Лунный камень.
Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком. Глава VIII. (старая орфография)

Глава VIII.

В этот вечер мистер Брёфф неожиданно приехал во мне.

В обращении стряпчого была заметная перемена. Оно лишилось своей обычной самоуверенности и энергии. Он пожал мне руку первый раз в жизни молча.

-- Вы возвращаетесь в Гэмпстид? спросил я, чтобы сказать что-нибудь.

-- Я сейчас из Гэмпстида, отвечал он. - Я знаю, мистер Фрэнклин, что вы наконец узнали все. Но, говорю вам прямо, еслиб я мог предвидеть, какую цену надо заплатить за это, я предпочел бы оставить вас в неизвестности.

-- Вы видели Рэчель?

-- Я отвез ее на Портлэндскую площадь и приехал сюда; невозможно было отпустить се одну. Я не могу винить вас - соображая, что вы видели ее в моем доме и с моего позволения - в потрясении, которое это несчастное свидание возбудило в ней. Я могу только не допустить повторения подобной неприятности. Она молода - она решительна и энергична - она это перенесет; время и спокойствие помогут ей. Я желаю удостовериться, что вы не сделаете ничего для того, чтобы помешать её выздоровлению. Могу я положиться на вас в том отношении, что вы не сделаете второй попытки увидеться с нею - без моего согласия и одобрения?

-- После того, что она выстрадала, и после того, что выстрадал я, отвечал я: - вы можете положиться на меня.

-- Вы даете мне обещание?

-- Я даю вам обещание.

На лице мистера Брёффа выказалось облегчение. Он положил шляпу и придвинул свой стул ближе к моему.

-- Это решено, сказал он. - Теперь поговорим о будущем - о вашем будущем. По моему мнению, результат необыкновенного оборота, который дело приняло теперь, вкратце следующий. Во-первых, мы уверены, что Рэчель сказала вам всю правду так ясно, так только слова могут ее сказать. Во-вторых - хотя мы знаем, что должна быть какая-нибудь ужасная ошибка - мы не можем осуждать Рэчель за то, что она считает вас виновным, основываясь на улике собственных своих чувств, так как эту улику подтвердили обстоятельства, говорящия прямо против нас.

Тут я перебил его.

-- Я не осуждаю Рэчель, сказал я: - я только сожалею, что она не могла решиться говорить откровеннее со мною в то время.

-- Вы можете точно также сожалеть, что Рэчель Рэчель, а не кто-нибудь другая, возразил мистер Брёфф. - И даже тогда я сомневаюсь, решилась ли бы деликатная девушка, всем сердцем желавшая сделаться вашей женой, обвинять вас в глаза в воровстве. Как бы то ни было, сделать это было не в натуре Рэчель. В деле, совершенно непохожем на ваше - которое поставило ее однако в положение не совсем непохожее на её положение относительно вас - мне случилось узнать, что на нее имела влияние такая же причина, какая побудила ее действовать таким образом с вами. Кроме того, как она сказала мне сама по дороге в город сегодня вечером, еслиб она высказалась откровенно, она и тогда не поверила бы вашему опровержению, как не верит ему теперь. Какой ответ можете вы дать на это? На это нельзя дать ответа. Полноте, полноте, мистер Фрэнклин! мой взгляд на это дело оказался совершенно ошибочным, я согласен с этим - но в настоящем положении дела моего совета все-таки не дурно послушаться. Я говорю вам прямо: мы будем терять время и ломать голову без всякой пользы, если будем пытаться воротиться назад и распутывать эту страшную путаницу с самого начала. Забудем решительно все, что случилось в прошлом году в деревенском доме дэди Вериндер, и взглянем на то, что мы можем открыть в будущем, вместо того чтобы глядеть на то, чего не можем открыть в прошлом.

-- Вы верно забыли, сказал я: - что все это дело относятся к прошлому - по-крайней-мере, относительно меня.

