Лунный камень.
Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком. Глава III. (старая орфография)

Глава III.

Я имею самое неясное воспоминание о том, что случилось на Готерстонской ферме.

Я помню гостеприимный прием, обильный ужин, который накормил бы целую деревню на Востоке, восхитительно опрятную постель, на которой достойно сожаления только это противное произведение наших предков - перина, тревожную ночь, безпрестанное зажиганье спичками маленькую свечу и большое облегчение, когда взошло солнце и можно было встать.

Накануне я условился с Беттереджем, что я зайду к нему по дороге в Коббс-Голл так рано, как захочу - что, перетолкованное моим нетерпением овладеть письмом, значило так рано, как могу. Не дождавшись завтрака на ферме, я взял с собой ломоть хлеба и отправился с некоторым сомнением, не застану ли в постели доброго Беттереджа. К моему великому облегчению, он был так же взволнован наступающим событием, как и я. Я нашел его готовым и ожидающим меня с пилкой в руке.

-- Как вы чувствуете себя сегодня, Беттередж?

-- Очень нехорошо, сэр.

-- С сожалением слышу это. Чем вы страдаете?

-- Я страдаю новой болезнью, мистер Фрэнклин, моего собственного изобретения. Мне не хотелось бы вас испугать, но кы наверно зараздтесь этой болезнью нынешним же утром.

-- Чорт возьми!

-- Вы чувствуете неприятный жарь в желудке, сэр, и прескверное колотье на макушке головы? А! нет еще? Ну, это сделается с вами к Коббс-Голле, мистер Фрэнклин. Я называю это розыскной лихорадкой, и в первый раз я заразился ею в обществе пристава Кёффа.

-- Да! да! а вылечитесь вы наверно, когда я распечатаю письмо Розанны Спирман. Пойдем и возьмем его.

Несмотря на раннее время, мы нашли жену рыбака в кухне. Когда Беттередж представил меня, добрая мистрисс Йолланд совершила церемонию, строго сохраняемую (как я узнал впоследствии) для знатных приезжих. Она поставила на столь бутылку голландского джина, положила две трубки и начала разговор словами:

-- Что нового в Лондоне, сэр?

Прежде чем я мог придумать ответь на этот всеобъемлющий вопрос, из темного угла кухни подошло ко мне привидение. Худощавая девушка, с диким, разстроенным лицом, с замечательно хорошими волосами и с свирепой проницательностью в глазах, подошла, хромая и опираясь на костыль, к тому столу, у которого я сидел, и посмотрела на меня так, как будто я был предметом и ужаса и интереса, который какими то чарами привлекал её внимание.

-- Мастер Беттередж, сказала она, не спуская с меня глаз: - пожалуйста назовите его еще раз.

-- Этого джентльмена зовут, отвечал Беттередж (делая сильное ударение на слове "джентльмэн"): - мистер Фрэнклин Блэк.

Девушка повернулась ко мне спиной и вдруг вышла из комнаты. Добрая мистрисс Йолланд - как я полагаю - извинилась за странное поведение своей дочери, а Беттередж (вероятно) перевел её слова вежливым английским языком. Я говорю это наугад. Мое внимание было поглощено стуком удалявшагося костыля. Он стучал по деревянной лестнице, стучал в комнате над нашими головами, стучал опять спускаясь по лестнице - а потом в открытой двери опять явился призрак с письмом в руке и манил меня вон из комнаты!

Я оставил мистрисс Йолланд разсыпаться еще в больших извинениях и пошел за этим странным существом - которое ковыляло передо мной все скорее и скорее - с покатистого берега. Оно повело меня за лодки, где нас не могли ни видеть, ни слышать жители деревни, и там остановилось и посмотрело мне в лицо в первый раз.

-- Стойте здесь, сказала она: - я хочу посмотреть на вас.

Польза было обмануться в выражении её лица. Я внушал ей сильную ненависть и отвращение. Не примите за тщеславие, если я скажу, что ни одна женщина еще не смотрела на меня таким образом. Я решусь на более скромное уверение, что ни одна женщины еще не дала мне приметить этого. Есть границы осмотра, который может выдержать мущина при известных обстоятельствах. Я пытался обратить внимание Хромоногой Люси на предмет не столь противный, как мое лицо.

