| Автор: | Конопницкая М., год: 1896 |
| Категории: | Сказка, Детская литература, Повесть |
Василёк и его ученик
I
Полубоярин не мог вынести успеха маэстро Сарабанды. Он и прежде был зелен, а теперь ещё вдвое позеленел от зависти.
- Как! - говорил он. - Какой-то проходимец, какой-то бродячий сверчок будет подвизаться в стране, где все рукоплескания принадлежат мне по праву? С каких это пор дозволяется первому попавшемуся бродяге затуманивать слушателей и каким-то там стрекотанием портить их вкус и отбивать от моей музыки? Это совершенно возмутительно!
- Послушайте! - вдруг обратился он к Васильку, который был свидетелем его жалоб. - Смилуйтесь вы надо мною и, во что бы то ни стало, добудьте мне ноты, по которым играет Сарабанда, и вы увидите, что я перещеголяю его, за пояс заткну. Я эту самую песню выучу так, что весь мир узнает, что такое значит какой-нибудь ничтожный Сарабанда, и что такое значит Полубоярин. Дорогой мой, сделайте это! Прошу вас, помогите мне!
Василёк был всегда очень деятелен, бросился за кузнечиком, уходящим со своей чародейскою скрипкой, схватил его за полу тёмного плаща и начал вымаливать ноты той чудной песни, эхо которой ещё дрожало вокруг в полевых травах, орошённых росою.
- У нас есть очень способная лягушка, - говорил Василёк, - и мы желаем сделать из неё придворного музыканта его величества, нашего всемилостивого государя. Его величество король, будучи уже в преклонных летах, подвергается приступам тоски и грусти, а такой прекрасный музыкант развлекал бы в его меланхолии.
- С удовольствием, я очень охотно исполню вашу просьбу! - отвечал Сарабанда. - Вот эти ноты, возьмите, пожалуйста... Однако, в этих нотах заключается не вся песнь. Остальное, чего там не достаёт, надо петь из души. О, это не представляет никакой трудности! Достаточно только посмотреть на зарево вечерней зари, достаточно почувствовать запах полей и лугов, достаточно вслушаться в тот великий хор, каким звучит полевая тишина!.. Очень, очень легко! Вот ноты, возьмите их, пожалуйста... Мне очень приятно... Ваш покорнейший слуга!
И великий музыкант ушёл поспешными шагами, оставив Василька с нотами в руках и с великим удивлением в сердце, потому что виртуоз из виртуозов был так прост, так любезен, а при этом так несмел, некрасноречив и, пожалуй, даже неуклюж.
"Ну! - подумал он про себя. - Полубоярин прав. Уж если этот простак считается славным музыкантом, то что же выйдет из нашего Полубоярина, у которого и рост не такой, и фигура, да и вообще, вся наружность?"
И он поспешил возвратиться в Соловьиную долину, где его ожидал Полубоярин.
Май уже кончился, и было жарко, когда наш зелёный музыкант начал свои концерты. Он избрал себе место в тени одного гриба, над самым берегом ручья, сидел там как под зонтиком и каждые день упражнялся в пении. Но так как он постоянно терял такт, то истомлённый жаром и обливающийся потом Василёк должен был выбивать этот такт, помахивая палочкой, выломанной из тростника.
Какой шум был при таких уроках, какие фальшивые, дикие тона извлекались при этом, - того и описать невозможно!
Лягушка ревела как обезумевшая, Василёк махал своею палочкою словно три бабы, когда они колотят у ручья вальками бельё, а жуки, мухи, комары, даже воробьи, всё это улетало с писком, с жужжаньем, с трепетанием крыльев, чтобы как можно дальше уйти от этого несчастного гриба, под которым пел Полубоярин.
Но убежать от этого могли не все. Тут же, у самого берега ручья, жили водяные лилии, которым не дозволялось оставлять свой прохладный, голубой дом. Не имея возможности никаким манером устраниться от этого шума, они выставляли свои белые венчики, умоляя всем святым, чтобы их хоть на минутку оставили в покое, чтобы хоть на секунду ничто не нарушало тишины.
