Новая Магдалина.
Сцена вторая. Маблеторп-Гаус.
Глава VIII. Он появляется.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая Магдалина. Сцена вторая. Маблеторп-Гаус. Глава VIII. Он появляется. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.
Он появляется.

Спустя некоторое время Мерси была пробуждена шумом стеклянной двери на отдаленном конце оранжереи. Эта дверь, выходившая в сад, служила только обитателям дома и старым друзьям, пользовавшимся привилегией входить этим путем. Предположив что Гораций или леди Дженета возвращаются в столовую, Мерси привстала немного и начала прислушиваться.

До слуха её достиг голос одного из слуг. Ему ответил другой голос, который мгновенно заставал ее задрожать всеми членами.

Она встала и слушала в безмолвном ужасе. Да! сомнения быть не могло. Голос отвечавший слуге был достопамятный голос который она слышала в приюте. Гость вошедший в стеклянную дверь был Юлиан Грей.

Его быстрые шаги все приближались и приближались. Мерси успела овладеть настолько собою чтобы броситься к двери библиотеки. Её рука так дрожала что она не могла сразу отворить дверь, и лишь только отворила ее, как услыхала опять его голос, в этот раз обращавшийся к ней.

-- Пожалуста не убегайте. Во мне нет ничего страшного. Я только племянник леди Дженеты, Юлиан Грей.

Она медленно повернулась, очарованная его голосом, и молча остановилась пред нам.

Он стоял со шляпой в руках у входа в оранжерею, одетый в черное и в белом галстуке. Кроме галстука в одежде его не было ничего что свидетельствовало бы об его звании. Как ни был он молод, но на лице его уже лежали следы забот, и волосы были преждевременно редки у лба. Его тонкая живая фигура была не выше средняго роста. Цвет лица был бледный. Нижняя часть лица, без бороды и бакенбард, не представляла ничего особенного. Поверхностный наблюдатель прошел бы мимо его не обратив на него никакого внимания, еслибы не его глаза. Глаза делали его лицо замечательным. Необыкновенная их величина способна была одна привлечь внимание; она придавала его лбу, широкому и энергичному, величие, которого он не имел сам по себе. Что же касается самых глаз, их мягкий лучистый блеск отнимал возможность судить о них. Одним они казались карими, другим серыми, третьим черными. Художники пытались нарисовать их, но в отчаяния отказывались от своей попытки, не будучи в состоянии схватить хоть одно выражение из множества выражений сменявшихся в них безпрерывно. Это были глаза которые могли обворожить в одну минуту и привести в ужас в другую, глаза которые могли заставить людей смеяться или плакать, смотря по желанию их обладателя. В движении и в спокойствии они были одинаково неотразимы. Заметив поспешное бегство Мерси, они просияли детскою веселостью. Когда она повернулась и взглянула на него, они мгновенно изменились и выдали интерес и удивление которые она ему внушила с первого взгляда. Его тон и манеры также изменились. Следующия слова с которыми он к ней обратился были сказаны с глубочайшим почтением.

-- Позвольте мне попросить вас сесть опять на ваше место и простите мне что я помешал вам.

Он остановился и дождался её ответа, прежде чем вошел в комнату. Все еще очарованная его голосом, она уже настолько овладела собою чтобы поклониться ему и возвратиться к своему месту на диване. Ей нельзя уже было уйти от него. Посмотрев на нее с минуту, он молча вошел в комнату. Она удивляла и интересовала его. "Какое-то необыкновенное горе оставило следы на лице этой женщины", думал он. "В груди её бьется необыкновенное сердце. Кто она?"

Мерси собралась с духом и заставила себя заговорить.

-- Леди Дженета, кажется, в библиотеке, сказала она робко. - Не позвать ли ее к вам?

