Лунный камень.
Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Второй период. Третий рассказ, написанный Фрэнклином Блэком. Глава X. (старая орфография)

Глава X.

Как томительная неизвестность, на которую я был осужден, подействовала бы на другого на моем месте, я определять не берусь. Влияние на меня двухчасовой пытки ожидания выразилось просто следующим: я себя чувствовал физически неспособным оставаться на одном месте и нравственно неспособным говорит с каким-либо человеческим существом, пока не узнаю все, что мне имел сказать Эзра Дженнингс.

В подобном настроении духа а не только отказался от посещения мистрисс Эбльуайт, я даже уклонился от встречи с Габриэлем Бегтереджем.

Возвратившись в Фризинголл, я оставил ему записку, в которой сообщал, что неожиданно отозван, но вернусь непременно к трем часам пополудни. Я просил его между тем потребовать себе обед в обычный свой час и чем-нибудь занять время. В городе у него пропасть было приятелей - я это знал; стало быть, и трудности не представлялось наполнить чем-нибудь немногие часы до моего прихода.

Исполнив это, я опять тотчас вышел из города и блуждал по безплодной местности, окружающей Фризинголл, пока мои часы не сказали мне, что время наконец вернуться в дом мистера Канди.

Эзра Дженнингс меня уже ждал. Он сидел один в маленькой комнатке, из которой стеклянная дверь вела в аптеку. Отвратительные расцвеченные рисунки опустошении, производимых разными страшными болезнями, висели на стенах, выкрашенных желтою краскою. Книжный шкап, наполненный медицинскими сочинениями в потемневших переплетах, над которым красовался череп, вместо обычной статуэтки, большой сосновый стол весь в чернильных пятнах, деревянные стулья, какие встречаются в кухнях и коттэджах, истертый шерстяной коврик по середине пола, кран для воды с тазом и водосточною трубою, грубо вделанною в стену, невольно возбуждающий мысль о страттшх хирургических операциях - вот все, в чем состояла меблировка комнаты* Пчелы жужжали между горшками цветов, поставленными за окном, птицы пели в саду и слабое бренчанье на разстроенном фортепиано в одном из соседних домов долетало по временам до слуха. Во всяком другом месте эти обыденные звуки внешняго мира в его обыденном порядке имели бы действие приятное. Врываясь сюда, они только нарушали тпишну, которую ничто, повидимому, кроме человеческого страдания, не имело права нарушать. Я взглянул на ящик красного дерева с хирургическими инструментами и громадный сверток корпии, которые занимали отведенные им места на полке книжного шкапа, и содрогнулся в душе при мысли о звуках, свойственных обычному ходу вещей в комнате помощника мистера Канди.

-- Я не извиняюсь, мистер Блэк, что принимаю вас в этой комнате, сказал он. - Ото единственная изо всего дома, где мы в настоящее время дня вполне можем быть уверены, что нас не потревожат. Вот мои бумаги лежат приготовлена мы для вас; а тут две книги, к которым мы будем иметь случай обратиться прежде, чем покончим наш разговор. Придвиньтесь к столу и мы все это просмотрим вместе.

Я придвинул к нему свой стул и он подал мне записки. Оне заключались в двух цельных листах бумаги. На одном были написаны слова с большими промежутками. Другой был весь исписан сверху до низу черными и красными чернилами. При моем напряженном состоянии любопытства, в эту минуту я с отчаянием отложил в сторону другой лист.

-- Сжальтесь надо мною! вскричал я. - Скажите мне, чего я должен ожидать, прежде чем примусь за чтение?

-- Охотно, мистер Блок! Позволите вы мне сделать вам два-три вопроса?

-- Спрашивайте, что хотите.

Ол взглянул на меня с грустною улыбкою на лице и теплым участьем в его кротких глазах.

-- Вы мне уже говорили, начал он: - что никогда в рот не брали опиума, на сколько вам известно.

-- На сколько мне известно? повторил я.

-- Вы тотчас поймете, почему я поместил эту оговорку. Приступимте к дальнейшему. Вы не знаете, чтобы когда-либо принимали опиум. В это время в прошедшем году вы страдали нервным разстройством и дурно спали по ночам. В ночь после дня рождения мисс Вериндер однако вы против обыкновения спали крепко. Прав ли и до-сих-пор?