-- Скажите это опять, было единственным ответом, полученным мною.

Я повторил мои слова как послушный ребенок, протверживающий урок.

-- Нет, сказала девушка, говоря сама с собой, но все безжалостно не спуская с меня глаз. - Не могу понять, что она видела в его лице. Не могу угадать, что она слышала в его голосе.

Она вдруг отвернулась от меня и уныло опустила голову на свой костыль.

-- О, бедняжечка! сказала она первым мягким тоном, который я слышал от нея. - О, моя погибшая любимица! что ты нашла в этом человеке?

Она опять свирепо подняла голову и опять посмотрела на меня.

-- Можете вы есть и пить? спросила она.

Я употребил все силы, чтоб сохранить серьезный вид, и отвечал:

-- Да.

-- Можете вы спать?

-- Да.

-- Когда вы видите какую-нибудь бедную служанку, вы не чувствуете угрызений?

-- Конечно, нет. Почему должен я чувствовать?

Она вдруг швырнула письмо мне в лицо.

-- Возьмите! с яростью воскликнула она. - Я прежде ни когда не видала вас. Не допусти меня Всемогущий опять увидеть вас!

С этими прощальными словами, она заковыляла от меня так скоро, как только могла. Единственный способ, каким я мог истолковать её поведение, без сомнения предвидел всякий. Я мог только предположить, что она помешана.

Дойдя до этого неизбежного заключения, я обратился к более интересному предмету - к письму Розанны Спирман. Адрес был следующий:

"Фрэнклину Блэку, эсквайру. Должна отдать в собственные руки (а не поручать никому другому) Люси Йолланд."

Я сорвал печать. В конверте лежало письмо, а в этом письме еще бумажка. Прежде я прочел письмо:

"Сэр, - если вам любопытно узнать, что значило мое обращение с вами в то время, когда вы гостили в доме моей госпожи лэди Вериндер, сделайте то, что вам предписывается в памятной записке, вложенной в это письмо - и сделайте это так, чтобы никто не присутствовал при этом. Ваша нижайшая слуга

Я взглянул на бумажку, которая была вложена в письмо. Вот копия слово-в-слово:

"Памятная записка. - Пойти к Зыбучим Пескам когда настанет отлив. Идти по Южному Утесу до-тех-пор, пока маяк на Южном Утесе и флагшток на таможенной станции, которая находится выше Коббс-Голла, будут на равной линии. Положить на скалы палку или какую-нибудь другую прямую вещь, для указания именно той линии, которая должна быть наровне с утесом и флагштоком. Позаботиться, делая это, чтобы один конец палки находился на краю скал на той стороне, которая возвышается над Зыбучими Песками. Ощупывать землю, чтоб найти цепь вдоль палки между морской травой (начиная с того конца палки, который лежит к маяку). Провести рукою по цепи, когда она найдется, до-тех-пор, пока я дойду до того места, где она спускается через край скал вниз к Зыбучим Пескам. И тогда потянуть цеп". Только что я прочел последния слова - подчеркнутые в оригинале, я услышал позади себя голос Беттереджа. Изобретатель розыскной лихорадки совершенно поддался этой непреодолимой болезни.

-- Не могу дольше выдержать, мистер Фрэнклин. Что говорится в её письме? Ради Бога, сэр, скажите мне, что говорится в её письме?

Я подал ему письмо и памятную записку. Он прочел письмо без большого интереса. Но памятная записка произвела на. него сильное впечатление.

-- Пристав это говорил! вскричал Беттередж; с начала до конца, сэр, пристав говорил, что у ней есть памятная записка тайника. Вот она! Господи, спаси нас и помилуй! Мистер Фрэнклин, вот тайна, сбившая с толку всех, начиная с самого знаменитого Кёффа, готова и ожидает, так сказать, открыться вам! Теперь прилив, сэр, это может видеть всякий. Сколько времени еще осталось до отлива?

