прерывайте меня. Поведение Рэчель совершенно понятно, если вы только будете к ней справедливы и сначала будете смотреть на её поведение с объективной точки зрения, а потом с субъективной, и наконец уж в заключение с объективно-субъективной. Что мы знаем? Мы знаем, что пропажа Лунного камня в прошлый четверг утром привела ее в нервное раздражение, из которого она еще не оправилась. Вы намерены отрицать объективный взгляд в этом отношении? Очень хорошо, когда так - не прерывайте меня. А так как она была в нервном раздражении, как мы можем ожидать, чтобы она обращалась с окружающими ее, как обращалась бы, еслиб не находилась в этом раздражения? Разсуждая таким образом, до чего мы дойдем? Мы дойдем до субъективной точки зрения. Попробуйте-ка оспорить субъективную точку зрения. Очень хорошо, когда так что из этого выходит? Великий Боже! Разумеется, следует объяснение объективно-субъективное! Рэчель, собственно говоря, не Рэчель, а кто-то другая. Разве я огорчаюсь, что со мною жестоко обходится какая-то другая? Вы довольно безразсудны, Беттередж, но вряд ли можете обвинить меня в этом, следовательно какой же из этого конец? Конец тот, несмотря на вашу проклятую английскую ограниченность и предубеждение, что я совершенно счастлив и спокоен. Где херес?

Моя голова в это время находилась в таком состоянии, что я не совершенно был уверен, моя ли это голова или мистера Фрэнклина. В таком плачевном состоянии я решился сделать то, что считаю тремя объективными вещами. Я принес мистеру Фрэнклину херес, ушел в свою комнату и утешился самой успокоительной трубочкой, какую когда-либо курил в моей жизни. Не предполагайте однако, что я отделался от мистера Фрэнклина так легко. Выбежав из утренней комнаты к нижнюю залу, он пробрался и в людския, почувствовал запах моей трубки и тотчас вспомнил, что он имел глупость бросить курить для мисс Рэчель. В одно мгновение ока он влетел ко мне с своей сигарочницей и пустился разсуждать об одном вечном предмете своим остроумным, ясным, неверующим, французским способом.

-- Дайте мне огня, Беттередж. Возможно ли, чтобы мущина мог курить так долго как курил я, и не узнать, что в его сигарочнице заключается полная система как обращаться с женщинами? Следите за мною внимательно и я докажу вам это в двух словах. Вы выбираете сигару, пробуете ее, и она обманет наши ожидания. Что вы делаете после этого? Вы бросаете ее и пробуете другую. Теперь приметьте пременение. Вы выбираете женщину и она разобьет вам сердце. Дурак! бери урок от твоей сигарочницы. Брось ее и выбирай другую!

Я покачал головой на это. Конечно, это было удивительно умно, но моя опытность опровергала это.

-- При жизни покойной мистрисс Беттередж, сказал я: - я часто был готов испытать вашу философию, мистер Фрэнклин. Но закон настаивает, чтобы вы курили вашу сигару, сэр, когда вы выбрали ее.

барином и со мной, и таким образом (пока пристав Кёфф и садовник ссорились из-за роз) мы оба провели время до того, как пришло известие из Фризинголла.

Кабриолет воротился за полчаса ранее того, как я ожидал. Милэди решилась остаться пока в доме своей сестры. Грум привез два письма от своей госпожи, одно к мистеру Фрэнклину, другое ко мне.

Письмо мистера Фрэнклина я послал к нему в библиотеку, куда странствования по дому привели его теперь во второй раз. Письмо ко мне прочел я в своей комнате. Чек, выпавший из письма, когда я распечатал его, сказал мне (прежде чем я прочел содержание), что прекращение следствия пристава Кёффа о Лунном камне было теперь делом решенным.

Я послал в оранжерею сказать, что желаю сейчас же говорить с приставом. Он явился с головой наполненной садовником и шиповником, объявляя, что равного мистеру Бсгби по упорству еще не было на свете никого и никогда. Я просил его изгнать из нашего разговора такия неприличные пустяки и обратить все внимание на дело действительно важное. После этого он тотчас приметил письмо в моих руках.

-- А! сказал он с утомлением: - вы получили известие от её сиятельства. Касается оно до меня, мистер Беттередж?

-- Вы сами будете судить, пристав.

Я прочел ему письмо (с приличной выразительностью и разстановкой) в следующих выражениях:

"Мой добрый Габриэдь, прошу вас сообщить приставу Кёффу, что я исполнила обещание, данное ему с следующим результатом относительно Розанны Спирман. Мисс Вериндер торжественно уверяет, что она никогда не говорила ни слова наедине с Розанной с самого того времени, как эта несчастная женщина вступила ко мне в дом. Оне не встречались даже случайно в ту ночь, когда алмаз пропал, и никаких сношений не было между ними с утра четверга, когда поднялась тревога, до субботы, когда мисс Вериндер оставила нас. Когда я сказала моей дочери неожиданно и коротко о самоубийстве Розанны Спирман - вот что из этого вышло." Дойдя до этого места, я поднял глаза и спросил пристава Кёффа, что од думает об этом письме.

