Лунный камень.
Второй период. Открытие истины (1848--1849). Первый рассказ, написанный мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндера.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Второй период. Открытие истины (1848--1849). Первый рассказ, написанный мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндера. Глава II. (старая орфография)

Глава II.

Мистер Годфри явился вслед за докладом - и нешто так, как мистер Годфри делает все - как-раз в надлежащее время. Он не так скоро вошел за слугой, чтоб испугать нас. Он не столько медлил, чтоб доставить нам двойное неудобство ожидания и открытой двери. Истинный христианин виден в исполнении обязанностей ежедневной жизни. Этот милый человек исполнил все как следует.

-- Поди к мисс Вериндер, обратилась тетушка к слуге: - я скажи ей, что мистер Эбльуайт здесь.

Мы обе осведомились об его здоровьи. Мы обе спросили вместе, оправился ли он после своего страшного приключения на прошлой неделе. С совершеннейшим тактом успел он отвечать нам в одну и ту же минуту. Лэди Вериндер получила его ответ словами, а мне досталась его очаровательная улыбка.

-- Чем я заслужил все это сочувствие? вскричал он с бесконечной нежностью. - Милая тетушка! Милая мисс Клак! Меня только приняли за кого-то другого; мне только завязало глаза; меня только чуть не задушили; меня только бросили на спину на очень тонкий ковер, покрывавший особенно жесткий пол. Представьте себе, что могло быть хуже! Я мог быть убит, меня могли обокрасть. Чего я лишился? Ничего, кроме Нервной Силы - которую закон не признает собственностью, так что в строгом смысле я не лишился ничего. Еслибы я мог поступить по своему, я скрыл бы это приключение. Мне неприятна вся эта суматоха и гласность. Но мистер Дилер разгласил свои обиды, и мои обиды, как естественное следствие, были провозглашены в свою очередь. Я сделался собственностью газет, так что кроткому читателю скоро надоест этот предмет. Мне самому он надоел. Дай Бог, чтобы кроткий читатель скорее последовал моему примеру! Как здоровье милой Рэчель? Она все еще наслаждается лондонскими веселостями? Очень рад слышать это. Мисс Клак, мне нужно все ваше снисхождение. Я ужасно запустил мои дела по комитету и моих любезных дам. Но я надеюсь заглянуть на следующей неделе в общество Материнского Попечительства. Много вы успели в понедельник? Имеет комитет хорошия надежды насчет будущого? Много у нас запасено панталон?

Небесная кротость его улыбки делала непреодолимым его извинение. Богатство его густого голоса прибавило свое неописанное очарование к интересному деловому вопросу, с которым он обратился ко мне. У нас было запасено почти слишком много панталон; мы были совершенно завалены ими. Я только что хотела это сказать, когда дверь опять отворилась и элемент мирской тревоги явился в комнату в виде мисс Вериндер.

Она подбежала к мистеру Годфри с неприличной скоростью, волосы её были ужасно растрепаны, а лицо - как бы мне сказать? - неприлично раскраснелось.

-- Как я рада видеть вас. Годфри! обратилась она к нену, я с огорчением должна прибавить, тоном молодого человека, говорящого с приятелем. - Как жал, что въг не орите зли с собою мистера Люкера! Вы и он (пока продолжается наше теперешнее волнение) теперь самые интересные поди ко всем Лондоне. Жаль говорить это, это не хорошо, от этого инстинктивно трепещет благовоспитанная душа мисс Клак. Нужды нет, разскажите мне сейчас всю историю, случившуюся в Нортумберландской улице. Я знаю, что газеты не упомянули обо всем.

Даже милый мистер Годфри наследовал падшую натуру, которая нам всем досталась от Адама - это весьма малая доля нашего наследства, но увы! она ему досталась. Признаюсь, мне больно было видеть, как он взял руку Рэчель в обе свои руки и тихо приложил ее к левой стороне своего жилета. Это было прямым поощрением её неприличному разговору и её дерзкому намеку на меня.