- Усерднейше умоляем вас, милостивые господа! - говорили они кротким и вежливым голосом. - С того времени, как вы, милостивые господа, посвятили своё время музыке, мы живём в вечной тревоге, в вечном беспокойстве, словно как на мельнице. Мы не хотим доставить вам никакой неприятности, но нам никак невозможно утром молиться восходящей заре, ни слышать, как ландыши в ближайшем лесу звонят свою вечернюю молитву. У нас перепутался весь порядок дня... Вы, милостивые господа, наверно знаете, что мы ткём в кроснах серебряные нити для вуалей послушниц, пока ещё замкнутых в зелени почек; и вот наши нити в кроснах рвутся от несносного шума, который вам угодно производить как раз перед нашею калиткою. Мы пробовали прятаться, поглубже в воду, чтобы там хоть немного насладиться тишиною и спокойствием, но без солнца нам жить никак невозможно. Не обижайтесь на нас за нашу просьбу. Мы признаём великий талант господина в зелёном платье и силу, очень большую силу господина в голубом платье. Но так как теперь мы жить ни коим образом не можем. Нервы наши нестерпимо страдают от этого.
Тут они присели и скромно спрятались под большие круглые листья, которые служат им вуалью.
Но тростники и очереты не были так вежливы. Те сразу начали стучать своими палками и бряцать длинными мечами.
- Кто это так шумит, точно с него шкуру обдирают? - восклицали они. - Неужели вы не видите, что нас здесь стоит целое войско, а не шумит как двое вас! Ну-ка его палкой! Ну-ка его саблей!
- Гей, рядовые! Зашуметь золотыми кистями! Пусть этот буян узнает, что значит настоящая музыка. Загремите, наши литавры, заиграйте, наши трубы!
И очерет наклонялся с широким, громким посвистом, тростники бряцали широкими саблями, а ветер, ворвавшись среди них, странную музыку наигрывал на них и шумел такою угрозою:
Эта странная музыка, похожая на цыганскую, сначала тихая, а потом растущая и крепнущая, с минуту словно ураган потрясала очеретом, потом, мало-помалу стихая и умолкая, рассеивалась, как будто её и не было.
Но, обуянный завистью и гордыней, Полубоярин не обращал внимания ни на угрозы вооружённых тростников и очеретов, ни на покорные просьбы белых водяных лилий. Напротив, чем громче были просьбы и угрозы, тем запальчивей он кричал, чтобы заглушить их, так что его горло раздулось как наполненный пузырь.
- Побойтесь вы Бога! - кричал испуганный Василёк. - Сдержите на время ваше пение, потому что вы лопнете на моих глазах.
Едва он сказал это, как вдруг... крах... кожа, натянутая как на бубне, лопнула, а Полубоярин как сидел, так и свалился, вздохнувши только один раз.
II
Полдень был знойный, горячий. Косцы докашивали луга. Их длинный ряд подвигался ровно; ровно напрягались их спины и плечи в льняных рубашках, блестящих на солнце; ровно шли ясные косы, подрезывая траву как раз у самой земли. На меже, под полевой грушей, стояли глиняные кувшинчики с золотистою земляникою и густым молоком. Дети, которые собралась сюда из хат, то играли в разные игры, то целою кучкою усевшись на пригорке, в своих голубых исподних и красных рубашках, казались букетами васильков и мака.
Вдруг они смотрят, а из леса спешит к ним какой-то маленький человек и прямо идёт по направлению к кувшинам.
То был Мычка, паж его величества короля Огонька. По милости своей толщины, он не в состоянии был вынести жару, взял ложку и миску и шёл к косцам, чтобы похлебать кислого молока и до некоторой степени освежиться.
Дети струсили, а он присаживается к первой попавшейся миске, забирает золотой ложечкой молока и кладёт в золотую мисочку. Она уже была у него полна, и он собственно соскребал с краёв сметану, когда в воздухе раздался тонкий хор множества тонких голосов:
- Нашего музыканта нет в живых!
Услыхав этот крик, Мычка ложку и миску уронил в траву и как стоял, так бегом и помчался в пущу. Дети только теперь заметили его красный капюшон, который развевался вслед за ним.
- Гном! Гном! - завизжали они все вместе и словно испуганные воробьи с криком побежали по направлению к деревне, в то время, как золотой прибор, который служил Мычке, и который он бросил в траву, покатился под орешник и остался там.
