Лунный камень.
Второй период. Открытие истины (1848--1849). Первый рассказ, написанный мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндера.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Второй период. Открытие истины (1848--1849). Первый рассказ, написанный мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндера. Глава IV. (старая орфография)

Глава IV.

Подпись завещания продолжалась гораздо меньше, нежели я ожидала. По моему мнению, все сделано было с неприличной скоростью. Послали за Самюэлем, лакеем, который должен быть вторым свидетелем, и перо тотчас же подали тетушке, Я чувствовала сильное побуждение сказать несколько приличных слов при этом торжественном случае, по обращение мистера Брёффа убедило меня, что будет благоразумнее сдержать это побуждение, пока он находится в комнате. Менее чем в две минуты все было кончено - и Самюэль (не воспользовавшись тем, что я могла бы сказать) опять ушел вниз.

Мистер Брёфф сложил завещание и потом посмотрел на меня, повидимому спрашивая себя, намерена я или нет оставить его одного с тетушкой. Мне надо было выполнит мою благодетельную цель, а мешок с драгоценными изданиями лежал на моих коленах. Он точно также мог бы ожидать сдвинуть с места собор св. Павла, глядя на него, как сдвинуть с места меня. В нем есть одно достоинство (которым он, без сомнения, обязан своему мирскому воспитанию), которое я не имею желания опровергать. Он очень зорко видит все. Я кажется произвела на него почти такое же впечатление, какое произвела на извощика. Он также произнес нечестивое выражение, поспешно ушел и оставил меня победительницей.

Как только мы остались одне, тетушка прилегла на диван, а потом намекнула с некоторым замешательством на свое завещание.

-- Я надеюсь, что вы не сочтете себя забытою, Друзилла, сказала она. - Я намерена отдать вам ваше маленькое наследство, милая моя, сама лично.

Это был золотой случай! Я воспользовалась им тут же. Другими словами, я тотчас раскрыла мой мешок и вынула трактат, лежавший на верху. Он оказался одним из первых изданий - только двадцать-пятым - знаменитого анонимного сочинения (думают, что его писала драгоценная мисс Беллоус), под заглавием "Домашний Змей". Цел этой книги с которой может быть мирской читатель незнаком - показать, как злой дух подстерегает нас во всех по наружности невинных поступках нашей ежедневной жизни. Главы, наиболее приспособленные к женскому чтению, называются: "Сатана в головной щетке", "Сатана за зеркалом", "Сатана под чайным столом", "Сатана глядящий из окна" - и многия другия.

-- Обратите ваше внимание, милая тетушика, на эту драгоценную книгу - и вы дадите мне все, чего я прошу.

С этими словами я подала ей книгу, развернутую на замечательном месте - непрерывный порыв пылкого красноречия! Содержание: "Сатана между подушками дивана".

Бедная лэди Вериндер (легкомысленно прислонившаяся к подушкам своего дивана) взглянула на книгу и подала ее мне смутившись еще больше прежнего.

-- Я боюсь, Друзилла, сказала она: - что мне надо подождать, пока мне будет лучше, прежде чем я могу это прочесть. Доктор...

и моим благотворительным делом - под тем жалким предлогом, что больному нужно спокойствие и что они более всего опасались тревожного влияния мисс Клак и её книг. Именно тот же самый ослепленный материализм (вероломно действующий у меня за спиною) теперь старался меня лишить единственного нрава собственности, на какое могла иметь притязание моя бедность - права духовной собственности в моей погибающей тетке.

-- Доктор сказал мне, продолжала моя бедная заблудившаяся родственница: - что мне сегодня совсем не так хорошо. Од запретил мне видеть посторонних и приказал, если я уж стану читать, только читать самые легкия и интересные книги. "Не делайте ничего, лэди Вериндер, что могло бы утомить вашу голову или ускорить биение вашего пульса" - это были его последния слова, Друзилла, когда он оставил меня сегодня.

Мне ничего не оставалось более, как уступить - только на одну минуту. Всякое открытое уверение в том, что мое дело гораздо важнее дела доктора, заставало бы врача действовать на человеческую слабость с своей пациенткой и угрожать, что он бросит ее лечить. К счастью, есть много способов сели добрые семяна, и немногие понимают эти способы лучше меня.

-- Вы может быть почувствуете себя крепче, душечка, часа через два, сказала я: - или вы можете проснуться завтра утром с чувством чего-то недостающого вам, и даже эта простая книга может заменить этот недостаток. Вы позволите мне оставить эту книгу, тетушка? Конечно, доктор не может ничего сказать против этого.