-- Отвечайте мне, возразил мистер Брёфф: - Лунный ли камень причиною всех этих неприятностей, или нет?

-- Разумеется.

-- Очень хорошо. Что же, мы думаем, было сделано с Лунным камнем, когда его отвезли в Лондон?

-- Мы знаем, что не вы заложили его. Знаем мы, кто это сделал?

-- Нет.

-- Где, мы думаем, теперь Лунный камень?

-- Отдан на сохранение банкирам мистера Люкера.

-- Именно. Теперь заметьте. У нас уже июнь. В конце этого месяца (я не могу именно назначить дня) пройдет год после того времени, когда мы думаем, что заложен алмаз. Есть возможность - чтобы не сказать более - что человек, заложивший эту вещь, может быть, выкупит ее по истечении года. Если он выкупит, мистер Лажер должен сам - по его собственному распоряжению - взять алмаз от банкира. При настоящих обстоятельствах, я предлагаю поставить караул у банка в конце этого месяца и узнать, кому мистер Люкер возвратит Лунный камень. Теперь вы видите?

Я согласился (несколько неохотно), что идея была нова по-крайней-мере.

-- Это идея мистера Мёртуэта столько же как и моя, сказал мистер Брёфф. - Может быть, она никогда не пришла бы мне в голову, еслиб не разговор с ним. Если мистер Мёртуэт прав, то индийцы будут подстерегать около банка также в конце месяца - и что-нибудь серьезное, может быть, выйдет из этого. То, что из этого выйдет, решительно все равно для вас и для меня - кроме того, что это поможет нам схватить таинственного некто, который заложил алмаз. Этот человек, поверьте моему слову, причиною (я не имею притязания знать каким образом) того положения, в котором вы стоите в эту минуту, и только один этот человек может возвратить вам уважение Рэчель.

-- Не могу опровергать, сказал я: - что план, предлагаемый вами, разрешит затруднение очень смелым, очень замысловатым и совершенно новым способом; но...

-- Но у вас имеется возражение?

-- Да. Мое возражение заключается в тот, что ваше предложение заставляет нас ждать.

-- Согласен. По моему счету, вам придется ждать около двух недель - более или менее. Неужели это кажется вам так долго?

Это целая жизнь, мистер Брёфф, в таком положении как мое. Мое существование будет просто нестерпимо для меня, если я не сделаю чего-нибудь, чтобы тотчас очистить мою репутацию.

-- Ну, ну, я понимаю это. Вы уже придумали, что вы можете сделать?

-- Я придумал посоветоваться с приставом Кёффом.

-- Он вышел из полиции. Безполезно ожидать, чтобы пристав Кёфф мог вам помочь.

-- Я знаю, где найти его, и могу попытаться.

-- Попытайтесь, сказал мистер Брёфф после минутного соображения. - Это дело приняло такой необыкновенный вид после следствия пристава Кёффа, что, может быть, вы его заинтересуете. Попытайтесь и сообщите мне результат. А пока, продолжал он, вставая: - если вы не сделаете никаких открытий до конца, месяца, я с своей стороны могу попытаться, что можно сделать, устроив у банка надзор.

-- Конечно, отвечал я: - если только я не избавлю вас от необходимости делать этот опыт.

Мистер Брёфф улыбнулся и взял шляпу.

-- Скажите приставу Кёффу, отвечал он: - что я

Таким образом мы разстались в этот вечер.

Рано на следующее утро я отправился в маленький городок Доркинг - в то место, в которое удалился пристав Кёфф, как сообщил мне Беттередж.

Разспросив в гостиннице, я получил необходимые указания, как найти коттэдж пристава. К нему вела тихая, проселочная дорожка в некотором разстоянии от города и коттэдж стоял уютно среди садика, окруженного хорошей кирпичной стеной сзади и по бокам и высокой живой изгородью спереди. Калитка, украшенная наверху выкрашенной, щегольской решеткой, была заперта. Позвонив в колокольчик, я заглянул сквозь решетку и увидал повсюду любимый цветок знаменитого Кёффа, расцветавший в его саду гроздами, закрывавший дверь, выглядывавший из окон. Вдали от преступлений и таинственностей великого города знаменитый поимщик воров спокойно доживал последние сибаритские годы своей жизни, по уши завязнув в розах.