-- Совершенно правы.

-- Можете ли вы указать на причину вашего разстройства нерв и безсонницы?

-- Решительно не могу. Старик Беттередж подозревал причину, на сколько я помню. Но едва-ли об этом стоит упоминать.

-- Извините меня. Нет вещи, которую бы упоминать не стоило в деле подобном этому. Беттередж, говорите вы, приписывал чему-то вашу безсонницу. Чему именно?

-- Тому, что я бросил курить.

-- Имел.

-- И вы бросили ее вдруг?

-- Да. вдруг.

-- Беттередж был совершенно прав, мистер Блэк. Когда курить входит в привичку, человек должен быть необыкновенно сильного сложения, чтобы не почувствовать некоторого разстройства нервной системы, если он перестает курить внезапно. Но моему мнению, ваша безсонница этим и пояснена. Мои следующий вопрос относится в мистеру Канди. Не запомните ли вы, чтобы имели с ним в день рожденья или в другое время, нечто в роде спора по поводу его профессии?

Вопрос этот тотчас пробудил во мне смутное воспоминание, связанное с обедом в день рождения, Мои нелепый спор с мистером Канди описан гораздо подробнее, чем он того заслуживает, в десятой главе рассказа Беттереджа. Подробности этого спора совершенно изгладились из моей памяти, так мало я о нем думал впоследствии. Припомнить и сообщить моему собеседнику я мог только, что за обедом напал на медицину вообще до того резко и настойчиво, что вывел из терпения даже мистера Канди. Я также помнил, что лэди Вериндер вмешалась, чтобы положить конец нашему спору, а мы с маленьким доктором помирились, как говорят дети, и были лучшими друзьями, когда пожимали друг другу руку на прощанье.

-- Есть еще вещь, которую бы мне очень было важно узнать, сказал Эзра Дженнингс. - Не имели ли вы повод безпокоиться на счет Лунного камня в это время в прошлом году?

-- Имел сильнейший повод к безпокойству. Я знал, что он цель заговора, и меня предупредили, чтобы а принял меры для охранения мисс Вериндер, которой он принадлежал.

-- Безопасность бриллианта не была ли предметом разговора между вами и кем-нибудь перед самым тем временем, как вы пошли лечь?

-- О нем говорила лэди Вериндер с своею дочерью...

-- В вашем присутствии?

-- При мне.

Эзра Дженнингс взял со стола свои записки и вложил мне их в руки.

-- Мистер Блэк, сказал он: - если вы прочтете мои записки теперь, при свете, на них наброшенном моими вопросами и вашими ответами, вы сделаете два удивительных открытия относительно самого себя. Вы найдете, во-первых, что вошли в гостиную мисс Вериндер и взяли бриллиант в состоянии безсознательном, произведенном опиумом; во-вторых, что опиум вам был дан мистером Канди - без вашего ведома - в виде опровержения на опыте мысли, выраженной вами за обедом в день рожденья.

Я сидел с листами в руках в совершенном остолбенении.

-- Простите бедному мистеру Канди, кротко сказал Джекиггигс. - Он наделал страшный вред, а этого не опровергаю, но сделал он его невинно. Просмотрите мои записки я вы увидите, что не помешай ему болезнь, он приехал бы к лэди Вериндер на следующее утро и сознался бы в сыгранной с вами шутке. Мисс Вериндер, конечно, услыхала бы об этом; она его бы разспросила, и таким образом истина, скрывавшаяся целый год, была бы открыта в один день.

Я понемногу приходил в себя.

-- Мистер Канди вне пределов моего мщения, сказал я сердито. - Но шутка, которую он со мною сыграл, тем не менее поступок вероломный. Я могу простить, но не забуду никогда.

-- Нет врача, мистер Блэк, который в-течение своей медицинской практики не совершил бы подобного вероломства. Невежественное недоверие к опиуму (в Англии) вовсе не заключено в границах одних низших и яснее образованных классов. Каждый доктор с несколько обишрпою практикою находится вынужденным от времени до времени обманывать своих пациентов, как мистер Канди обманул вас. Я не оправдываю безумства сыграть с вами шутку при тех обстоятельствах, которыми она была обставлена. Я только представляю вам более точный и снисходительный взгляд на побудительные причины.

