| Автор: | Конопницкая М., год: 1896 |
| Категории: | Сказка, Детская литература, Повесть |
У королевы Татры
I
Три дня, три ночи шла Марися к королеве Татре.
На первый день её вели поля и луга по стране, широко раскрывающейся перед очами и перед сердцем, по стране, красующейся хлебами и травою, обвеянной благоуханием цветов. Целый день слышались шум колосьев, шёпот трав и лепет цветов:
- Сирота... сирота... сирота...
И расступились перед нею хлеба по обе стороны, словно их разделяли великие крылья ветра, а Марися шла по этому серебристому лесу, мелькая среди колосьев своею голубою юбкой как полевой василёк. Она шла, протягивая вперёд руки, и шептала:
- Проведи меня, поле, проведи к королеве Татре!
И поле провожало её.
Расстилались перед нею окроплённые росою борозды, сыпля вокруг жемчужины утра, расстилались перед нею длинные межи, затканные пахучими цветами; бежали перед нею мягкие тропинки, полные незабудок, а в воздухе слышно было жаворонка, который, трепеща своими серенькими крылышками, пел:
- Сюда, сюда, сиротка!
Полевые груши наклонились к маленькой путешественнице, спрашивая, не нуждается ли она в их тени; пограничные холмы задерживали её на короткое время отдохнуть под кустом цветущей ежевики; чёрный крест, стоящий на распутье между тремя берёзами, протягивал к ней свои поперечины, и всё, что звучало и пело в воздухе: птицы, мухи, пчёлы и кузнечики, - всё это пело и звучало на одну ноту:
В широко раскинувшейся стране среди полей и лугов сидят тихие деревушки, чернеющиеся и белеющиеся низкими хатками; в широко раскинувшейся стране мычат стада, ржут лошади, на свежих пастбищах овцы ярко отделяются от зелени пригорков, окрики и эхо свирелей разносятся далеко и громко, а вокруг лазурь... лазурь... лазурь...
За Марисей следует Подзёмок, мелькая красным капюшоном среди зелени лугов и полей словно маков цвет. Бороду он задирает высоко, - ему кажется, что он-то именно и ведёт сиротку... Но, на самом деле, было не так:
Но на другой день Марися вступила в мир холодный и мрачный, в мир зелёных сумерек и глубокой тишины, в лесной мир.
Окружили её там раскидистые дубы, сгорбленные, с широко разросшимися ветвями, на которых шумели ярко-зелёные листья. Окружили её там чёрные сосны, со стволами, источающими золотую янтарную смолу, а среди чёрных сосен забелели шумливые берёзы с мелкими листиками и задумчивые грабы, на которых пересвистывались дрозды, и низкая калина, в низких равнинах стоящая и вечно жаждущая влаги.
И шла Марися-сиротка, шла словно по огромному храму, покоящемуся на тысяче колонн, устланному ковром мхов, а сверху, сквозь листья, солнце на всё это бросало горсти золотых пятен.
И шла Марися-сиротка, испуганная глубокой тишиной, и всё шептала в глубине своей души:
"Проведи меня, проведи, лес, к королеве Татре!"
И зашумели развесистые дубы и чёрные сосны, и берёзы, и грабы, и низкая калина, и прошёл по верхушкам шум, и тихий шёпот - по самым низким ветвям, молодым листом одетых, а в шуме и шёпоте ясно было слышно:
- Сюда... сюда... Сюда иди, сиротка!
И раскрылись перед Марисей лесные глубины, и лучи солнца упали на дорожку, устланную мхами, словно как будто кто в лесном сумраке сеял золотые звёзды.
И шла Марися, и подняла свой тонкий голосок, и пела от полного сердца песенку простую, не учёную, искреннюю, которой вторили шум берёз и шёпот старых дубов:
А когда она шла так и пела, вдали отзывался то стук топора дровосека, то кукование кукушки, то свист белки, то стук дятла по древесному стволу.
А когда она распелась, так, что чуть было не вступила на ложную тропинку, перед нею вырастал куст ежевики и хватал её за юбку, или сова начинала кричать в своём дупле, или зелёная ящерица перебегала ей дорогу, или ореховый куст наклонял свои гибкие ветви к её русой головке и шептал:
- Вот сюда... сюда... сюда!