Пожилая женщина приличной наружности отворила мне калитку и тотчас уничтожила все надежды, построенные мною на возможности получить помощь пристава Кёффа. Он только накануне уехал в Ирландию.

-- Он уехал туда по делу? спросил я.

Женщмеа улыбнулась.

-- Теперь у него одно дело, сэр, сказала она: - розы. Какой-то знаменитый садовник в Ирландии изобрел какой-то новый способ в разведении роз - и мистер Кёфф поехал узнать.

-- Вы знаете, когда он воротится?

-- Это решительно неизвестно, сэр. Мистер Кёфф сказал, что он тотчас воротится или останется долго, смотря по тому, как он найдет новый способ, стоющим или нестоющим разсмотрения. Если вам угодно передать ему что-нибудь, я позабочусь, сэр, препроводить к нему.

Я отдал ей мою карточку, написав на ней карандашем:

"Я имею сказать вам кое-что о Лунном камне. Уведомьте меня, как только вы воротитесь".

После этого мне ничего более не оставалась, как покориться обстоятельствам и воротиться в Лондон.

К раздражительном состоянии души моей, в то время, о котором я теперь питу, неудавшаяся поездка моя в коттэдж только увеличила тревожное побуждение мое сделать что-нибудь. В тот день, когда я воротился из Доркинга, я решил, что на следующее утро я сделаю нопое усилие проложить себе путь сквозь все препятствия от мрака к свету.

Какую форму должен был принять мой новый опыт?

Будь тут добрейший Беттередж, пока я соображал этот вопрос, и еслиб ему были известны мои тайные мысли, он, без сомнения, объявил бы, что в этом случае во мне одержала верх немецкая сторона. Говоря серьезно, может быть, мое немецкое воспитание было виною в некоторой степени в том, что я запутался в лабиринте безполезных соображении. Большую часть ночи я сидел, курил и создавал теории, одну невероятнее другой. Когда я заснул, мои фантазии преследовали меня и по сне. Когда я встал на следующее утро, объективно-субъективное перепуталось в голове моей и я начал день, в который намеревался сделать новое усилие к практическому действию, какого-бы то ни было рода, сомнением, имею ли я право (на чисто-философском основании) считать всякую вещь (включая алмаз) существующей на свете.

Как долго мог я оставаться заблудившимся в тумане моей собственной метафизики, еслиб должен был выпутываться сам, сказать я не могу, как доказали события, случай понодоснел ко мне на помощь и, но счастью, освободил меня. Мне стучалось надеть в это утро тот самый сюртук, который был на мне в день моего свидании с Рэчель. Отыскивая что-то в кармане, я ощупал рукою скомканную бумажку, и вынув ее, увидал, что в руке моей забытое письмо Беттереджа.

Оставить без ответа моего старого друга показалось мне жестоко. Я сел за мой письменный стол и опять прочел его письмо.

На письмо, в котором нет ни малейшей важности, не всегда легко отвечать. Беттередж написал ко мне только по тому, что помощник мистера Канди, Эзра Дженнингс, сказал своему господину, что он видел меня, а мистер Канди в свою очередь пожелал видеть меня и сказать мне что-то, когда я буду в окрестностях Фризинголла. Что надо было отвечать на это, чтобы не понапрасну исписать бумагу? Я сидел, лениво набрасывая замечательную наружность помощника мистера Канди на той бумаге, которая предназначалось для письма Беттереджа - как вдруг мне пришло в голову, что этот Эзра Дженнингс опять мне мешает! Я бросил дюжину портретов, по-крайней-мере, человека с пегими волосами (волосы на каждом портрете были замечательно похожи) в корзинку для бумаг - а потом написал ответ Беттереджу. Письмо было самое обыкновенное - но оно имело на меня одно прекрасное действие. Усилие написать несколько строк на простом английском языке совершенно очистило мой ум от туманных пустяков, которые наполняли его со вчерашняго дня.