-- Этого я сказать не могу. Относительно этого вопроса мистер Канди в-течение всей своей болезни не намекнул ни одним словом. Быть может, собственная ваша намять вам укажет на того, кого следует подозревать.

-- Нисколько.

-- Так безполезно было бы теперь на этом останавливаться. Лавдан вам дали украдкою тем или другим способом. Приняв это в основание, мы перейдем к обстоятельствам более значительным в настоящем случае. Прочтите мои записки, если можете. Постарайтесь освоиться мысленно с тем, что случилось в прошлом. Я намерен вам предложить нечто крайне смелое и поразительное в отношении к будущему.

Последния слова пробудили во мне энергию. Я посмотрел на листы в том порядке, в каком Эзра Дженнингс мне их дал в руки. Лист с меньшим количеством письма лежал наверху. На нем безсвязные слова и отрывки фраз, сорвавшиеся с губ мистера Канди во время бреда, стояли следующим образом:

"...Мистер Фрэнклин Блэб... и приятен... выбить из головы загвоздку... медицине... сознается... безсонницею... ему говорю... разстроены... лечиться... мне говорит... ощупью идти в лотьмах... одно и то же... присутствии всех на обеденным столом... говорю... ищете сна ощупью в потьмах... говорит... слепец водит слепца... знает, что это значит... Остроумно... проспать одну ночь наперекор острому его языку... аптечка леди Вериндер... двадцать-пять гран... без его ведома... следующее утро... Ну что, мистер Блэк... принять лекарства сегодня... никогда не избавитесь... Ошибаетесь, мистер Канди... отлично... без вашего... поразить... истины... спали отлично... приема лавдана, сэр... перед тем... легли... что... теперь... медицине."

Вот все, что было написано на первом листе. Я его отдал назад Эзра Дженнингсу.

-- Это то, что вы слышали у кровати больного? сказал я.

-- Слово в слово, что я слышал, ответил он: - только повторение одних и тех же слов я выпустил, переписывая мои стенографическия отметки. Некоторые фразы и слова он повторял десятки раз, иногда раз до пятидесяти, смотря по тому, на сколько приписывал значения мысли ими выражаемой. Повторения в этом смысле служили мне некоторым пособием для возстановления связи между словами и отрывистыми фразами. Не думайте, прибавил он, указывая да второй лист: - чтобы я выдавал вставленные мною выражения за те самые, какие употребил бы мистер Канди сам, будь он в состоянии говорить связно. Я только утверждаю, что проник сквозь преграду безсвязного изложения к постоянно последовательной основной мысли. Судите сами.

Я обратился ко второму листу, который оказывался ключом к первому. Бред мистера Канди опять тут был написан черными чернилами, а пробелы пополнены его помощником чернилами красными. Я переписываю тут все вместе без различия, так как основа и пояснение довольно близко стоят одно от другого на этих страницах, чтобы их легко можно было сличить и проверить.

"... Мистер Фрэнклин Блэк умен и приятен, но ему бы следовало выбить из головы загвоздку, чтобы разсуждать о медицине. Он сознается, что страдает безсонницею. Я ему говорю, что его нервы разстроены и что ему надо лечиться. Он мне говорит, что лечиться и ощупью идти в потьмах одно и то же. И это он сказал в присутствии всех за обеденным столом. Я ему говорю, вы ищете сна ощупью в потьмах и ничего кроме лекарства не может вам помочь найти его. На это он мне говорит, что слыхал, как слепец водит слепца, а теперь знает, что это значит. Остроумно - но я могу заставить его проспать одну ночь наперекор острому его языку. Он действительно нуждается во сне и аптечка лэди Вериндер в моем распоряжении. Дать ему двадцать-пять гран лавдана к ночи без его ведома и приехать на следующее утро. - Ну что, мистер Блэк, не согласитесь ли вы принять лекарство сегодня? Без него вы никогда не избавитесь от безсонницы. - Ошибаетесь, мистер Канди, я спал отлично эту ночь без вашего лекарства. Тогда поразить его объявлением истины. - Вы спали отлично эту ночь благодаря приему лавдана, сэр, данного вам перед тем, как вы легли. Что вы теперь скажете о медицине?"