За Марисей шёл Подзёмок, мигая красным капюшоном словно красный гриб боровик, и идя, задирал кверху бороду, - ему казалось, что это он ведёт Марисю... Но, на самом деле, было не так:
Наконец, на третий день, Марися вступила в мир гор и ручьёв, весь окутанный голубою дымкою туманов, весь серебряный от водяных брызг и гораздо более дикий, чем первые два мира.
Куда ни кинешь взгляд, - стоят зубчатые скалы, достигающие чуть не до неба, напирая одна на другую, челом прободая чёрные тучи.
Куда ни кинешь взгляд, шумят бурные ручьи, струи воды вырываются из-под камней и бегут с грохотом, и пенятся, и наигрывают что-то, и отражаются в них золото солнца и голубизна неба. И отражаются в них гонимые ветром тучи, которые омрачают эту голубизну и гасят это золото. Дикий, грозный мир! Страшно идти по нему, между скалами. Дорога здесь, - это ручей, который журчит по камешкам; голос здешнего мира, - грохот камней, скатывающихся в пропасти; песня здешняя, - клёкот орлов, расстилающих в мрачном воздухе свои тяжёлые крылья. Куда ни кинешь взгляд, куда ни обратишь глаза: камень и вода. Вот каков этот мир!
Идёт Марися-сиротка, личико её побледнело, глаза затуманились, сердце испуганно бьётся в груди. Идёт, руки простирает вперёд и шепчет:
- Проводите меня, горы, к королеве Татре!
И вдруг расступились высокие скалы, и показались долинки тихие, ясные, прорезанные мягкими тропинками, и зажурчали ясные ручейки, и каждый из них прял серебряную и голубую нить, и заклекотал орёл, висящий в воздухе, и все эти голоса, казалось, ясно говорили: "Иди, иди вперёд, сирота!"
И шла Марися, прислушиваясь к шуму воды и грохоту каменьев, и к шёпоту маленьких ручейков, и к шелесту орлиных перьев. И шла она, засматриваясь на огромную постройку гор, и на их вершины, уходящие в самое небо, и на все их тени, и на их необъятную мощь. И так велика была эта сила и мощь, что песенка сироты умолкла, как умолкает птица, когда её окутает сумрак. И шла она с тревожно бьющимся сердцем, и тихонько шептала:
- Земля! Земля! Земля!
За Марисей шёл Подзёмок, мигая между скалами своим красным капюшоном, и задирал голову, потому что ему казалось, что он-то и ведёт её. Но, на самом деле, было не так:
II
Замок королевы Татры стоял на высокой горе; на такой высокой горе, что тучи лежали у её стоп наподобие стада серых овец, а вершина пламенела в солнечных лучах на чистой лазури. Два лиственничных бора вели к воротам замка; две скалы, два каменных гиганта держали у ворот стражу; два леса плакучих сосен расстилали моховые ковры на ступенях, ведущих в комнаты королевы; два потока днём и ночью изливали в передней серебро из чудно огранённых малахитовых кувшинов; два орла летали над башенками замка; два вихря выли у его порога как два пса; две синие звезды горели в бойницах башенок: утренняя и вечерняя звезда. Страх и восторг охватили Марисю и взволновали её душу, когда она очутилась перед этим замком.
Она подняла голову и тихо зашептала:
- Иисусе! Куда это я зашла?
А в это время по воздуху прокатился грохот, словно ударило сто громов, и раздался хор лиственничного леса, который пел так, наигрывая на чёрных арфах могучую песнь:
-...Страшна и могуча королева Татра! Высоко над землёй вознеслась её глава. Изо льдов её корона, снежное покрывало спускается по её шее, одежда из синего тумана облекает её тело. Её очи мечут угрюмые и мстительные молнии, её голос - шум потоков и грохот бури. Её гнев возжигает молнии и ломает леса, её ложе устлано чёрными тучами, её стопы попирают каждый цветок и каждую травку... Её каменное сердце не волнуется ничем и никогда. Страшна и могуча королева Татра!