Он поднял голову и приметил в некотором разстоянии от нас молодого рыбака чинившого сеть.

-- Тамми Брайт! закричал он во весь голос.

-- Слышу! закричал Тамми в ответ.

-- Когда начнется отлив?

-- Через час.

Мы оба взглянули на часы.

-- Мы можем обойти кругом берега к Зыбучим Пескам, мистер Фрэнклин, сказал Беттередж: - так как у нас остается довольно времени. Что вы скажете, сэр?

-- Пойдемте.

По дороге к Зыбучим Пескам я обратился к Беттереджу, чтоб оживить мою память относительно событий (касающихся Розанны Спирман), в то время, как пристав Кёфф производил следствие. С помощью моего старого друга я скоро и ясно припомнил все обстоятельства. Путешествие Розанны в Фризинголл, когда весь дом думал, что она больная лежит в своей комнате - таинственное занятие Розанны в ночь, когда дверь её была заперта, а свеча горела до утра - подозрительная покупка Розанны оловянного ящика и цепочек от мистрисс Йолландь - положительное убеждение пристава, что Розанна спрятала что-то в Зыбучих Песках, и решительное неведение пристава, что это могло быть - все эти странные результаты неудавшагося следствия о пропаже Лунного камня ясно представилась мне опять, когда мы дошли до Зыбучих Песков и пошли вместе по низкому выступу скал, называемых Южным Утесом.

С помощью Беттереджа я скоро нашел прямую линию от утесов до флагштока. Руководясь памятной запиской, мы положили мою палку в указанном направлении так прямо, как только могли на неровной поверхности скал, а потом опять взглянули на наши часы.

Оставалось еще двадцать минут до отлива. Я посоветовал выждать этот промежуток на берегу, а не на мокрой и скользкой поверхности скал. Дойдя до сухого песку, я приготовился сесть, а к великому моему удивлению Беттередж приготовился оставить меня.

-- Взгляните опять на письмо, сэр, и вы увидите.

Взгляд на письмо напомнил мне, что мне было поручено сделать это открытие одному.

-- Довольно тяжело оставлять вас в такое время, сказал Беттередж. - Но бедняжка умерла ужасной смертью - и я чувствую, что как бы долг предписывает мне, мистер Фрэнклин, исполнить эту прихоть. Притом, прибавил он: - в письме ничего не говорится против того, чтобы вы после обнаружили эту тайну. Я пойду в сосновый лес и подожду вас там. Не долго оставайтесь, сэр. С такой болезнью, как розыскная лихорадка, справиться не легко при

С этим прощальным предостережением он оставил меня.

Промежуток ожидания, как ни был бы он короток, когда его считают мерой времени, принимает огромные размеры, когда его считают мерой неизвестности. Это был один из тех случаев, когда неоцененная привычка курить становится особенно драгоценна и утешительна. Я закурил сигару и сеть на покатистом берегу.

Солнце изливало свою красоту на каждый предмет, который я мог видеть. Чудная свежесть воздуха, делала наслаждением возможность жить и дышать. Даже уединенная маленькая бухта весело приветствовала утро, и даже голая, мокрая поверхность Зыбучих Песков, сверкая золотистым блеском, скрывала ужас своей обманчивой бурой наружности под мимолетной улыбкой. Это был самый лучший день после моего возвращения в Англию,

Прилив настал прежде, чем я кончил мою сигару. Я видел, как прежде всего поднялся песок, потом как страшно заколебалась его поверхность - как будто какой-то дух ужаса жил, двигался и дрожал в бездонной глубине. Я бросил мою сигару и опять воротился к скалам.

Таким образом я прошел более половины дороги вдоль палки, не встречая ничего кроме выступов скал. Дюйма на два далее, однако, мое терпение было вознаграждено. В узкой, маленькой разселине, именно в том месте, до которого мог достать мой указательный палец, меня остановила густая морская трава - которая, без сомнения, выросла, в этой разселине в то время, которое протекло после того, как Розанна Спирман выбрала этот тайник.