-- Не безпокойте леди Дженету и сами не безпокойтесь. С этим ответом он подошел к столу, на котором все еще стоял завтрак, и налил себе в стакан все что Гораций оставил от бутылки кларета. - Кларет моей тетушки может пока заменить мне тетушку, сказал он, повернувшись опять с улыбкой к Мерси. - Я прошел пешком длинный путь и решаюсь позавтракать здесь без приглашения. Предложить вам присоединиться ко мне будет безполезно?

Мер.си отвечала чт.ъо она уже завтракала. Она начинала удивляться его свободным манерам и разговору.

Он опорожнил свой стакан с видом человека понимающого толк в вине.

-- Кларет моей тетушки достоин моей тетушки, сказал он с комическою важностью, ставя стакан на стол. - Оба чистейшие продукты природы. Он сел к столу и оглянул критически стоявшия на нем кушанья. Одно блюдо привлекло его внимание.

-- Что это такое? продолжал он. - Французский паштет! Странно было бы выпить французского вина и оставить без внимания французский паштет. Он взял ножик и вилку и съел кусок паштета с таким же критикующим видом с каким пил вино. - Паштет достойный великой нации! воскликнул он с энтузиазмом. - Vive la France!

Мерси слушала и смотрела с невыразимым изумлением. Он был вовсе не такой человек каким она воображала его во вседневной жизни. Еслибы не его белый галстук, никто не узнал бы в нем священника.

Он положил себе второй кусок пирога и обратился прямо к Мерси так свободно как будто был с ней давно знаком.

-- Я пришел сюда через Кенсингтонский парк, сказал он. - В последнее время я жил в безобразном, обнаженном земледельческом округе. Вы не поверите какое отрадное впечатление произвел на меня после этого Кенсингтонский парк. Женщины в своих богатых-зимних нарядах, опрятные няньки, прелестные дети, толпа скользящая на коньках по льду круглого пруда, все это подействовало на меня так возбудительно что я свистал, проходя мимо этой веселой сцены. (Когда я был мальчиком, мы всегда свистали если бывали чем-нибудь довольны, и я до сих пор не отвык от этой привычки.) Но как вы думаете, кого я встретил в самом разгаре свиста?

Мерси, стараясь победить свое смущение, отказалась угадать. Она еще никогда во всю жизнь не говорила ни с кем так робко и застенчиво как с этим человеком.

Он продолжал веселее чем прежде и не замечая повидимому впечатления которое производил на свою слушательницу.

несчастию, произведение которое я исполнял в эту минуту (а я один из самых звонких свистунов) La Donna е mobile, - принадлежит Верди и знакомо, без сомнения, его преосвященству по уличным шарманкам. Он узнал мелодию и отвернулся в сторону, когда я поклонился ему. Не странно ли в мире преисполненном грехами и горем относиться так сериозно к тому что веселый священник насвистывал веселую мелодию? Он оттолкнул от себя тарелку и продолжал горячо и искренно: - Я никогда не был в состоянии понять почему мы, священники, должны держаться между другими людьми отдельною кастой и отказывать себе в безвредных удовольствиях. Древние пастыри церкви поступали не так. Они были умнее и лучше нас. Я осмеливаюсь думать что главное препятствие мешающее нам делать добро - наши клерикальные манеры и клерикальный голос. Я, с своей стороны, не имею претензии быть духовнее и набожнее всякого другого христианина старающагося делать добро какое он в силах делать. (Он устремил светлый взгляд на Мерси, которая смотрела не него в безпомощном замешательстве. Её смущенное настроение духа возвратилось).

-- Вы принадлежите к радикалам? спросил он с юмористическим блеском в больших глазах. - Я радикал.

Мерси пыталась всеми силами понять его и не могла. Неужели это тот проповедник слова которого обворожили, очистили, облагородили ее? Неужели это тот самый человек проповеди которого извлекали слезы у самых ожесточенных и погрязших в пороках женщин? Да! Глаза смотревшие на нее теперь с юмором были те самые прекрасные глаза которые заглянули однажды в её душу. Голос только-что обратившийся к ней с шутливым вопросом был тот самый глубокий и мелодичный голос который однажды потряс ее до глубины души. На кафедре он был ангелом милосердия; без кафедры он походил на мальчика вырвавшагося из школы.