Я засунула книгу под подушку дивана возле её носового платка и скляночки с нюхательным спиртом. Каждый раз, как рука её станет отыскивать то или другое, она дотронется до книги, и рано или поздно (кто может это знать?) книга, может быть, тронет ее. Распорядившись таким образом, сочла благоразумным уйти.

Я случайно посмотрела на окно, когда говорила это. Оно было наполнено цветами в ящиках и горшках. Лэди Вериндер сумасбродно любила эти тленные сокровища и имела привычку вставать время от времени смотреть на них и нюхать. Новая мысль промелькнула в голове моей.

-- О! могу ли я сорвать цветок? сказала я - и таким образом, не возбуждая подозрения, подошла к окну.

Вместо того, чтобы сорвать цветок, я прибавила еще цветок в виде другой книги из моего мешка, которую я оставила, в сюрприз тетушке, между геранием и розами. Счастливая мысль последовала за этим: "Почему не сделать то же самое для нея, бедняжки, в каждой другой комнате, в которую она войдет?" Я немедленно простилась с нею и, проходя через переднюю, прокралась в библиотеку. Самюэль, подойдя к двери, чтобы выпустить меня, и предположив, что я ушла, опять ушел вниз. На столе и в библиотеке я приметила дне "интересные книги", рекомендованные нечестивым доктором. Я немедленно скрыла их от глаз под моими двумя драгоценными книгами. В столовой я нашла любимую канарейку тетушки, певшую в клетке. Она всегда имела привычку сама кормить эту птичку. На столе, стоявшем под клеткою, было разсыпано семя. Я положила книгу между семенем. В гостиной я нашла более приятные случаи опорожнить мой мешок. Любимые музыкальные пиесы тетушки лежали на фортепиано. Я засунула еще две книги между нотами. Еще книгу я положила в задней гостиной под неоконченным вышиванием; я знала, что эта работа лэди Вериндер. Третья маленькая комнатка находилась возле задней гостиной, отделяясь от нея портьерами, а не дверью. Простой, старинный веер тетушки лежал на камине. Я раскрыла девятую книгу на одном особенном месте, а веер положила вместо заметки. Туг настал вопрос, не пробраться ли мне еще выше, в спальную - рискуя, без сомнения, подвергнуться оскорблению, если служанка в чепчике с лептами будет в это время в верхнем этаже и увидит меня. Но что же из этого? Неужели бедная христианка будет бояться оскорблений? Я пошла на верх, приготовясь вынести все. Везде было тихо и пусто - я полагаю, в это время слуги пили чай. Спальная тетушки была спереди. Миниатюрный портрет покойного милого дядюшки сэр-Джона висел на стене напротив постели. Он как будто улыбался мне, он как будто говорил: "Друзилла, положи книгу". С каждой стороны постели тетушки стоял стол. Она страдала безсонницей и имела надобность, или по-крайней мере она так думала, во многих вещах ночью. Я положила книгу возле серных спичек с одной стороны и книгу под коробочку с шеколадными лепешками с другой. Понадобится ли ей огонь или понадобится ей лепешечка, драгоценная книга бросится ей в глаза или попадется под руку и во всяком случае будет говорить с безмолвным красноречием: "Попробуйте меня! попробуйте меня!" Только одна книга осталась теперь в моем мешке и только одна комната, в которой я еще не была ванная, выходившая из спальной. Я заглянула туда и священный внутренний голос, никогда не обманывающий, шепнул мне: "Ты положила твои книги везде, Друзилла, везде, положи же и в ванной, и дело твое будет сделано". Я приметила блузу, брошенную на стул. В этой блузе был карман, и в этот карман я положила мою последнюю книгу. Могут ли слова выразить сладостное сознание исполненного долга, когда я вышла из дома, не подозреваемая никем, и очутилась на улице с пустым мешком под рукой? О, мои светские друзья, гоняющиеся за призраком, удовольствием сквозь преступные извилины разврата, как легко быть счастливыми, еслиб вы только захотели быть добрыми!

богатствах, которые я разсыпала такой щедрою рукою с верху до низу в доме моей богатой тетки - я почувствовала себя совершенно свободною от всякого безпокойства, как будто опять сделалась ребенком. У меня было так легко на сердце, что я запела стих из "Вечерняго гимна". У меня так легко было на сердце, что я заснула прежде чем могла запеть другой. Я опять сделалась ребенком! Опять сделалась ребенком!

Таким образом я провела эту блаженную ночь. Когда я проснулась на следующее утро, какою молодою почувствовала я себя! Я могла бы прибавить: какого молодою казалась я, будь я способна распространяться о моем тленном теле. Но я неспособна - и не прибавляю ничего.