Удивление к находчивости, благодаря которой из страшной путаницы вышла речь гладкая и связная, естественно было первым моим впечатлением, когда я возвратил листок его составителю. Он скромно перебил немногия слова, которыми я выразил мое изумление, вопросом, согласен ли я с заключением, им выведенным из его записок.

-- Полагаете ли вы, как полагаю это я, говорил од: - что вы действовали под влиянием лавдана, делая все, что сделали в доме лэди Вериндер в ночь после дня рожденья её дочери?

-- Я слишком мало имею понятия о действии лавдана, чтобы составить себе собственное мнение, ответил я. - Я могу только полагаться на мнение ваше и чувствовать убеждение, что вы правы,

-- Очень хорошо. Затем возникает следующий вопрос: вы убеждены и я убежден; как нам вселить это убеждение другим?

Я указал на листы, лежавшие на столе между нами. Эзра Дженнингс покачал головою.

-- Безполезны они, мистер Блэк, совершенно безполезны по трем неопровержимым доводам. Во-первых, эти записки составлены игри обстоятельствах совсем новых для большей части людей. Это уж против них на первый раз! Во-вторых, записки эти представляют медицинскую и метафизическую теорию. И это против них еще! В-третьих, это записки мои; кроме моего уверения, в противном нет никакого доказательства, чтобы оне не были подделкою. Припомните, что якам говорил на пустоши, и спросите себя, какой вес могут иметь мои слова. Нет, мои записки ценны только в одном отношении: для приговора света. Ваша невинность должна быть доказана, а оне указывают на способ этого достигнуть. Мы должны доказать наше убеждение на факте - вас же я считаю способным это исполнить.

-- Каким образом? спросил я.

Он наклонился ко мне через стол.

-- Я готов на все, чтобы снять с себя подозрение, которое на мне лежит.

-- Согласитесь ли вы подвергнуться некоторому неудобству на время?

-- Какому бы то ни было, все-равно.

-- Будете ли вы согласны следовать безусловно моему совету? Вы можете подвергнуться насмешкам людей глупых, увещаниям друзей, мнение которых вы обязаны уважать...

-- Говорите, что надо делать, перебил я его нетерпеливо: - и что бы ни вышло, я это исполню.

-- Вот что вы должны сделать, мистер Блэк, ответил он. - Вы должны украсть бриллиант безсознательно во второй раз в присутствии людей, которых свидетельство не может быть подвергнуто сомнению.

Я вскочил. Я пытался заговорить. Я мог только смотреть на него.

-- Я думаю, что это можно сделать, продолжал он: - и это будет сделано - если вы только захотите мне помочь. Постарайтесь успокоиться - сядьте, и выслушайте, что я вам скажу. Вы опять начали курить, я сам это видел. Как давно начали вы?

-- Около года.

-- Вы теперь курите больше или меньше прежнего?

-- Больше.

-- Бросите ли вы опять эту привычку? Вдруг, заметьте, как бы бросили прежде!

Я смутно начал примечать его цель.

-- Я брошу с этой же минуты, отвечал я.

-- Если последствия будут такия же, как в прошлом июне, сказал Эзра Дженнингс: - если вы опять будете страдать так, как страдали тогда от безсонницы, мы сделаем первый шаг. Мы опять доведем вас до состояния, похожого на то нервное состояние, в каком вы находились к ночь после дня рождения. Если мы будем в состоянии возобновить, по-крайней-мере приблизительно, домашния обстоятельства, окружавшия вас тогда, если мы можем опять занять ваши мысли различными вопросами относительно алмаза, которые прежде волновали их, мы поставим вас физически и морально так близко, как только возможно, в то самое положение, в каком застал вас опиум в прошлом году. В таком случае мы можем надеяться, что повторение приема опиума поведет в большей или меньшей степени к повторению результата. Вот мое предложение, выраженное в нескольких словах. Вы теперь увидите, какие причины заставляют меня сделать его.

Он повернулся к книге, лежавшей возле него, и раскрыл ее на том месте, которое было замечено бумажкой.