-- Я вас удивляю! сказал он добродушно, заметив её смущение. - Общественное мнение называло меня более жесткими именами чем радикал. Я жил в последнее время, как сейчас сказал вам, в земледельческом округе. Я исполнял там должность местного ректора, которому нужен был отдых. К чему же это привело? Приходский сквайр решил что я коммунист; фермеры назвали меня возмутителем; друг мой ректор был поспешно отозван назад, и я имею теперь честь говорить с вами в качестве человека изгнанного из респектабельного прихода.

С этим откровенным признанием он встал из-за стола, взял стул и поставил его возле Мерси.

-- Вам, вероятно, интересно узнать в чем я провинился? продолжал он. - Понимаете вы политическую экономию и законы спроса и предложения?

Мерси призналась что не понимает.

-- И я их не мог понять в христианской стране, сказал он. - В этом и состоит моя вина. Вы выслушаете мою исповедь (также как и тетушка) в нескольких словах. Он смолк на минуту, и его изменчивая наружность опять изменилась. Мерси, стыдливо смотревшая на него, заметила новое выражение в его глазах, выражение живо напомнившее ей первое впечатление которое он произвел на нее.

-- Я не имел понятия, начал он опять, - о жизни фермерских рабочих в некоторых частях Англии, пока не взял на себя обязанностей ректора. Никогда до тех пор не видал я такой нищеты какую нашел в коттеджах, никогда не встречал такого благородного терпения в несчастий какое нашел в их обитателях. Древние мученики умели терпеть и умирать. Я задал себе вопрос: сумели ли бы они терпеть и жить как живут мученики которых я видел вокруг себя, жить неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом в постоянном опасении умереть с голоду, жить и видеть своих изнуренных детей подростающими для того чтобы в свою очередь работать и нуждаться, жить имея в виду возможность попасть рано или поздно в приходскую тюрьму, когда труд и голод окажутся не под силу! Разве прекрасный Божий мир создан для таких страданий? Я до сих пор не могу об этом думать и говорить с сухими глазами.

Голова его поникла на грудь. Он замолчал, стараясь победить свое волнение. Теперь, наконец, она узнала его опять. Теперь он был такой человек какого она ожидала увидать. Безсознательно она сидела, слушая, с глазами устремленными на его лицо, с сердцем преисполненным его словами, сидела в том самом положении в каком слушала его в первый раз.

-- Я всеми силами старался помочь безпомощным, продолжал он. - Я обошел владетелей земли чтобы замолвить слово за возделывателей земли. "Этим бедным людям не много нужно", говорил я; "во имя Христа дайте им столько чтоб они могли жить". Политическая экономия содрогнулась при таком страшном предложении; законы спроса и предложения в смущении опустили покрывала на свои торжественные лица. Ничтожное вознаграждение было справедливым вознаграждением, сказали мне. А почему? Потому что работник принужден был довольствоваться им. Я решился сделать, насколько это во власти одного человека, чтобы работник не был принужден довольствоваться им. Я собрал все что у меня было, написал моим друзьям и дал нескольким беднякам возможность переселиться в места где работа лучше оплачивается. Таков был проступок вооруживший против меня весь округ. Пусть! Я намерен продолжать. Я известен в Лондоне, я могу составить подписку. Презренные законы спроса и предложения найдут недостаток рабочих рук в этом округе, безжалостная политическая экономия принуждена будет истратить несколько лишних шиллингов на бедных, и это так же верно как то что Юлиан Грей радикал, коммунист и возмутитель!