-- Я только оскорблю вас, если выражу мое мнение, отвечал пристав. - Продолжайте, мистер Беттередж, сказал он с самым раздражительным упорством: - продолжайте.

Когда я вспомнил, что этот человек имел смелость жаловаться на упрямство нашего садовника, язык чесался у меня "продолжать" другими словами, а не тени, которые были написаны в письме моей госпожи. На этот раз однако мои христианския добродетели не изменили мне. Я твердым голосом продолжал письмо её сиятельства:

"Обратившись к мисс Вериндер таким образом, как считал лучшим полицейский офицер, я дотом заговорила с ней таким образом, какой я сама считала наиболее удобным для того, чтобы сделать на нее впечатление. Два раза перед тем, как моя дочь уехала из моего дома, я втайне предостерегала ее, что она подвергает себя самым нестерпимым и унизительным подозрениям. Теперь я сказала ей в самых ясных выражениях, что мои опасения осуществились.

"Ответ её на это, по её собственному торжественному уверению, ясен как нельзя более. Во-первых, она не имеет никаких долгов. Во-вторых, алмаз не находится теперь и не находился в её руках, после того, как она положила ею в шкапик в середу.

"Признания, которые сделала мне моя дочь, не идут далее этого. Она упорно молчит, когда я спрашиваю ее, не может ли она объяснить пропажу алмаза. Она отказывает со слезами, когда я упрашиваю ее высказаться для меня. " - Наступит день, когда вы узнаете, почему мне все-равно, что меня подозревают, и почему я молчу даже с вами. Я сделала многое для того, чтобы заслужить сострадание моей матери, и не сделала ничего, что заставило бы мою мать краснеть за меня." Вот собственные слова моей дочери.

"После того, что произошло между полицейским офицером и мною, я думаю - хотя он человек посторонний - что он должен узнать так же, как и вы, что сказала мне мисс Вериндер. Прочтите ему мое письмо, а потом отдайте чек, вложенный в мое письмо. Отказываясь от всякого дальнейшого права на его услуги, мне остается только сказать, что я убеждена в его добросовестности я в его уже; но я убеждена еще тверже прежнего, что обстоятельства в этом случае гибельно обманули его".

Этим кончалось письмо. Прежде чем я подал чек приставу Кёффу, я спросил его, не желает ли он сделать какого-нибудь замечания.

-- Обязанность не предписывает мне, мистер Беттередж, делать замечание о деле уже конченном мною.

Я бросил к нему чек через стол.

-- А этой части письма её сиятельства вы верите? спросил я с негодованием.

Пристав посмотрел на чек и поднял свои унылые брови, признавая щедрость её сиятельства.

-- Это такая щедрая оценка моего времени, сказал он; - что я считаю себя обязанным вознаградить за это кое-чем. Я буду помнить стоимость этого чека, мистер Беттередж, когда наступит случай вспомнить об этом.

-- Что вы хотите сказать? спросил я.

-- Её сиятельство пока очень искусно уладила дело, сказал пристав. - Но этот фамильный скандал принадлежит к числу таких, который вдруг вспыхнет опять, когда вы всего менее ожидаете этого. У нас на руках опять будет дело о лунном камне, прежде чем пройдет несколько месяцев.

Если эти слова и тон, которым он их произнес, значили что-нибудь - то их можно было объяснить вот как. Письмо моей госпожи доказало приставу, что мисс Рэчель так закоренела, что могла устоять от самых убедительных просьб, с какими только могли обратиться к ней, и что она обманула свою родную мать (великий Боже, при каких обстоятельствах) целым рядом гнусной лжи. Как другие на моем месте могли бы отвечать приставу, я не знаю. Я отвечал на его слова в следующих ясных выражениях:

-- Пристав Кёфф, я считаю ваше последнее замечание оскорблением для милэди и её дочери.

Как я ни был разгорячен и разсержен, адское доверие, с которым он дал мне этот ответ, замкнуло мне губы.

Я отошел к окну, чтобы успокоиться. Дождь перестал, и кого я увидал на дворе, как не мистера Бегби, садовника, который ждал, чтобы продолжать спор о шиповнике с приставом Кёффом.

-- Кланяйтесь от меня приставу, сказал мистер Бегби, как только увидал меня. - Если он хочет идти на станцию пешком, я с удовольствием пойду с ним.

-- Как! закричал пристав позади меня: - вы еще не убедились?

-- Как бы не так! ни крошечки не убедился! отвечал мистер Бегби.

-- Когда так, я пешком пойду до станции, сказал пристав.

-- А я встречу вас у калитки, сказал мистер Бегби.

Я был довольно сердит - как вам известно - но может ли гнев устоять против этого? Пристав Кёфф приметил во мне перемену и поощрил ее весьма кстати одним словцом.