Задрожала Марися, слыша этот хор. Он умолк, а эхо загуляло по пропастям словно буря, катясь всё ниже и ниже и угрожая тихим долинам. Но едва это эхо замолкло, отозвался другой хор, наигрывая свою песню на серебряных лютнях.
Хор этот пел:
- Добра и милостива королева Татра! Она прядёт тонкие туманы, прикрывает наготу гор, вьёт венки из плакучих сосен и возлагает им на голову. Она мёртвые снега обращает в живые потоки, поля и низины поит родниковою водою, дабы они давали обильный урожай хлеба. Она седым орлам даёт убежище в своём доме, а их неоперившихся птенцов колышет в высоких колыбелях. Она в своих хоромах прячет робкую козочку и прикрывает её от выстрелов охотника... Она кротким оком смотрит в долины и охраняет цветы своим дыханием от палящих лучей солнца... Она из бархатных мхов ткёт чудные ковры и устилает ими таинственные пропасти. Она прокармливает убогий люд, у которого нет ни поля, ни хлеба, а детей из горных хаток учит смотреть в лазурь, где находится её дом... Добра и милостива королева Татра!
Умолк хор, а эхо его песни падало в равнину всё тише и тише, словно шум воды, словно шум лесов. Слышала Марися, и душа в ней ожила, а глаза наполнились благодарными слезами.
Коли королева такая добрая, то и её, сироту, может быть, не оставит...
Подошла она ближе и слышит, как один из орлов говорит человеческим голосом:
- Иди смело, сирота!
Посмотрела Марися кверху, на этого орла и говорит:
- Как же я пойду по такой крутой, по такой каменистой дороге?
Орёл на это ответил:
- Не бойся, я брошу тебе перо из моего крыла, тогда тебе будет легче.
Зашумело орлиное перо в воздухе и упало у ног Мариси. Подняла его сирота, прижала к груди, идёт легко и скоро, камешков не чувствует, к земле едва прикасается, почти плывёт в воздухе.
Одолела она крутую тропинку, стоит у ворот замка.
- Как же я войду туда, коли там снег и лёд?
Посмотрела она кверху, солнечный луч говорит ей человеческим голосом:
- Не бойся, я согрею эти снега и льды.
Идёт Марися, холода не чувствует, всё равно, как будто бы ставила ногу не на снег, а на те белые цветы, которые в мае месяце опадают с деревьев. И подошла она к самым сеням.
- Как же я пойду дальше, - говорит она. - Коли в воде должна замочить ноги?
Смотрит она кверху, слушает, а облачко тумана говорит ей человеческим голосом:
- Не бойся, иди смело, я переброшу тебе серебряный мост через этот поток.
И тотчас же облачко начало низко расстилаться над потоком, да так густо, что Марися пошла по нему как по серебряному помосту. И вдруг она очутилась у порога королевской комнаты.
Замерло сердце сиротки, и она уже порывалась бежать назад, будучи не в состоянии вынести того ослепительного блеска, который струился из этой комнаты, когда Подзёмок, который не мог поспеть за девочкой, прибежал, задыхаясь, и, видя колебание Мариси, быстро толкнул двери и втащил её в комнату.
Вскрикнула девочка, ослеплённая светом и богатством комнаты, полной лазури и майской зелени, среди которой на троне сидела королева Татра.
Опустила Марися глаза, не смеет поднять их на ясное королевское лицо, остановилась на пороге, ни двинуться не отваживается, ни слова промолвить, и стоит как заколдованная в своём сиротском убожестве.
Но королева Татра сделала мановение белою рукою и спрашивает:
- Кто ты, дитя?
Марися открыла рот, силится сказать что-нибудь, и ничего не может, - так её голос замер в груди от великого удивления.
Но на помощь ей поспешил Подзёмок. Он заложил свою трубку за спину, отвесил самый почтительный поклон и сказал:
- Это пастушка из Голодной Вольки, Марися-сиротка.
И он снова шаркнул ногами, отвесив поклон с великим размахом.
Королева ласково улыбнулась при виде гнома, а потом обратила своё чудное лицо к Марисе и спрашивает:
- Чего ты хочешь, сиротка?