-- Не предполагайте, чтоб я намеревался докучать вам лекцией О физиологии, сказал он. - Я считаю себя обязанным доказать, что я прошу вас испробовать этот опыт не для того, чтобы оправдать теорию моего собственного изобретения. Принятые принципы и признанные авторитеты оправдывают принятое мною воззрение. Удостойте меня вашим вниманием минут на пять, и я берусь показать вам, что наука одобряет мое предложение, как ни кажется оно странно. Здесь, во-первых, физиологический принцип, но которому я действую, изложен самим доктором Карпентером. Прочтите семи.

Он подал мне бумажку, лежавшую как отметка в книге. На ней были написаны следующия строки:

"Есть много основания думать, что впечатление чувств, раз сознанное ощутительно, записывается (так сказать) в мозгу и может быть воспроизведено впоследствии, хотя в душе не Онло сознания в его существовании во весь промежуточный период."

-- Ясно до-сих-пор? спросил Эзра Дженнингс.

-- Совершенно ясно.

Он подвинул во мне через стол открытую книгу и указал на место отмеченное карандашем.

-- Прочтите это описание, сказал он: - которое, как мне кажется, имеет прямое отношение к вашему положению и к тому опыту, на который я уговариваю вас решиться. Заметьте, мистер Блэк, прежде чем начнете, что я ссылаюсь на одного из величайших английских физиологов. Книга в ваших руках: "Человеческая физиология" доктора Элдиотсона, а случай, на который ссылается доктор, основан на известном авторитете мистера Комба.

Место, на которое он указывал, заключалось в следующих выражениях:

"Доктор Абель сообщил мне - говорит мистер Комб - об одном ирландском носильщике, который в трезвом виде забывал, что он делал в пьяном, но опять сделавшись пьян, вспоминал о поступках, сделанных в пьяном виде. Однажды, будучи пьян, он потерял довольно ценный сверток, и в трезвые минуты не мог дать никаких объяснении об этом. В следующий раз, когда он напился, он вспомнил, что оставил сверток в одном доме, и так как на Нем не было адреса, то он и оставался там в целости и он получил его, когда сходил за ним."

-- Опять ясно? спросил Эзра Дженнингс.

-- Так ясно, как должно быть.

Он положил бумажку на прежнее место и закрыл книгу.

-- Вы удостоверились, что я говорил опираясь на авторитет? спросил он. - Если нет, мне остается только обратиться к этим полкам, а вам прочесть места, которые я вам укажу.

-- Я вполне удостоверился, сказал я: - не читая ни слова более.

-- В таком случае мы можем вернуться к вашим личным интересам в этом деле. Я обязан сказать вам, что против этого опыта можно сказать кое-что. Еслибы мы могли в этом году воспроизвести точь-в-точь условия, существовавшия в прошлом, то физиологически верно, что мы достигнем точно такого же результата. Но это просто невозможно. Мы можем только надеяться приблизиться к этим условиям, и если нам не удастся воротить вас как можно ближе к прошлому, наш опыт не удастся. Если мы успеем - и я надеюсь на успех - мы можем по-крайней-мере повторить ваши поступки в ночь после дня рождения до такой степени, чтоб уверить каждого здравомыслящого человека, что вы не виновны в покраже алмаза. Я полагаю, мистер Блэк, что теперь поставил вопрос с обеих сторон так справедливо, как только мог в границах, предписанных самим мною. Если я неясно объяснял нам что-нибудь, скажите мне - и если я могу разъяснить вам это, я разъясню.

-- Все, что вы объяснили мне, сказал я: - я понимаю прекрасно. По признаюсь, я нахожусь в недоумении относительно одного пункта, который вы мне еще не разъяснили.

-- Какой это пункт?

опиума сначала приведет в отупление, а потом нагонит сон.

-- Всеобщее заблуждение относительно опиума, мистер Блэк! Я в эту минуту изощряю мои ум под влиянием приема лавдана в десять раз сильнее, чем прием, который дал вам мистер Канди. Но не полагайтесь на мой авторитет даже в таком вопросе, который изведан моим личным опытом. Я предвидел возражение, сделанное вами и опять снабдил себя свидетельством, которое будет иметь вес в глазах ваших и ваших друзей.

Он подал мне вторую из двух книг, лежавших возле него на столе.