Посвятив себя опять разъяснению непроницаемой загадки, которое мое положение представляло мне, я теперь старался разрешить это затруднение с чисто практической точки зрения. Так как события достопамятной ночи были еще непонятны для меня, я оглянулся несколько назад и искал в моем воспоминании о ранних часах в день рожденья какого-нибудь происшествия, которое помогло бы мне отыскать ключ к загадке.

Не случилось ли чего-нибудь в то время, как Рэчель и я кончали раскрашивать дверь? ели позднее, когда я ездил в Фризинголл? или после, когда я воротился с Годфри Эбльуайтом и его сестрами? или еще позднее, когда я отдал Рэчель Лунный камень? или еще позднее, когда приехали гости и мы все сели за обеденный стол? Моя память очень легко отвечала на все эти вопросы, пока я не дошел до последняго. Оглядываясь на события, случившияся за обедом в день рождения, и вдруг встал в туник. Я не оказался даже способен верно припомнить число гостей, сидевших за одним столом со мною.

Увидеть, что я оказываюсь тут совершенно несостоятельным, и заключить вследствие этого, что события, случившияся за обедом, непременно стоят того, чтобы изследовать их, составляло часть одного и того же умственного процеса для меня. Я думаю, что и другие в подобном положении разсуждали бы так же, как и я. Когда наши собственные интересы заставляют нас изследовать самих себя, мы натурально подозреваем то, что нам неизвестно. Узнав имена тех которые присутствовали за обедом, я решился - как способ дополнить несостоятельность моей собственной памяти - обратиться к памяти других гостей, записать все, что они могла припомнить о событиях, случившихся в день рождения, и испробовать результат, полученный таким образом посредством того, что случилось после отъезда гостей.

Последняя и самая новая из моих многочисленных попыток в искусстве производить розыски - что Беттередж, вероятно, приписал бы тому, что во мне в эту минуту одержало верх проницательная или французская сторона - стоит того, чтобы о ней упомянуть. Как ни невероятно может это показаться, но я теперь решительно пробрался к самому корню дела наконец. Мне нужен был только намек, который руководил бы меня к прямому направлению с самого начала. Не прошло еще другого дня, а намек был мне дан одним из тех гостей, которые присутствовали на пиршестве в день рождения.

на следующее утро.

Было уже поздно отправляться с тем поездом, который уезжал из Лондона до полудня. Ничего более не оставалось, как ждать около трех часов отправления следующого поезда. Не мог ли я сделать чего-нибудь в Лондоне, что могло бы полезно занять этот промежуток времени?

Мысли мои опять упорно воротились к обеду в день рождения.

Хотя я забыл число и но большей части имена гостей, я вспомнил довольно скоро, что большая часть из них приехали из Фризинголла или его окрестностей. Но большая часть не значила еще все. Некоторые из нас были не всегдашними жителями в этом графстве. Я сам был один из них, мистер Мёртуэт другой, Годфри Эбльуайт третий. Мистер Брёфф - нет, я припомнил, что дела помешали мистеру Брёффу приехать. Не было ли дам, которые постоянно жили бы в Лондоне? Я мог только припомнить мисс Клак, принадлежащую к этой последней категории. Однако, вот уже трое гостей по-крайней-мере, с которыми мне полезно было бы повидаться прежде, чем я уеду из Лондона.

Я тотчас поехал в контору мистера Брёффа, не зная адреса тех лиц, которых искал, и думая, что может быть он по, может мне отыскать их. Мистер Брёфф оказался так занят, что не мог уделить мне более минуты своего драгоценного времени. В эту минуту, однако, он успел решить - самым неприятным образом - все вопросы, которые я сделал ему.