Решительно не было никакой возможности выдернуть морскую траву или просунуть сквозь нея мою руку. Заметив место, указываемое концем палки, ближайшим к Зыбучим Пескам, я решился по собственному своему плану отыскать цепь. План мой состоял в том, чтоб ощупать как-раз под скалами, на случай, не найду ли я потерянный след цепи с том месте, где она входила в песок. Я взял палку и стал на колени на северном краю Южного Утеса.

В этом положении лице мое находилось на несколько фут от поверхности Зыбучих Песков. Вид их так близко от меня, еще время-от-времени отвратительно колебавшихся, разстроил мои нервы на одну минуту. Страшная фантазия, что умершая женщина может явиться на сцене своего самоубийства, чтоб помочь моим поискам - невыразимый страх увидеть ее поднимающуюся из тяжелой поверхности песков а указывающую на надлежащее место - овладели моей душой о нагнали на меня озноб при теплом солнечном свете. Признаюсь, я зажмурил глаза в ту минуту, когда конец палки вошел в зыбучий песок.

Через минуту, прежде чем палка вошла более чем на несколько дюймов, я освободился от моего суеверного ужаса я дрожал от волнения с головы до ног. Воткнув палку слепо при моем первом покушении, я попал в надлежащее место. Палка ударилась о цепь.

От воды цепь так заржавела, что я никак не мог отцепить ее от кольца, которое привязывало ее к ящичку. Поставив ящичек между колен и напрягая все мои силы, я успел сорвать крышку. Что-то белое наполняло внутренность ящичка, когда я заглянул в него. Я засунул туда руку и узнал, что это было полотно.

Вынув полотно, я также вынул смятое письмо. Посмотрев на адрес и увидав, что письмо адресовано ко мне, я положил его в карман и вынул полотно. Оно было свернуто, разумеется, таким образом, чтоб поместиться в ящичке, к котором оно так долго лежало и нисколько не было испорчено морского водою.

Я отнес полотно на сухой песок, потом развернул его и разгладил. Оно оказалось ночной мужской рубашкой.

Верхняя сторона, когда я разложил рубашку, представляла глазам безчисленные складки и сгибы - и более ничего. Я перевернул на другую сторону и тотчас увидал пятно от краски, которою была выкрашена дверь будоара Рэчель!

меня и указывал на неопровержимый вывод, который он сделал из пятна на двери.

-- Следует узнать, есть ли в этом доме одежда, запачканная такою краской. Узнать, кому эта одежда принадлежит. Узнать, как объяснит эта особа, что она была в этой комнате и сделала это пятно между полночью и тремя часами утра. Если эта особа не может дать удовлетворительного объяснения, то нам незачем далеко искать руки, похитившей алмаз.

Одно за одним слова эти приходили мне на память, повторяясь безпрестанно утомительно и машинально. Я очнулся от столбняка, как бы продолжавшагося несколько часов - тогда как на самом деле это составляло только несколько минут - услышав голос, звавший меня. Я поднял глаза и увидал, что терпение Беттереджа изменило ему наконец. Он виднелся между песчаными холмами, возвращаясь к берегу.

Появление старика воротило меня, как только я приметил его, к чувству настоящого и напомнило, что следствие, за которое я принялся, еще оставалось неконченным. Я нашел пятно на ночной рубашке. Кому принадлежала эта рубашка?

Моим первым побуждением было взглянуть на письмо, лежавшее у меня в кармане - письмо, найденное мною в ящичке.

Я поднял ее и стал отыскивать метку.

Мое собственное имя!

Знакомые буквы сказали мне, что эта ночная рубашка моя. Я отвел от них глаза. Я увидал солнце, увидал блестящия воды бухты, увидал старика Беттереджа, подходившого все ближе и ближе ко мне. Я опять взглянул на метку. Мое собственное имя. Прямо против меня - мое собственное имя.

"Если время, труды и деньги могут это сделать, я отыщу вора, укравшого Лунный камень". С этими словами на губах моих уехал я из Лондона. Я проникнул тайну, которую зыбучие пески скрыли от всякой живой души. И по неопровержимой улике пятна, сделанного краской, я узнал, что вор был я!