-- Вот, сказал он: - знаменитые "Признания англичанина, принимавшого опиум". Возьмите с собой эту книгу и прочтите ее. На месте, отмеченном мною, вы найдете, что когда де-Кинчи принимал огромный прием опиума, он или отправлялся в оперу наслаждаться музыкой, или бродил по лондонским рынкам в субботу вечером и с интересом примечал старания бедных добыть себе воскресный обед. Таким образом этот человек деятельно занимался и переходил с места на место под влиянием опиума.

-- Вы мне ответили, сказал я: - но не совсем; вы еще мне не разъясняли действие, производимое опиумом на меня.

влиянии самые последния и живые впечатления, оставляемые в вашей душе - то-есть впечатления относившияся к алмазу - вероятно, при вашем болезненно-чувствительном нервном состоянии, сильно напечатлелись в вашем мозгу и подчинили себе ваше суждение и вашу волю - совершенно так, пав обыкновенный сон подчиняет себе ваше суждение и нашу волю. Мало-по-малу, под этим влиянием, все опасения об алмазе, которые вы могли чувствовать днем, должны были перейти из состояния неизвестности в состояние уверенности - должны были побудить вас к практическому действию сохранить алмаз - направить ваши шаги, с этой целью в виду, в ту комнату, в которую вы вошли - и руководить вашей рукой к ящикам птаттика до тех-пор, пока вы нашли тот ящик, в котором лежал камень В духовном опьянении от опиума вы сделали все это. Позднее, когда успокоивающее действие начало преодолевать действие возбуждающее, вы медленно становились бездейственны и отуплены. Еще позднее вы впали в глубокий сонь. Когда настало утро и действие опиума прошло во сне, вы проснулись в таком совершенном неведении относительно того, что вы делали ночью, как будто жили с антиподами. Достаточно ли разъяснил я вам до-сих-пор?

-- Вы разъяснили до такой степени, отвечал я: - что я желаю, чтобы вы шли далее. Вы показали мне, как я вошел в комнату и как взял алмаз. Но мисс Вериндер видела, как я опять вышел из комнаты с алмазом в руке. Можете вы следить за моими поступками с этой минуты? Можете вы угадать, что я сделал потом?

-- Я именно прихожу к этому пункту, отвечал он. - Это для меня вопрос, не будет ли опыт, предлагаемый мною, не только способом доказать вашу невинность, по также и способом найти пропавший алмаз. Когда вы вышли из гостиной мисс Вериндер с алмазом в руке, вы, по всей вероятности, воротились в вашу комнату...

-- Да? А тогда-то что-в?

-- Очень может быть, мистер Блэк - я не смею сказать более - что ваша мысль сохранить алмаз привела естественным последствием мысль спрятать алмаз и что вы спрятали ею где-нибудь в вашей спальной. В таком случае с вами могло быть то же, что с ирландским носильщиком. Вы может быть вспомните под влиянием второго приема опиума то место, куда вы спрятали алмаз под влиянием первого приема.

-- Вы разсчитываете, сказал я: - на результат, который не может случиться. Алмаз находится в эту минуту в Лондоне.

Он вздрогнул и посмотрел на меня с большим удивлением.

-- В Лондоне? повторил он. Как он попал в Лондон из дома лэди Вериндер?

-- Этого не знает никто.

-- Я не имею ни малейшого понятия об Итон.

-- Вы видели его, когда проснулись утром?

-- Нет.

-- Он опять был возвращен мисс Вериндер?

-- Мистер Блок! тут есть кое-что, требующее разъяснения. Могу я спросить, каким образом вам известно, что алмаз находится в эту минуту в Лондоне?

Я делал именно этот же вопрос мистеру Брёффу, когда разспрашивал его о Лунном камне по возвращении в Лондон. Отвечая Эзра Дженнингсу, я повторил то, что сам слышал от стряпчого и что уже известно читателям этих страниц. Он ясно показал, что недоволен моим ответом.

-- При всем уважении к вам и к вашему стряпчему, сказал он: - л дераиусь выраженного мною мления. Мне хорошо известно, что оно основывается на простом предположении. Простите, если я напомню вам, что и ваше мнение основано также на предположении.

Взгляд его был совершенно для меня нов. Я. тревожно ожидал услышать, как он будет его защищать.