Во-первых, он считал мою новоизобретенную методу отыскивать ключ к тайне слишком фантастической для того, чтобы о ней можно было серьёзно разсуждать. Во-вторых, в-третьих и четвертых, мистер Мёртуэт возвращался теперь назад на место своих прошлых приключений; мисс Клак потерпела потерю и поселилась из экономии во Франции; мистера Годфри Эбльуайта, может, быт, можно было найти где-нибудь в Лондоне. Не узнать ли мне в его клубе? А может быть я извиню мистера Брёффа, если он воротится к своему делу и пожелает мне доброго утра?

Поле розысков в Лондоне теперь так ограничилось, что пне оставалось только узнать адрес Годфри. Я послушался совета стряпчого и поехал в его клуб.

В передней я встретил одного из членов, который был старый приятель моего кузена, а также и мой знакомый. Этот джентльмэн, сказав мне адрес Годфри, рассказал мне два недавних происшествия из его жизни, которые были важны сами по себе и еще не дошли до ушей моих.

Оказалось, что вместо того, чтобы придти в отчаяние, когда Рэчель взяла назад данное ему слово, он вскоре после того сделал предложение другой молодой девице, которая слыла богатой наследницей. Предложение его было принято и брак считался делом решенным, Тут опять помолвка внезапно и неожиданно разошлась - и на этот раз по милости серьёзного несогласия в мнениях между женихом и отцом невесты по случаю брачного контракта.

Как бы в вознаграждение за эту вторую брачную неудачу, Годфри вскоре после того сделался предметом внимания в денежном отношении одной из его многочисленных почитательниц. Богатая и пожилая дама - чрезвычайно уважаемая в обществе Материнского попечительства и большая приятельница мисс Клак (которой она не отказала ничего, кроме траурного кольца) - завещала чудному и достойному Годфри пять тысяч фунтов. Получив это прекрасное прибавление к своим скромным денежным ресурсам, он, говорят, почувствовать необходимость несколько отдохнуть от своих благотворительных трудов и по предписанию доктора "отправился ни континент, так как это могло впоследствии принести пользу его здоровью". Если мне нужно видеть его, то я должен не теряя времени сделать ему визит.

Я отправился сделать ему мой визит.

Та же самая роковая судьба, которая заставила меня опоздать одним днем к приставу Кёффу, заставила меня также опоздать одним днем к Годфри. Он уехал накануне утром в Дувр. Он отправлялся в Остендэ и слуга его думал, что он поедет в Брюссель. Время его возвращения было не решено, но я мог быть уверен, что он будет в отсутствия, по-крайней-мере, три месяца.

Я воротился на мою квартиру несколько приуныв. Троих гостей, бывших на обеде в день рождения - и все трое исключительно умные люди - были далеко от меня и именно в то время, когда для меня было так важно иметь с ними сообщение. Мои последния надежды теперь основывались на Беттередже и на друзьях покойной лэди Вериндер, которых я мог еще найти живущих в соседстве деревенского дома Рэчель.

На этот раз я прямо отправился в Фризинголл, так как этот город теперь был центральным пунктом моих розысков. Я приехал вечером слишком поздно, для того, чтобы видеться с Беттереджем. На следующее утро я отправил к нему гонца с письмом, прося его приехать ко мне в гостинницу так скоро, как только ему будет возможно.

Припав предосторожность - отчасти для того, чтобы сократить время, отчасти для того, чтобы доставить удобства Беттереджу - послать моего гонца в наемной карете, я мог надеяться, если не случится никаких замедлений, видеть старика менее чем через два часа после того времени, как я послал за нам. В этот промежуток я начал мои розыски между гостями, присутствовавшими на обеде в день рождения, лично знакомыми мне я находившимися у меня под рукою. Это были мои родственники Эбльуайты и мистер Канди. Доктор выразил особое желание видеть меня я жид в смежной улице. Итак, я прежде отправился к мистеру Канди.