-- Дражайшая Рэчель, сказал он тем же самым голосим, который пронзил меня, когда он говорил о наших надеждах и наших панталонах: - газеты рассказали вам все - и рассказали гораздо лучше, чем могу рассказать я.

-- Годфри думает, что мы все приписываем слишком большую важность этому делу, заметила тетушка. - Он толку что сейчас сказал, что не любит говорить об этом.

-- Почему?

Она сделала этот вопрос с внезапной молнией в глазах и вдруг взглянув в лицо мистеру Годфри. Он с своей стороны посмотрел на нее с снисхождением таким неблагоразумным и незаслуженным, что я почувствовала себя принужденной вмешаться.

-- Милая Рэчель! кротко заметила я: - истинное величие и истинное мужество всегда скромны.

-- Вы очень добрый человек в своем роде, Годфри продолжала Рэчель - заметьте, все не обращая на меня ни малейшого внимания и все говоря с своим кузеном, как молодой человек с приятелем: - но я совершенно уверена, что я не великий человек, и не думаю, чтобы вы обладали необыкновенным мужеством; я твердо убеждена, что если в вас была какая-нибудь скромность, то ваши обожательницы избавили вас от этой добродетели много лет, тому назад. У вас есть какая-нибудь тайная причина не говорить о вашем приключении в Нортумберландской улице я я намерена ее узнать.

-- Моя причина очень простая и в ней признаться очень легко, отвечал он все с величайшим к ней снисхождением: - мне надоело говорить об этом.

-- Какое?

-- Вы живете слишком много в женском обществе, вследствие этого у вас явились две очень дурные привычки. Вы научились серьезно разговаривать о пустяках и приучились лгать для одного удовольствия говорить ложь. Вы не можте действовать прямо с вашими обожательницами. Я намерена заставить вас прямо действовать со мною. Подите сюда и сядьте. Я пылаю нетерпением закидать вас прямыми вопросами и надеюсь заставить вас надавать мне прямых ответов.

Ола просто дотащила его через комнату к стулу у окна, где свет падал на его лицо. С глубоким огорчением чувствую я себя принужденной пересказывать подобные слова и описывать подобное поведение. Но побуждаемая с одной стороны чеком мистера Фрэнклина Блэка, а с другой моим священным уважением к истине, что я должна делать? Я посмотрела на тетушку. Она сидела неподвижно, повидимому вовсе не располагая вмешаться. Прежде я никогда, не примечала в ней такого оцепенения. Это была может быть реакция после того тревожного времени, которое она провела в деревне. Это был не весьма приятный симптом, от чего бы он ни происходил, в летах милой лэди Вериндер и при её осенней полноте.

Между тем Рэчель села у окна с нашим любезным и терпеливым - с нашим слишком терпеливым - мистером Годфри. Она принялась за вопросы, которыми угрожала ему, обращая так мало внимания на свою мать и на меня, как будто нас не было в комнате.

-- Полиция ничего не открыла, Годфри?

-- Решительно ничего.

-- Это верно, я полагаю, что три человека, разставившие вам ловушку, были те самые, которые потом разставили ловушку мистеру Люкеру?

-- В этом не может быть никакого сомнения, милая Рэчель.

-- И ни малейшого следа этих людей не было найдено?

-- Ни малейшого следа.

-- Думают - неправда ли? - что эти три человека те самые три индийца, которые приходили в наш дом в деревне.

-- Некоторые думают так.

-- А вы это думаете?

-- Милая Рэчель, мне завязали глаза прежде, чем я успел видеть их лица. Я решительно ничего не знаю об этом. Как я могу выразить какое-нибудь мнение?

Вы видите, что даже ангельская кротость мистера Годфри начала наконец пропадать от гонения, наложенного на него. Необузданное ли любопытство или неукротимый страх управляй вопросами мисс Вериндер, я не возьму на себя разузнать, и только сообщаю, что когда мистер Годфри хотел встать после своего ответа, она просто схватила его за оба плеча и заставила сесть на стул. О, не говорите, чти это было нескромно! Не намекайте даже, что только одна тревога виновного ужаса могла объяснить такое поведение, какое описала я! Мы не должны осуждать других. Мои христианские друзья, право, право, право мы не должны осуждать других!