Он встал, с легким жестом извинения за увлечение с которым говорил, и прошелся по комнате. Разгоряченная его энтузиазмом Мерси последовала за ним. В руках её был кошелек, когда он повернулся к ней.

-- Позвольте мне предложить вам мою маленькую дань, сказала она с жаром.

-- Нет, нет, не нужно, сказал он. - Хотя я священник, но я не ношу с собой всюду кружку для сбора милостыни.

Мерси продолжала навязывать ему кошелек. Веселый юмор опять заблистал в его глазах, и он резко отодвинулся от нея.

-- Не соблазняйте меня, сказал он. - Священник соблазняемый подаянием в пользу бедных есть самое слабое из всех человеческих существ.

Мерси настаивала и наконец победила; она заставила его доказать верность его наблюдений над клерикальною природой. Он взял из кошелька одну монету.

Мерси отвернулась от него.

-- Никакого, сказала она тихим голосом. - Я хочу остаться неизвестною.

В эту минуту отворилась дверь библиотеки. К её величайшему облегчению и к тайному неудовольствию Юлиана, в комнату вошли леди Дженета Рой и Гораций Гольмкрофт.

-- Юлиан! воскликнула леди Дженета с изумлением.

-- Вы восхитительны сегодня, Миледи.

Подал руку Горацию. Гораций пожал ее и подошел к Мерси. Она медленно перешла на другую сторону комнаты. Юлиан воспользовался возможностию поговорит наедине с теткой.

-- Я вошел чрез оранжерею, сказал он, - и застал в комнате эту молодую особу. Кто она?

-- А вы очень интересуетесь этою молодою особой? спросила леди Дженета своим сериозно-ироническим тоном.

-- Неимоверно!

Леди Дженета подозвала к себе Мерси.

-- Позвольте мне, душа моя, представить вас формально моему племяннику. Юлиан, это мисс Грация Розберри.

Она внезапно остановилась. В то мгновение когда она произнесла имя, Юлиан вздрогнул, как бы пораженный неожиданностию.

-- Ничего, отвечал он, кланяясь Мерси с очевидным смущением. Она, с своей стороны, отвечала на поклон с некоторою сдержанностию. Она тоже заметила что он вздрогнул, когда леди Дженета назвала имя под которым знала ее. Почему он вздрогнул? Почему он, поклонившись ей, отвернулся в сторону и обратился к Горацию с таким разсеянным взглядом как будто его мысли были далеко от его слов? Он совершенно изменился с той минуть, когда его тетка произнесла имя которое не было её именем, имя которое она украла.

Леди Дженета заговорила с Юлианом и дала Горацию возможность возвратиться к Мерси.

-- Ваша комната готова, сказала она. - Вы переедете, конечно, ко мне.

Юлиан принял приглашение с видом человека думающого о другом. Вместо того чтоб отвечая глядеть на тетку, он глядел со отданным любопытством на Мерси. Леди Дженета с досадой потрепала его по плечу.

-- Ваша приемная дочь, повторил Юлиан, обратив к тетке тревожный взгляд.

-- Конечно. Как дочь полковника Розберри, она мне родственница со стороны мужа. А вы думали что я взяла подкидыша?

Лицо Юлиана прояснилось: он, казалось, успокоился.

-- Я забыл о полковнике, сказал он. - Молодая особа нам конечно родственница, как вы говорите.

Она взяла Юлиана под руку и отвела его подальше от Горация и Мерси.

-- В вашем письме, сказала она, - есть строчка возбуждающая мое любопытство. Какую таинственную женщину хотите вы представить мне?

Юлиан изменился в лице.

-- Теперь я этого не могу сказать вам, отвечал он шепотом.

К невыразимому удивлению леди Дженеты, Юлиан, вместо ответа, обернулся опять к её приемной дочери.

-- Она-то тут причем же? спросила старушка, потеряв всякое терпение.

-- Я не могу сказать это вам в присутствии мисс Розберри, отвечал он.