Марися не могла выдержать и, протягивая вперёд свои исхудалые ручонки, воскликнула:
- Гусяток моих хочу, ясная королева! Гусяток моих... семь штук, которых у меня задушил лис! И чтобы гусак по-прежнему кагакал до рассвета, а гусыни чтобы отзывались и щипали траву, и чтобы опять паслись на нашем лужке...
Тут она разразилась плачем, закрыла глаза руками и сыпала сквозь крохотные пальцы самые горькие слёзы.
В комнате сделалось тихо, и слышно было только жалобное рыдание сиротки. Королева Татра милостиво взмахнула своим скипетром и медленно заговорила так:
- Многие здесь были, и многие приносили сюда свои просьбы. Просили у меня серебра и золота, просили, чтобы я исправила их участь. Но такой, который хотел бы остаться таким, каким был сначала, как этот ребёнок, - ещё не являлся сюда. Пусть будет так, как ты хочешь.
Посмотрела сирота да как захлопает в ладоши.
Во сне ли это или наяву?
Из дворца королевы Голодная Волька видна как на ладони. По дороге идут пастухи, щёлкают себе длинными бичами, гонят стаи гусей, а у леска на полянке семь гусей щиплют траву, гусак кагакает, серая гусыня откликается ему, а Гася, верная собачка, сидит возле них, в лес смотрит и тихо повизгивает, госпожу свою ждёт...
- Иисусе... Иисусе! - воскликнула Марися, не в силах найти других слов в той великой радости, которая проникла в её сердце. - Гусятки живы! Живы мои гусятки!
III
Когда сирота восклицала так сквозь радостные слёзы, королева прикоснулась к неё рукою и говорит:
- Марися!
Девочка опомнилась, смотрит... что такое?
Лежит она на скамье, на пучке свежего сена, покрытая каким-то лоскутом. Возле скамьи сосновый стол, на нём пара горшков, перевороченных вверх дном, подальше большой камин; перед камином свернувшись лежат бурый кот и пучок сухого хвороста, связанного бечёвкой. Сквозь разбитое окошко видны ветки сирени, одетые тёмными листьями. У её ног сидят два светлоголовых мальчугана в посконных рубахах, расстёгнутых у шеи. Румяные лучи заходящего солнца сквозь листья сирени сыплются безустанно и на смуглой груди мальчиков отражаются золотыми кружками.
Марися чувствует большой жар, а голову её что-то сжимает. Дотрагивается она до неё рукою, - голова обвязана тряпкой.
При виде её движения оба мальчика вскочили с места и побежали к ней.
- Ну, как ты? - спрашивает один.
- Хочешь пить? - кричит другой.
Марися смотрит, но не узнаёт их.
- Кто вы какие? - спрашивает она.
- Мы Скробковы, он - Куба, а я - Войтусь, - отвечает старший.
- А чья это хата?
- Чьей же ей быть?.. Скробкова.
- А я как очутилась здесь?
- Тятя принёс тебя, - вот и всё.
- А откуда он меня взял?
- Да из-под леса. Тятя возвращался из города и пошёл в лес, чтобы вырезать себе новую палку, потому что у него бич сломался. А в лесу визжит какая-то жёлтая собачонка, за кафтан тятю дёргает и всё в кусты тащит.
- Э! С ним-то ничего не случилось, - смеясь ответил Куба, - а вот тебя-то, бедняга, тятя нашёл почти без души да и принёс к себе в хату. Вот и всё.
- А моя хозяйка?
- Что там хозяйка! Лучше останься с нами. Мы уже просили тятю, чтобы он не отдавал тебя хозяйке.
- Тятя говорит, - прибавил Куба, - что у нас мало хлеба, но мы поделимся с тобой. Теперь и в лесу можно найти кое-что, голода не будет.
А Войтусь прибавил:
- Вот ещё что! Какой там голод! Мало ягод красных и чёрных или грибов всяких? Прошлогодние орехи тоже кой-где попадаются.
- Тятя даже за ремень было схватился, - со смехом воскликнул Куба, - так мы насели на него!
- Он побил вас? За что? - с испугом спросила Марися.
- Э, побить-то не побил, а постращал немного, - продолжал Кубусь.
- Но мы всё просили и даже на ремень не посмотрели.