Она не смущаясь продолжала свои вопросы. Усердные читатели библии может быть вспомнят - как вспомнила я - об ослепленных сынах демона, продолжавших свои оргии перед потопом.

-- Я желаю знать о мистере Люкере, Годфри.

-- Я опять несчастлив, Рэчель. Никто не знает менее о мистере Люкере, чем я.

-- Вы не видали его прежде, чем вы встретились с ним в банке?

-- Никогда.

-- Да. Я ас допрашивали и вместе и отдельно в полиции.

-- У мистера Люкера отняли росписку, которую он получил от своего банкира - кажется? Какая это была росписка?

-- На одну драгоценность, которую он отдал на сохранение в банк.

-- Так было сказано в газетах. Этого может быть довольно для читателей вообще, но недовольно для меня. Верно в росписке банкира было сказано, какая это драгоценность?

-- Мне говорили, Рэчель, что в банкирской росписке не было сказано ничего подобного. Драгоценность, принадлежавшая мистеру Люкеру, запечатанная его печатью и отданная к банк ни сохранение с тем, чтоб быть выданной обратно только одному ему - вот все, что я знаю об этом.

Рэчель подождала с минуту после того, как он сказал это, взглянула да мать и вздохнула. Потом посмотрела опять на. мистера Годфри и продолжала:

-- Наши частные дела, сказала она: - попали в газеты.

-- С прискорбием должен это сказать.

-- И некоторые праздные люди, совершенно для нас чужие, стараются провести связь между тем, что случилось в нашем доме в Йоркшире, и тем, что случилось после того здесь в Лондоне.

-- Я боюсь, что любопытство публики принимает этот оборот.

-- Люди, говорящие, что три неизвестных человека, оскорбившие вас и мистера Люкера - индийцы, говорят также, чти драгоценность...

Тут Рэчель остановилась. Она делалась постепенно бледнее и бледнее в лице. Необыкновенно черные её волосы делали эту бледность, по контрасту, такой страшной, что мы все думали, что с ней сделается обморок в ту минуту, когда ива остановилась в середине своего вопроса. Милый мистер Годфри сделал вторую попытку встать со стула. Тетушка умоляла ее не говорить более. Я подоспела на помощь тетушке с скромным залогом мира в виде склянки с нюхательной солью. никто из нас не произвел на нее ни малейшого действия.

-- Годфри, оставайтесь на своем месте. Мама, нет ни малейшей причины пугаться за меня. Клак, вы умираете от желания услышать конец - я не упаду в обморок именно для того, чтоб сделать одолжение вам.

Она сказала именно эти слова - которые я записала в моем дневнике в ту самую минуту, кап воротилась домой. Но, о! не будем осуждать! Мои христианские друзья, не станем осуждать!

Она обернулась опять к мистеру Годфри. С упорством, на которое страшно было смотреть, она воротилась опять к той части фразы, на которой она остановилась, и докончила свой вопрос этими словами:

-- Я говорила с вами минуту тому назад о том, что говорят некоторые люди. Скажите мне прямо, Годфри, говорит кто-нибудь, что драгоценность мистера Люкера - Лунный камень?

Когда название индийского алмаза сорвалось с её губ, я увидала перемену в моем чудном друге. Цвет лица его сгустился. Он лишился неподдельной приятности в обращении которая составляет одно из его величайших очарований. Благородное негодование вдохновляло его ответ.

-- Так говорят, отвечал он. - Есть люди решающиеся обвинять мистера Люкера во лжи, которою он хочет прикрыть какие-то его собственные выгоды. Он несколько раз торжественно объявлял, что пока этой неприятности с ним не случилось, он даже никогда не слыхал о Лунном камне. А эти гадкие люди отвечали, не имея ни малейшого доказательства в подтверждение своих слов, что он имел свои причины скрывать это, мы не поверим его присяге. Стыдно! стыдно!