-- Полно, полно! сказал он: - зачем не взглянуть на мою точку зрения так, как её сиятельство на нее глядит? По чему не сказать, что обстоятельства гибельно обманули меня?

и я пришел в мое нормальное состояние. Я смотрел на всякое, другое мнении о мисс Рэчель, кроме мнения милэди и моего, с надменным презрением. Одно, чего я не мог сделать, это молчать о Лунном камне. Здравый смысл должен был бы предупредить меня, я это знаю, что это дело следовало оставит в покое - но вот, подите! добродетели, отличающия настоящее поколение, не были изобретены в мое время. Пристав Кёфф попал в больное место, и хотя я презирал его, больное место все-таки болело. Кончилось тем, что я коварно воротил его к письму её сиятельства.

-- Я совершенно убедился, сказал я: - но это все-равно! Продолжайте, как будто меня еще можно убедить. Вы думаете, что словам мисс Рэчель верить нельзя, и говорите, что ли еще услышим о Лунном камне. Доказывайте ваше мнение, пристав, заключил я весело. - Доказывайте ваше мнение.

Вместо того, чтоб обидеться, пристав Кёфф схватил меня за руку и жал ее до того, что у меня опять заболели пальцы,

-- Клянусь небом, торжетвенно сказал этот странный сыщик: - я завтра же пошел бы в услужение, мистер Беттередж, еслибы имел возможность служить вместе с вами! Сказать, что вы простодушны как ребенок, сэр, значило бы сделать детям комплимент, которого не заслуживают девять малюток из десяти. Нет, нет! мы не будем спорить больше. Вы допытаетесь моего мнения на более легких условиях, ни слова не скажу ни о её сиятельстве, ни о мисс Вериндер - я только превращусь в предсказателя, первый раз в жизни и для вас. Я предуведомлял вас, что вы еще не покончили с Лунным камнем. Очень хорошо. Теперь я предскажу вам, на разставаньи, три обстоятельства, которые, как я полагаю, насильно обратят на себя ваше внимание, хотите вы этого или нет.

-- Во-первых, сказал пристав: - вы услышите кое-что от Йолландов - когда почтальон принесет письмо Розанны в Кобс-Голь в будущий понедельник.

Еслиб он вылил на меня ведро холодный воды, я сомневаюсь, было ли бы это ощущение неприятнее того, которое произвели во мне эти слова. Уверение мисс Рэчель в её невинности оставило поведение Розанны - шитье новой кофточки, прятанье запачканной и все остальное - совершенно без объяснения. Все это не приходило мне в голову до тех пор, пока пристав Кёфф напомнил мне все в одно мгновение!

-- Во-вторых, продолжал пристав: - вы опять услышите о трех индийцах. Вы услышите о них в здешних окрестностях, если мисс Рэчель останется здесь. Вы услышите о них в Лондоне, если мисс Рзчель поедет в Лондон.

Перестав вовсе интересоваться тремя фокусниками и совершенно убедившись в невинности моей барышни, я довольно легко принял это предсказание.

-- Третье и последнее, сказал пристав Кёфф: - вы рано или поздно услышите кое-что о том лондонском ростовщике, о котором я уже два раза осмелился упомянуть. Дайте мне записную книжку и я запишу вам его имя и адрес - так чтобы не могло быть ошибки, еслиб это действительно случилось.

Он написал на чистом листике: "Мистер Септимус Люкер, Миддлесекская площадь, Лэмбет, Лондон".

-- Вот, сказал он, указывая на адрес: - последния слова о Лунном камне, которыми я побезпокою вас пока. Время покажет, прав я или нет. А пока, сэр, я унесу с собой искреннюю привязанность к вам, которая, как я думаю, делает честь обоим нам. Если мы не встретимся прежде, чем я выйду в отставку, я надеюсь, что вы навестите меня в домике близь Лондона, который имеется у меня в виду. Обещаю вам, мистер Беттередж, что в моем саду будут травяные дорожки. А что касается до махровой розы...

Мы оба обернулись. У мистера Бегби не достало терпения дожидаться у калитки. Пристав пожал мне руку и выбежал на двор, разгорячившись еще больше с своей стороны.

-- Спросите его о махровой розе, когда он воротится, и посмотрите, как я его отделаю! закричал мне в окно в свою очередь знаменитый Кёфф.

-- Господа! отвечал я, опять унимая их, как уже раз унял. - Относительно махровой розы многое можно сказать с обеих сторон.

Когда я увидел их в последний раз, мистер Бегби качал своей упрямой головой, а пристав Кёфф подхватил его под руку, как арестанта. А, ну, ну! я признаюсь, что я не мог не полюбить пристава - хотя ненавидел его все время.

А когда я потом опишу некоторые странные происшествия, случившийся впродолжение следующей недели, я докончу мою часть в рассказе и передам перо человеку, которому назначено следовать за мной. Если вам так же надоело читать этот рассказ, как мне надоело писать его - Боже, как мы будем радоваться с обеих сторон через несколько страниц!