Когда приблизилось время завтрака - не ради своих удобств, но для того, чтобы увидеться с милой тетушкой - я надела шляпку и отправилась к сквэру Монтегю. Только что я была готова, служанка той квартиры, где я тогда жила, заглянула в двери и сказала:

Я занимала нижний этаж во время моего пребывания в Лондоне. Гостиная моя была Очень мала, очень низка и очень бедно меблирована, но зато как опрятна! Я заглянула в корридор, посмотреть кто из прислуги лэди Вериндер пришел за мной. Это был молодой лакей Самюэль - вежливый, румяный мущина, с понятливым выражением в лице и с весьма обязательным обращением. Я всегда чувствовала духовное участие в Самюэлю и желание поучить его несколькими серьезными словами. При этом случае я пригласила его в мою гостиную. Он вошел с большим свертком под рукой. Когда он положил сверток на стол, как будто он испугал его.

-- Милэди приказала вам кланяться, мисс, и сказать, что вы найдете тут письмо.

Исполнив это поручение, румяный молодой лакей удивил меня, имея такой вид, как будто ему хотелось убежать.

Я удержала его, чтобы сделать несколько ласковых разспросов. Могу ли я видеть тетушку, если зайду на сквэр Монтэгю? Нет, она уехала кататься. Мисс Рэчель поехала с нею, и мистер Эбльуайт тоже сел с и имя в коляску. Зная, как милый мистер Годфри запустил свои благотворительные занятия, я нашла странным, что он отправляется кататься, как человек праздный. Я оставила Самюэля в дверях и сделала еще несколько ласковых разспросов. Мисс Рэчель едет на бал сегодня, а мистер Эбльуайт условился приехать к кофе и ехать с нею. На завтра объявлен концерт и Самюэлю было приказано взять несколько билетов, в том числе и для мистера Эбльуайта.

Он убежал, говоря эти слова - и я опять очутилась одна, с тревожными мыслями, занимавшими меня.

У нас в этот вечер было особенное заседание в комитете "Материнского попечительства о превращении отцовских панталон в детские", созванный нарочно для того, чтоб получить совет и помощь от мистера Годфри. Вместо того, чтоб поддерживать наше общество, подавленное целой грудой панталон, которые совершенно разорили пашу маленькую общину, он условился пить кофе на сквэре Монтэгю, а потом ехать на бал! Следующий день был избран для празднества общества "Надзора британских дам над воскресными обожателями служанок". Вместо того, чтоб присутствовать и быть душой этого бедного средствами общества, он дал слово ехать вместе с обществом суетных людей на утренний концерт! Я спросила себя: "Что это апатит? Увы! это значило, что наш христианский герой должен был обнаружиться мне совершенно в новом виде и соединиться в душе моей заодно с самыми ужасными вероотступниками новейших времен.

Воротимся, однако, к истории настоящого дня. Оставшись одна в комнате, я натурально обратила мое внимание на сверток, который, повидимому, так странно пугал румяного молодого лакея. Не прислала ли мне тетушка моего обещанного наследства, и не явится ли оно в виде изношенного платья, потертых серебряных ложек или вышедших из моды вещиц, или чего-нибудь в этом роде? Приготовившись принять все и не сердиться ни на что, я раскрыла сверток - и что же встретилось моим глазам? Двенадцать драгоценных изданий, которые я разбросала но дому накануне, все возвращены мне по приказанию доктора! Как же было не дрожать юному Самюэлю, когда он приносил сверток ко мне в комнату! Как ему было не бежать, когда он исполнил свое жалкое поручение! Письмо моей тетушки, бедняжки, просто ограничивалось тем, что она не смела ослушаться своего доктора. Что же делать теперь? При моем воспитании и моих правилах, я не имела ни малейшого сомнения.

Поддерживаемая совестью и подвизаясь на каррьере очевидной пользы, истинная христианка не поддастся никогда. Ни общественное, ни частное влияние не производят на нас ни милейшого действия, когда мы раз взялись за исполнение нашей миссии. Налоги, мятежи, война могут быть следствием миссии, а мы все продолжаем наше дело, не обращая внимания на всевозможные соображения, которые двигают светом помимо нас. Мы стоим выше насмешек, мы не видим чужими глазами, не слышим чужими ушами, не чувствуем ничьим сердцем, кроме нашего. Великолепное, великолепное преимущество! А как оно приобретается? Ах, друзья мои! вы можете избавить себя от безполезных разспросов. Мы единственные люди на свете, которые могут его приобресть - потому что мы всегда правы.