Рэчель очень странно смотрела на него - я не могу описать каким образом - пока он говорил. Когда он кончил, она сказала:

-- Соображая то, что мистер Люкер только случайный ваш знакомый, вы, Годфри, немножко горячо заступаетесь за него.

Мой талантливый друг дал один из самых истинных евангельских ответов, какие я когда-либо слыхала в моей жизни.

Тон, которым были произнесены эти слова, мог бы смягчить камень. Но что значит жесткость камня? Ничего в сравнении с жесткостью закоренелого человеческого сердца. Она засмеялась. Краснея записываю это - она засмеялась ему в лицо.

-- Поберегите ваши великолепные фразы для ваших дамских комитетов, Годфри. Я уверена, что клевета, постигнувшая мистера Люкера, не пощадила вас.

Даже тетушка вышла из оцепенения при этих словах.

-- Милая Рэчель, увещевала она: - ты не имеешь права это говорить.

-- Я не имею дурного намерения, мама - у меня намерение хорошее. Имейте минуточку терпения со мною, и вы увидите.

Она взглянула на мистера Годфри как будто с внезапным состраданием к нему. Она даже дошла до того - как это неприлично для лэди! - что взяла его за руку.

-- Я уверена, сказала она: - что я узнала настоящую причину вашего нежелания говорить об этом при моей матери и при мне. По одной несчастной случайности общее мнение приписало вам связь с мистером Люкером. Вы сказали мне, что клевета распространила о нем. Что клевета говорит о вас?

Даже в эту последнюю минуту милый мистер Годфри - всегда готовый платить добром за зло - старался пощадить ее.

-- Не спрашивайте меня, сказал он. - Лучше об этом забыть, Рэчель - право лучше.

-- Я хочу знать! закричала она свирепо самим пронзительным голосом.

-- Скажите ей, Годфри! умоляла тетушка: - ничего не может сделать си такого вреда, как делает ваше теперешнее молчание.

Прекрасные глаза мистера Годфри наполнились слезами. Он бросил последний умоляющий взгляд на нее, а потом выговорил роковые слова:

-- Если вы непременно хотите, Рэчель - клеветники говорят, что Лунный камень заложен мистеру Люкеру и что его заложил я.

Она с криком вскочила на ноги. Она взглянула прежде на мистера Годфри, потом на тетушку, потом опять на мистера Годфри так неистово, что я право думала, не сошла ли она с ума.

-- Не говорите со мною! Не дотрогивайтесь до меня! воскликнула она, отскочив от всех нас (совершенно как зверь преследуемый охотниками!) в угол комнаты. - Ото моя вина! Я должна это поправит. Я пожертвовала собою - я имела на это право, если хотела. Но допустит погибель невинного, скрывать тайну, которая погубит его репутацию на всю жизнь - о, великий Боже, это слитком ужасно! я этого не вынесу!

Тетушка при поднялась со стула, потом опять вдруг седа. Она позвала меня слабым голосом и указала на маленькую скляночку в её рабочей шкатулке.

-- Скорее! шепнула она. - Шест капель в воде; чтоб Рэчель не видала.

При других обстоятельствах я сочла бы это странными. Теперь некогда было думать - теперь было только время дать лекарство. Милый мистер Годфри безсознательно помог мне скрыть то, что мне было велено скрыть от Рэчель, сказав ей успокоительные слова на другом конце комнаты.

-- Право, право, вы преувеличиваете, я слышала, как он сказал. - Моя репутации стоит слишком высоко для того, чтоб ее могла погубить такая мимолетная клевета. Это все будет забыто через неделю. Не будем более говорить об этом.

-- Я должна и хочу остановить эту клевету, сказала она. - Мама, послушайте, что я скажу. Мисс Клак, послушайте, что я скажу. Я знаю, кто взял Лунный камень. Я знаю - она сделала сильное ударение на этих словах, она топнула ногой в ярости, овладевшей ею: - я знаю, что Годфри Эбльуайт невинен! Ведите меня к судье, Годфри! Ведите меня к судье и я в этом присягну!

