Лунный камень.
Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком. Глава I. (старая орфография)

ТРЕТИЙ РАССКАЗ,

Написанный Фрэнклином Блэком.

Глава I.

Весною в тысяча-восемьсот-сорок-девятом году я странствовал по Бостону и только что переменил дорожные длани, которые я составил несколько месяцев тому назад и которые сообщил моему стряпчему и моему банкиру в Лондоне.

Эта перемена сделала для меня необходимым послать моего слугу взять мои письма и векселя от английского консула из одного города, в котором я уже не имел намерения останавливаться по моим новым планам. Слуга мой должен был опять присоединиться ко мне в назначенное время и в назначенном месте. Случай, в котором он был невиноват, задержал его на дороге. Я и нанятые мною люди целую неделю ждали на Границах пустыни. В конце этого времени пропадавший слуга явился у входа в мою палатку с деньгами и письмами.

-- Я боюсь, что привез вам дурные известия, сэр, сказал он, указывая на одно из писем с траурной каймой, на котором адрес был написан рукою мистера Брёффа.

В таком случае я ничего не знаю нестерпимее неизвестности. Письмо с траурной каймой я распечатал прежде всех других. Оно уведомляло меня, что отец мой умер и что я был наследником его огромного состояния. Богатство, переходившее в мои руки, приносило с собою и ответственность; мистер Брёфф упрашивал меня не терпя времени воротиться в Англию.

На разсвете следующого утра я был уже на дороге к моей родине.

Портрет мой, нарисованный моим старым приятелем Беттереджем в то время, когда я уезжал из Англии, немного преувеличен, как мне кажется. Он по-своему серьезно перетолковал сатирическия замечания своей барышни о моем заграничном воспитании и убедил себя, что будто-бы он действительно видел те французския, немецкия и итальянския стороны моего характера, над которым шутила моя веселая кузина и которые существовали разве только в собственной голове нашего доброго Беттереджа. Но, кроме итого, я обязан признаться, что он сказал истинную правду, представив, что я был уязвлен в сердце обращением Рэчель и оставил Англию в первом порыве страдания, которое возбудило тмь самое горькое разочарование в моей жизни.

Я уехал заграницу, решившись - если перемена и отсутствие могут помочь мне - забыть ее. Я убежден, что человек, опровергающий, что перемена и отсутствие помогают в подобных обстоятельствах, не верно смотрит на человеческую натуру: перемена и отсутствие отвлекают его внимание от исключительного созерцания его горести. Я не забывал Рэчель, но печаль воспоминания утратила свою горечь мало-помалу, когда время, разстояние и новизна становились между Рэчель и мною.

С другой стороны, когда я возвращался на родину, лекарство, так верно помогавшее мне, начало теперь слабеть. Чем ближе я подвигался к стране, в которой она жила, и к возможности опять увидеться с нею, тем непреодолимее её влияние начинало опять овладевать мною. Когда я уезжал из Англии, её пая было последнее, которое я позволил бы себе произнести. Воротившись в Англию, я прежде всего спросил о нея, когда я встретился с мистером Брёффом.

Разумеется, мне рассказали все, что случилось в мое отсутствие - другими словами, все что было рассказано здесь как продолжение рассказа Беттереджа - исключая одного обстоятельства. В то время мистер Брёфф не считал себя в праве сообщить мне о причинах, побудивших Рэчель и Годфри Эбльуайта отказаться от помолвки. Я не безпокоил его затруднительными вопросами об этом щекотливом предмете. Для меня было достаточным облегчением после ревнивого разочарования, возбужденного во мне известием, что она имела намерение сделаться женою Годфри, когда я узнал, что размышление убедило ее в опрометчивости её поступка и что она взяла назад свое слово.

Когда я выслушал историю прошедшого, мои следующие разспросы (все о Рэчель!) относились к настоящему. На попечении кого находилась она, оставив дом мистера Брёффа, и где жила она теперь?

Она жила у вдовствующей сестры покойного сэр-Джона Вериндера - мистрисс Мерридью - которую душеприкащики её матери просили быть опекуншей и которая приняла это предложение. Мне сказали, что оне уживаются очень хорошо и теперь поместились на весь сезон в доме мистрисс Мерридью на Портлэндской площади.

Через полчаса после того, как я узнал об этом, я отправился на Портлэндскую площадь - не имея мужества признаться в этом мистеру Брёффу!

Слуга отворивший дверь, не знал, дома ли мисс Вериндер Я послал его наверх с моей карточкой, как самый скорейший способ разрешить вопрос; слуга воротился с непрошибаемым лицом и сообщил мне, что мисс Вериндер дома нет.