В Соловьиной долине было страшное замешательство, когда Мычка добежал туда. Кто был жив, всякий спасал Полубоярина и искал в нём дух. Одни трясли его, другие оттирали, третьи с боку на бок переворачивали, четвёртые жгли у него под носом вороньи перья, а Петрушка, бегая взад и вперёд к речке за водою, обливал и больного и вместе с тем и ухаживающих за ним.
Но все старания не приводили ни к чему, - Полубоярин лежал без чувства, без души. Глаза его побелели, лапы отвисли, труп, - и больше ничего! Только в землю хоронить.
от земли не могла. Старушка стучала посохом, который помогал её немощным ногам, а когда встречала какую-нибудь травку, то говорила ей сухим, тихим голосом:
- Росянка ты, росянка! Тысяча листочков на тебе, на каждом листочке капелька росы, в каждую росинку посмотрелось солнышко, силу тебе дало, силу великую. Хороша ты от глазной боли, хороша для молодых и старых, иди в корзинку!
И старушка срывала горсть свежей травы и, тихо шепча, шла дальше.
Потом она начинала снова:
- Ох ты, травка зелёная, молодильник ты, молодой воин! С горки на долину, с долины на горку ты ходишь, по старым пескам бродишь, не глядишь на дорожку, потому что у тебя есть свои ножки. Смотришь чистый король, - пригоден ты на сухую боль, - иди в корзинку!
- Ой ты, мать-и-мачеха! Сильный дух в тебе, помогаешь ты от тоски, от горя! Иди в корзинку!
Рвала она в тишине пахучую траву, потом отошла в сторону с дороги, распрямила согбенную спину, посмотрела в лес выцветшими голубыми глазами и запела:
Послышался её тихий, слабый голос и замолк в лесу, а старушка снова сгорбилась и, вздохнув, поплелась дольше. Но вдруг, она остановилась и взмахнула посохом. Как будто какие людские голоса. И всё ближе голоса эти слышно. Выползла она наконец из оврага и очутилась над самым ручьём. Смотрит, толпа гномов окружает лежащую без дыхания лягушку, ломают руки, плачут и восклицают:
- Музыкант наш! Музыкант наш умер!..
Старушка ничуть не удивилась и не испугалась. Всю свою жизнь она была запанибрата с разными диковинными явлениями.
В диковинку ли это, что ли? Краснолюдков в течение своей долгой жизни она видала не раз, не два. Да и что ей краснолюдки?..
И вот она только заморгала голубыми глазами, подходит ближе и спрашивает:
- Что Бог послал?
Но краснолюдки крикнули ей:
- Ах, у музыканта нашего лопнуло горло! Помоги, бабушка, нашему музыканту!
Слушала она и вдруг улыбнулась... Что-то вроде жизни ещё билось в бедном Полубоярине. Тогда бабушка подняла голову и говорит:
- Скачи, кто скорый, за высокие горы, за три моря, - на бездорожье, - на самый конец света, - где стоит моя хата, - принеси мне, старушке, золотую иглу с ниткой, - поможем лягушке.
Побежал Петрушка к хате Скробка, потом обратился к ласточке с просьбой:
Защебетала ласточка, обрадованная, что ей можно услужить кому-нибудь.
Тем временем бабушка огонь разводит, ветки крест-накрест кладёт, зелья варит и горло Полубоярина смазывает. Ей прислуживают гномы, как могут, - тот ей хворост носит, тот мехами огонь раздувает, тот горшочек держит. Сам всемилостивый король поддерживает голову Полубоярина, а как посмотрит на него, так из его очей на землю струятся ясные жемчужины.
Не прошло нескольких часов, зашумели над долиной быстролётные крылья ласточки, Петрушка спрыгнул с них, поблагодарил ласточку и подал бабушке золотую иглу с шёлковой нитью.
Нацепила бабушка очки на нос, вдела нитку в иголку и ну зашивать горло несчастной лягушке. Краснолюдки обступили её, вытянули шеи, смотрят один другому через голову, а бабушка, зашивши лопнувшую шкуру Полубоярина, приложила ей к носу живительного зелья и три раза дунула на неё.
для пения.
Разинул он пасть, но голоса никакого не вышло; разинул ещё шире, - ничего не помогает! В третий раз разинул, - из горла вылетел какой-то скрип.
О, несчастный Полубоярин, никогда тебе не сравняться с маэстро Сарабандой в исполнении его великой песни!