Тетушка схватила меня за руку и шепнула:

-- Станьте между нами минуты на две, чтоб Рэчель не видала меня.

Я приметила синеватый оттенок на ладе её, испугавший меня. Она видела, что я испугалась.

-- Капли поправят меня минуты через две, сказала она, и зажмурив глаза, подождала немножко.

Пока это продолжалось, я слышала как милый мистер Годфри кротко возражал.

-- Вы не должны публично показываться в таком деле, сказал он: - ваша репутация, возлюбленная Рэчель, слишком чиста и слишком священна для того, чтобы ею можно было шутить.

-- Мои репутация! захохотала она. - Меня обвиняют, Годфри, точно так, как вас. Лучший сыщик в Англии уверяет, что я украла мой собственной алмаз. Спросите его, что он думает - и он вам скажет, что я заложила Лунный камень на уплату моих секретных долгов!

Она замолчала, перебежала через комнату - и упала на колени у ног матери.

-- О, мама! мама! мама! Я должно быть сошла с ума - неправдали? - не открыть истину теперь!

Она была так разгорячена, что не могла приметить, в каком положении находилась её мать - она опять встала на ноги и в одно мгновение воротилась к мистеру Годфри.

-- Я не позволю, чтоб вас - я не позволю, чтоб какого-нибудь невинного человека - обвинили и обезславили по моей вине. Если вы не приведете меня к судье, напишите удостоверение в вашей невинности на бумаге и я подпишу. Сделайте, как и говорю вам, Годфри, или я напечатаю об этом в газетах - я выбегу и стану кричать об этом на улицах!

Мы не скажем, что эти слона были внушены угрызением - мы скажем, что они были внушены истерикой. Снисходительный мистер Годфри успокоил ее, взяв лист бумаги и написав удостоверение. Она подписала его с лихорадочной торопливостью.

-- Показывайте это везде - не думайте обо мне, сказала она, подавая ему бумагу. - Я боюсь, Годфри, что я не отдавала вам справедливости до-сих-пор в моих мыслях. В вас вовсе нет эгоизма, вы гораздо добрее, чем я думала. Приходите сюда, когда можете, и я постараюсь загладить несправедливость, вторую я сделала вам.

Она подала ему руку. Увы! как жалка наша падшая натура! Увы! мистер Годфри! Он не только забылся до такой степени, что поцеловал её руку - он отвечал ей кротким тоном, который в таком деле был почти что грешен,

-- Я приду, дорогая, сказал он: - с условием, чтобы мы не говорили опять об этом противном предмете.

Прежде чем кто-нибудь успел сказать еще слово, громкий стук в дверь испугал всех нас. Я посмотрела в окно и увидала Свет, Плоть и Дьявола, ожидавших перед домом в виде кареты и лошадей, напудренного лакея и трех так безстыдно одетых женщин, как когда-либо мне случалось видать в моей жизни.

Рэчель вздрогнула и успокоилась. Она перешла через комнату к своей матери.

-- За мной приехали на цветочную выставку, сказала она. - Одно слово, мама, прежде чем я пойду. Я де огорчила вас?

Следует ли сожалеть или осуждать грубость нравственного чувства, которое может делать подобный вопрос после того, что случилось? Мне приятно склоняться на сторону милосердия. Будем сожалеть об этом.

Капли произвели свое действие. Цвет лица моей тетки опять принял прежний оттенок.

-- Нет, нет, душа моя, сказала она: - поезжай с твоими друзьями и веселись.

Дочь наклонилась и поцеловала ее. Я отошла от окна я находилась около двери, когда Рэчель подошла к ней, чтобы выйти из комнаты. С ней сделалась новая перемена - она была в слезах. Я с участием посмотрела на минутное смягчение этого закоренелого сердца. Я почувствовала жилище сказать несколько серьезных слов. Увы! мое доброжелательное сочувствие только показалось оскорбительным.