После того, что сказал мне Беттередж, я натурально ожидал найти на лице доктора следы сильной болезни, от которой он пострадал. Но я вовсе не был приготовлен к такой перемене, какую увидал в нем, когда он вошел в комнату и пожал мне руку. Глаза его были тусклы, волосы совершенно поседели, лицо сморщилось, фигура съежилась. Я смотрел на когда-то живого, болтливого, веселого маленького доктора - соединенного в моем воспоминании с неисправимыми маленькими нескромностями и безчисленными шуточками - и не видал никаких остатков его прежней личности, кроме прежней наклонности к пошлому щегольству в одежде. Человек этот был обломок прежнего, но одежда его и вещицы - как жестокая насмешка перемены, совершившейся в нем - были пестры и ярки как прежде.

-- Я часто думал о вас, мистер Блэк, сказал он: - и искренно рад увидеть вас опять наконец. Если я могу сделать что-нибудь для вас, пожалуйста распоряжайтесь моими услугами, сэр - пожалуйста распоряжайтесь моими услугами.

Он сказал эти простые и обыкновенные слова с ненужной откровенностью и жаром, и с любопытством узнать, что привело меня в Йоркшир, которое он совершенно - я мог бы сказать ребячески - был неспособен скрыть.

С целью, которую я имел в виду, я разумеется предвидел, необходимость вступить в личное объяснение, прежде чем мог надеяться заинтересовать людей, по большей части посторонних для меня, употребить все их силы для того, чтобы помочь моим розыскам. По дороге в Фризинголл я придумал, каково должно быть мое объяснение, и воспользовался случаем, теперь представившимся мне, испытать действие этого объяснения на мистере Канди.

-- Я недавно был в Йоркшире и вот теперь опять явился в Йоркшир по делу довольно романическому, сказал я. - В этом деле, мистер Канди, все друзья покойной лэди Вериндер принимают участие. Вы помните таинственную пропажу индийского алмаза около года тому назад. Недавно случились обстоятельства, подающия надежду, что этот алмаз можно отыскать, и я, как член фамилии, принимаю участие в этих розысках. Между препятствиями, встречающимися мне, необходимо собрать все улики, которые были собраны в то время, и даже более, если возможно. В этом деле есть некоторые особенности, которые делают необходимым оживить мои воспоминания обо всем, что случилось в этом доме вечером в день рождения мисс Рэчель. И я осмеливаюсь обратиться к друзьям её покойной матери, которые присутствовали при этом, помочь мне своими воспоминаниями...

Я дошел до этого в моем объяснении - когда вдруг остановился, ясно увидев по лицу мистера Канди, что мои опыт совершенно неудался.

Невозможно было угадать о чем он думает. Ясно было видно только одно, что мне не удалось после двух-трех первых слов привлечь его внимание. Единственная возможность заставить его прийти в себя заключалась в перемене предмета разговора. Я немедленно попытался заговорить о другом.

-- Вот что привело меня в Фризинголл, сказал я весело. - Теперь, мистер Канди, ваша очередь. Вы поручили Габриэлю Беттереджу сказать мне...

-- Да! да! да! воскликнул он с жаром. - Так! я поручил сказать вам!

-- И Беттередж сообщил мне это в письме, продолжал я. - Вы хотели что-то сказать мне в первый раз, как я буду в здешних окрестностях. Ну, мистер Канди, вот я здесь!

Он опять замолчал и начал снова щипать пальцы. Вспомяпв, что я слышал от Беттереджа о последствиях горячки на его память, я продолжал разговор в надежде, что, может быть, помогу маленькому доктору.

-- Как давно мы не встречались! сказал я. - Мы видели друг друга в последний раз на обеде в день рожденья, последнем обеде, который давала моя бедная тетушка.

-- Так! так! вскричал мистер Канди. - На обеде в день рожденья!