- Так меня ваш тятя оставил здесь?..
- Совсем-то не оставил, - объяснил Войтусь. - "Нужно, - говорит, - спросить в Голодной Вольке, чья это девочка".
- Ну, и спрашивал?
- Спрашивал. Как не спрашивать! И о хозяйке твоей узнал.
- Ну, и что ж?
- Да то! Сначала плакала, что тебя волки унесли, а потом стала плакать, что не сожрали тебя они, а что ты у нас лежишь в хате больная. "Что же я, - говорит, - буду делать с большой гусятницей? Я уже другую девчонку подговорила, а прежнюю мне держать не под силу".
- Значит, и гуси есть? - радостно спрашивает Марися, поднимаясь на скамье.
- Как же! Четыре белых и три серых. Как же!
- Отличные гуси! - с важностью добавил Кубусь.
Марися зажмурила глаза и вздохнула, словно у неё камень свалился с сердца.
Что там ещё болтали мальчишки, она уже не слыхала, потому что её сразу охватил глубокий сон.
Солнце зашло. Сквозь полуоткрытые двери Марисе мигали золотые звёздочки, которые, блуждая по сапфировому небу, по дороге заглядывали к сиротке, чтобы узнать, здорова ли она.
Вдруг двери распахнулись, в комнату что-то ворвалось, задело за скамью и бросилось на девочку.
- Гася мой! Гася! - слабым голосом воскликнула Марися, прижимая к себе собаку. - Не забыл ты о Марисе-сиротке?
И из глаз её посыпались слёзы обильные и сладкие.
А тем временем Гася радостно визжал, вилял хвостиком и лизал смуглые ручонки Мариси.
Эх, Марися, сиротка! Не один раз действительность на белом свете складывается в такой дивный, золотой сон. И не один поток слёз осушает добрая рука в таком сне!
* * *
Тем временем великие чудеса происходили в Голодной Вольке, когда новая гусятница погнала гусей на лужок. Смотрели на это люди, головами покачивали, судили и рядили так и этак, и всё у них выходило разно.
- Или это те самые гуси, или не те!.. Вы-то как говорите, кума?
- Да что мне говорить, коли у меня в глазах двоится. Может быть, те, а может быть, и не те! Серая гусыня как будто побольше... повидней как будто.
- Куда там, больше! А мне сдаётся, что она меньше стала.
- Но вот в чём штука-то, что об этих гусях люди рассказывают: подушили их будто, а теперь они снова расхаживают!
- Да, да!.. Истинное чудо!..
И кумушки расходились в разные стороны, покачивая головами от удивления.
Но более, чем кумушки, удивлялся лис Объедало. Осторожно, молчком, подкрадывался он к лесу, заходя то с левой, то с правой стороны, и присматривался к пастушке и её маленькой стайке.
И при одном воспоминании об этом он широко облизывал свою разбойничью пасть.
- Откуда же они вновь очутились живыми?
Встревоженный, охваченный злым предчувствием, он побежал, прижимаясь к деревьям, на полянку, где сложил задушенных им гусей.
Смотрит, в траве ещё белеется пух, но самих гусей уже нет.
Лис тотчас же распалился ещё более неистовым гневом, но так как он был не только жесток, но и лукав, то лишь заскрежетал зубами и проговорил:
- Эй ты! Чего ты здесь ротозейничаешь? Зрелище себе из этого устраиваешь?.. Скажите!.. На лапы поднялся словно как в театре! Значит, ты должен знать, кто у меня гусей похитил, коли ты повсюду подсматриваешь. Подожди, запишу я это тебе и запишу на твоей же шкуре! Ответишь ты мне за это! В плохой час ты попался мне на глаза!
Он, может быть, и сейчас же схватил бы его за горло, но бедный хомяк, после первых слов лиса, тотчас же опустился в траву и быстро начал удирать в свою хатку, страшно испуганный тем, что навлёк на себе гнев такого большого зверя.
хомяка.
- Подожди!.. Мы ещё встретимся с тобою, когда я буду натощак!.. Встретимся мы ещё с тобою, приятель!..
Он ушёл в лес, кипя злобою и отчаянно фыркая.