-- Вы зачем жалеете обо мне? спросила она горьким шепотом, проходя мимо двери. - Разве вы не видите, как я счастлива? Я еду на цветочную выставку, Клак, и у меня самая хорошенькая шляпка во всем Лондоне.

Она довершила эту пошлую насмешку, послав мне поцелуй - и вышла из комнаты.

Жалею, зачем я не могу выразить словами, какое сострадание я чувствовала к этой несчастной и заблуждающейся девушке. Но я почти так же бедна словами, как и деньгами. Позвольте мне сказать - мое сердце обливалось кровью за нее.

Воротившись к стулу тетки, я заметила, что милый мистер Годфри тихо ищет чего-то в различных частях комнаты. Прежде чем я успела предложить ему помощь, он нашел чего искал. Он воротился к тетке и ко мне с удостоверением в его невинности в одной руке и с коробочками серных спичек в другой,

-- Милая тетушка, маленький заговор! сказал он. - Милая мисс Клак, благочестивый обман, который извинит даже ваша высокая нравственная прямота! Оставите ли вы Рэчель в том предположения, что я принимаю великодушное самопожертвование, с которым она подписала эту бумагу? И будете ли свидетельницей, что я уничтожаю эту бумагу в вашем присутствии, прежде чем выйду из этого дома?

Он зажег спичку и сжег бумагу на тарелке, стоявшей на столе.

-- Ничтожная неприятность, которою я страдаю, не значит ничего, заметил он: - в сравнении с важностью сохранить это чистое имя от заразительного столкновения со светом. Вот мы превратили это в безвредную кучку золы и наша милая, впечатлительная Рэчель никогда не узнает, что мы сделали! Как вы себя чувствуете? - мои драгоценные друзья, как вы себя чувствуете? С своей стороны, у меня легко да сердце как у мальчика!

руку в какой-то мистической забывчивости к моим губам. Он прошептал кроткое возражение. О, восторг, чистый, неземной восторг этой минуты! Я села - я сама не знаю на что - совершенно забыв обо воем в восторженности моих чувств. Когда я опять открыла глаза, и точно будто спустилась с неба на землю. В комнате не было никого кроме тетушки. Он ушел.

Мне хотелось бы остановиться здесь - мне хотелось бы кончить мое повествование рассказом о благородном поведения мистера Годфри. К несчастью, безжалостный чек мистера Блэка побуждает меня рассказать больше, гораздо больше. Неприятные открытия, которые должны были обнаружиться в моем присутствии во время моего посещения сквэра Монтэгю во вторник, еще не кончились.

Оставшись одна с лэди Вериндер, я натурально обратилась к вопросу о её здоровьи, деликатно коснувшись странного старания, с которым она скрывала свою нездоровье и лекарство, которое она принимала, от своей дочери. Ответ моей тетки чрезвычайно удивил меня.

-- Друзилла, сказала она (если я прежде не упомянула, что меня зовут Друзилла, то позвольте мне упомянуть об этом теперь): - вы коснулись - совершенно невинно, я это знаю - весьма прискорбного предмета.

Я немедленно встала. Деликатность заставляла меня сделать только одно - прежде извиниться, а потом уйти. Лэди Вериндер остановила меня и настояла, чтоб я опять села.

вам все обстоятельства, то могу положиться и на вас. Не давали ли вы слова быть где-нибудь, Друзилла, или вы можете располагать нынешнем днем?

Безполезно говорить, что я отдала мое время в полное распоряжение моей тетки.

Опять безполезно будет говорить, что я не только не была не прочь, но даже чрезвычайно желала помочь ей.

-- Вы можете здесь подождать, продолжала она: - мистера Брёффа, который приедет в пять часов. Вы можете быть одною из свидетельниц, Друзилла, когда я подпишу мое завещание.

могилы - торжественно засиял в моей душе. Тайна моей тетушки не была уже тайною.