Он вскочил с своего места и посмотрел на меня. Густой румянец вдруг разлился по его поблекшему лицу, он опять вдруг опустился на стул, как бы сознавая, что обнаружил слабость, которую ему хотелось бы скрыть. Жалко было видеть, что он сознает недостаток своей памяти и желает скрыть это от внимания своих друзей.

на которое я смотрел с странной смесью надежды и недоверия. И вдруг оказывалось, что об обеде в день рожденья мистер Канди обязан сказать мне нечто важное!

Я старался опять помочь ему. Но на этот раз причиною моего сострадания были мои собственные выгоды, и оне заставили меня слишком поторопиться к достижению цели, которую я имел в виду.

-- Теперь скоро минет год, сказал я: - тому, как мы сидели за этим приятным столом. Не записано ли у вас - в вашем дневнике или в чем-нибудь другом - то, что вы хотели мне сказать?

Мистер Канди понял мой намек и показал мне, что он принял его за оскорбление.

-- Мне вовсе не нужно записывать, мистер Блэк, сказал он довольно холодно. - Я еще не так стар и на мою память (благодаря Бога!) еще можно положиться.

-- Я желал бы сказать то же самое о моей памяти, отвечал я. - Когда я стараюсь думать о вещах, случившихся год тому назад, я не нахожу мои воспоминания такими ясными, как я желал бы. Например, обед лэди Вериндер...

Мистер Канди опять развеселился, как только эти слова сорвались с моих губ.

-- А! Обед, обед лэди Вериндер! воскликнул он с большим жаром, чем прежде. - Я должен сказать вам кое-что об этом обеде.

потерянное воспоминание.

-- Обед был очень приятный, вдруг заговорил он с таким видом, как будто говорил именно то, что хотел сказать. - Очень приятный обед, мистер Блэк, не правдали?

Он кивнул головой, улыбнулся и как будто думал, бедняжка, что ему удалось скрыть совершенную потерю его памяти посредством присутствия духа.

Это было так прискорбно, что я тотчас переменил разговор - как глубоко ни был я заинтересован тем, чтобы он возвратил свою потерянную намять - и заговорил о предметах местного интереса.

Тут он болтал довольно бегло. Вздорные сплетни и ссоры в городе, случившияся месяц тому назад, довольно скоро приходили к нему на намять. Он болтал с говорливостью прежних времен, но были минуты, даже среди полного красноречия его болтовни, когда он вдруг колебался, смотрел на меня с минуту опять с безсмысленной вопросительностью в глазах, преодолевал себя - и опять продолжал. Я терпеливо покорялся моему мученичеству (конечно, для человека с космополитскими симпатиями и слушать с молчаливой безропотностью новости провинциального городка было мученичеством), когда часы на камине показали мне, что мой визит продолжался более чем полчаса. Имея теперь некоторое право считать жертву совершившеюся вполне, я встал проститься. Когда мы пожимали друг другу руку, мистер Канди сам заговорил опять об обеде в день рождения.

Повторив эту фразу, он как-будто почувствовал уверенность, что не допустил меня подозревать в нем недостаток памяти, как чувствовал эту уверенность прежде. Пристальное выражение опять помрачило его лицо; сначала он как-будто хотел проводить меня до парадной двери, потом вдруг передумал, позвонил слугу и остался в гостиной.

Я медленно спустился с лестницы, чувствуя печальное убеждение, что доктор действительно желал сказать мне что-то чрезвычайно важное для меня и что нравственно был неспособен сделать это. Усилие вспомнить о том, что он желал сказать мне, было слишком очевидно единственным усилием, которого способна была достигнуть его ослабевшая память.

Когда я сошел с лестницы и повертывал в переднюю, где-то в нижнем этаже дома тихо отворилась дверь и кроткий голос сказал позади меня:

-- Я боюсь, сэр, что вы нашли грустную перемену в мистере Канди.