Других я мог бы подозревать в умышленном отказе видеться со мною. Но Рэчель подозревать было невозможно. Я сказал, что приду опять в шесть часов вечера. В шесть часов мне сказали во второй раз, что мисс Вериндер нет дома. Не оставила ли она какого-нибудь поручения ко мне? Никакого. Разве мисс Вериндер не получила моей карточки? Слуга отвечал, что мисс Вериндер получила.

Вывод был слишком ясен: Рэчель не хотела видеть меня.

Я с своей стороны не хотел, чтобы со мною обращались таким образом, не сделав попытки узнать, по-крайней-мер, причину. Я послал сказать мистрисс Мерридью мое имя и просить ее удостоить меня свиданием в какое время ей будет удобнее.

Мистрисс Мерридью без всякого затруднения приняла меня тотчас. Меня провели в красивую маленькую гостиную и я очутился в присутствии красивой, маленькой, пожилой дамы. Она была так добра, что чувствовала большое сожаление и большое удавление ради меня. Но в то же время она не могла дать мне никакого объяснения или уговаривать Рэчель относительно того, что повидимому относилось только к её собственным чувствам. Это было повторяемо несколько раз с вежливым терпением, которого ничто не могло утомить - и вот все, что я выиграл, обратившись к мистрисс Мерридью.

Последним средством было написать к Рэчель. Мой слуга отнес к ней письмо на следующий день с строгим приказанием дождаться ответа.

Ответ был принесен буквально в одной фразе:

-- Мисс Вериндер отказывается вступать в переписку с мистером Фрэнклином Блэком.

Как я ни любил ее, я принял с негодованием оскорбление, нанесенное мне этим ответом. Мистер Брёфф пришел заговорить со мною о делах, прежде чем я совершенно опомнился. Я тотчас отстранил дела и объяснил ему все. Он оказался так же неспособен объяснить мне это, как и мистрисс Мерридью. Я спросил его, не оклеветал ли меня кто! перед Рэчель. Мистер Брёфф не знал обо мне никакой клеветы. Не говорила ли она чего-нибудь обо мне в то время, как жила в доме мистера Брёффа? Никогда. Не спросила ли она во время моего продолжительного отсутствия, жив я или умер? Подобный вопрос не сходил с её губ.

Я вынул из бумажника письмо, которое бедная лэди Вериндер написала мне из Фризинголла в тот день, когда я уехал из её дома в Йоркшире. Я обратил внимание мистера Брёффа на эти две фразы:

"Драгоценная помощь, которую вы оказали следствию после пропавшого алмаза, все еще кажется непростительной обидой для Рэчель в настоящем страшном состоянии её души. Поступая слепо в этом деле, вы увеличили её безпокойство, невинно угрожая открытием её тайны вашими стараниями."

-- Возможно ли, спросил я: - чтобы она и теперь была раздражена против меня, как прежде?

На лице мистера Брёффа выказалось непритворное огорчение,

-- Если вы непременно настаиваете получить ответь, ссь зал он: - признаюсь, я не могу иначе растолковать её поведение.

Я позвонил в колокольчик и приказал моему слуге уложить. мои вещи в чемодан и послать за указателем железных дорог. Мистер Брёфф спросил с удивлением, что я намерен делать.

-- Я еду в Йоркшир, отвечал я: - с следующим поездом.

-- Могу я спросить, для чего?

-- Мистер Брёфф, помощь, которую я невинным образом оказал после пропажи алмаза, была непростительным оскорблением для Рэчель год тому назад, и остается теперь непростительным оскорблением. Я не хочу подчиняться этому. Я решился узнать тайну её молчания с матерью и её неприязненности ко мне. Если время, труды и деньги могут это сделать, я отыщу вора, укравшого Лунный камень!

в эту минуту моей решимости.

-- Я примусь опять за следствие, продолжал я: с того самого пункта, где я его оставил, я буду следить за ним шаг за шагом до-тех-пор, пока дойду до настоящого времени. В цепи улик недостает некоторых звеньев, когда я оставил следствие, и их может дополнить Габриэль Беттередж. Я еду к Габриэлю Беттереджу!

греющимся в своем обычном уголку на заднем дворе. Я знал это хорошо и сказал, что я сам пойду и отыщу его.

Я обошел вокруг знакомых дорожек и заглянул в открытую калитку на двор.

Вот он - милый старый друг счастливых дней, которые никогда уже не возвратятся - вот он в прежнем уголку, на прежнем соломенном стуле, с трубкою во рту, с "Робинзоном Крузо" на коленях и с своими двумя друзьями, собаками, дремавшими около него! Я стоял так, что тень мою далеко отбрасывали последние косвенные лучи солнца. Или собаки увидали эту тень, или их тонкое чутье узнало о моем приближении, оне вскочили с ворчанием. Вздрогнув в свою очередь, старик заставил их молчать одним словом, а потом оттенил свои слабые глаза рукою и вопросительно посмотрел на фигуру, стоявшую в калитке.