-- Я спрятать его где-нибудь в вашей комнате. Вы для доказательства, что Лунный камень был отвезен в Лондон? Вы не можете даже угадать как и кто увез его из дома лэди Вериндер? Имеете вы улики, что алмаз был заложен Люкеру? Он уверяет, что никогда не слыхал о Лунном камне, а в росписке его банкира упоминается только о ценной вещи. Индусы предполагают, что мистер Люкер лжет - и вы опять предполагаете, что индусы правы. Я могу только сказать в защиту моего мнения - что это возможно. Что вы, мистер Блэк, логически или юридически можете сказать в защиту вашего?

Возражение было резкое, но нельзя было отвергать, что оно было справедливое.

-- Признаюсь, вы поколебали меня, отвечал я. - Вы не против того, чтоб а написал мистеру Брёффу о том, что сказали вы?

Напротив, я буду рад, если вы напишите мистеру Брёффу. Если мы посоветуемся с его опытностью, мы может быть увидим это дело в новом свете. Пока воротимся к нашему опыту с опиумом. Мы решили, что вы бросите, курить с этой минуты?

-- Это первый шаг. Следующий шаг должен состоять в том, чтоб воспроизвести, так близко, как только мы можем, домашния обстоятельства, окружавшия вас в прошлом году.

Как это можно было сделать? Лэди Вериндер умерла. Рэчель и я, пока на мне лежало подозрение в воровстве, были разлучены безвозвратно. Годфри Эбльуайт был в отсутствии, путешествовал по континенту. Просто было невозможно собрать людей находившихся в доме, когда я ночевал в нем в последний раз. Эти возражения не смутили Эзра Дженнингса. Он сказал, что приписывает весьма мало важности тому, чтобы собрать тех же самых людей, так как было бы напрасно ожидать, чтобы они заняли те различные положения, которые занимали относительно меня в то время. С другой стороны он считал необходимым для успеха опыта, чтобы я видел те же самые предметы около себя, которые окружали меня, когда я в последний раз был в доме.

-- А важнее всего, прибавил он: - чтобы вы спали в той комнате, в которой спали в ночь после дня рождения, и меблирована она должна быть точно таким же образом. Лестницы, корридоры и гостиная мисс Вериндер также должны быть возстановлены в том виде, в каком вы видели их в последний раз. Решительно необходимо, мистер Блок, поставить мебель на те самые места в той части дома, откуда, может быть, теперь ее вынесли. Пожертвование вашими сигарами будет безполезно, если мы не получим позволения мисс Вериндер сделать это.

-- Кто обратится к ней за позволением? спросил я.

вам?

-- Об этом нечего и говорить. После того, что произошло между нами по случаю пропажи алмаза, я не могу ни видеться с нею, ни писать к ней.

Эзра Дженнингс помолчал и соображал с минуту.

-- Могу я сделать вам деликатный вопрос? спросил он.

Я сделал ему знак продолжать.

-- Совершенно справедливо.

-- За это чувство вам платили взаимностью?

-- Платили.

-- Как вы думаете, не заинтересуется ли мисс Веряндср опытом доказать вату невинность?

-- В таком случае я

-- И разскажете ей о предложении, которое вы сделали мне?

-- Разскажу ей все, что произошло между нами сегодня.

-- Я буду иметь время написать сегодня же, сказал он, взглянув на часы. - Не забудьте запереть ваши сигары, когда воротитесь в гостинницу! Я зайду завтра утром и услышу, как вы провели ночь.

Я встал, чтобы проститься с ним, и старался выразить признательность, которую я действительно чувствовал за доброту его. Он тихо пожал мою руку.

-- Помните, что я сказал вам в пустоши, отвечал он. - Если я могу оказать вам эту маленькую услугу, мистер Блэк, мне покажется это последним проблеском солнечного света, падающим на вечер длинного и сумрачного дня.

Мы разстались. Это было пятнадцатого июня. События следующих десяти дней - каждое из них более или менее относилось к опыту, которого я был пассивным предметом - все записаны, точь-в-точь как они случились, в дневнике, который имел привычку вести помощник мистера Канди. На страницах Эзра Дженнингса ничего не утаено и ничего не забыто. Пусть Эзра Дженнингс разскажет, как был сделан опыт с опиумом и как он кончился.