Приготовления к будущей жизни посредством клерикальных друзей не удались по милости собственного нежелания лэди Вериндер. Приготовления посредством книг не удались по милости нечестивого упорства доктора. Пусть так! Что же теперь осталось попробовать? Оставалось попробовать приготовления посредством записок. Другими словами, так как книги были отосланы, то выбранные места из книг, написанных разным почерком и адресованных как письма к тетушке, должны были посылаться по почте, а некоторые разбрасываться по дому, по тому плану, который я приняла накануне. Как письма, это не возбудит подозрения, как письма, это будет распечатано и можеть быть прочтено. Некоторые я написала сама.

"Милая тетушка, могу я просить вас обратить внимание на несколько строк?" и проч.

"Милая тетушка, я читала вчера и случайно встретила следующее место..." и проч.

Другия письма были написаны для меня моими неоцененными сотрудницами, членами общества "Материнского попечительства".

"Милостивая государыня, простите участию, принимаемому в вас истинным, хотя смиренным другом."

"Милостивая государыня, может ли серьезная особа побезпокоить вас несколькими утешительными словами?"

Употребляя эти и тому подобные формы вежливых просьб, мы ввернули все мои драгоценные места под такою формою, которую даже бдительный материализм докторов не мог подозревать. Прежде чем вечерния тени сомкнулись около нас, и написала двенадцать поучительных писем к тетушке вместо двенадцати поучительных книг. Я немедленно распорядилась, чтоб шесть писем были посланы по почте, а шесть и оставила в кармане, для того, чтоб самой разбросать их по дому на следующий день. Вскоре после двух часов я опять вступила на поле благочестивой борьбы, обратившись к Самюэлю с ласковыми разспросами у дверей дома лэди Вериндер. Тетушка провела дурную ночь. Она опять была в той комнате, в которой я подписалась свидетельницей на её завещании, лежала на диване и старалась заснуть. Я сказала, что подожду в библиотеке, не увижу ли ее потом. В моем усердии разбросать письма, мне в голову не пришло разузнать о Рэчель. В доме было тихо и прошел уже тотчас, как начинался концерт. Я уверена, что она и её общество искателей удовольствия (включая, увы! и мистера Годфри) все было в концерте, и с жаром посвятила себя моему доброму делу, между тем как время и удобный случай находились еще в моем распоряжении.

Утренняя корреспонденция тётушки - включая шесть поучительных писем, которые я послала на почту - лежала ещё нераспечатанною на столе в библиотеке. Она очевидно чувствовала себя не в состоянии заняться таким множеством писем - и может быть ее испугало бы такое множество, еслиб она позднее вошла в библиотеку. Я положила одно из вторых шести писем, чтобы привлечь её любопытство именно тем, что оно будет лежать особо от остальных. Второе письмо я с намерением положила на пол в столовой. Первый, кто войдет после меня из прислуги, подумает, что его обронила тетушка, и особенно постарается возвратить его ей. Усыпав таким образом поле действия в нижнем этаже, я легко побежала наверх, разбросать мои благодеяния на полу в бельэтаже.

Когда я вошла в гостиную, я услыхала двойной стук в дверь с улицы - тихий, торопливый и внимательный стук. Прежде чем я успела пробраться обратно в библиотеку (в которой предполагали, что я жду), проворный молодой лакей быт уже в передней и отворял дверь. Я думала, что это ничего не значит. При состоянии здоровья тетушки, гостей не принимали. К моему ужасу и изумлению, тот, кто постучался тихо и слабо, оказался исключением из общого правила.

-- Пожалуйте наверх, сэр.

мог быть, если не доктор?

Еслиб это был другой гость, я позволила бы застать меня в гостиной. Не было бы ничего необыкновенного в том, что мне надоело ждать в библиотеке я что и пошла наверх, для перемены. Но уважение к самой себе мешало мне встретиться с человеком, который оскорбил меня, отослав мне обратно мои книги. Я проскользнула в третью маленькую комнатку, которая, как я упомянула, сообщилась с задней гостиной, и опустила портьеры, закрывшия открытую дверь. Стоило мне подождать тут минуты две, и случилось бы то, что обыкновенно бывает в подобных случаях. То-есть, доктора провели бы в комнату его пациентки.

это не доктор, а кто-нибудь другой? Мистер Брёфф, например? Нет, безошибочный инстинкт сказал мне, что это не мистер Брёфф. Кто бы это ни был, он все продолжал разговаривать с собой. Я раздвинула тяжелые портьеры на самую крошечную крошечку и прислушалась.

Слова, которые я услыхала, были: "Я сделаю это сегодня!" А голос, который произнес их, принадлежал мистеру Годфри Эбльуайту.