| Автор: | Конопницкая М., год: 1896 |
| Категории: | Сказка, Детская литература, Повесть |
Субботка [*]
I
Соседи теперь не узнавали бедного Скробка.
После той весенней ночи, когда вместе с благоуханием росистой травы и цветов разливалась песнь великого маэстро Сарабанды, Скробек переступил через порог своей мазанки, как будто был совсем другим человеком.
Что это, чары были какие-нибудь!? Нет, то были не чары, а только бедняк сумел перемочь леность своей мысли, леность своей души, в первый раз почувствовал любовь к давным-давно заброшенному клочку земли, к тому бесплодному полю, лежащему под ласковым небом, откуда ведь и на него светило Божие солнышко, и лился благодатный дождик.
В первый раз он почувствовал великий призыв к работе, значит, - и огромную силу.
И эта сила так вошла в его грудь, в руки, в плечи, что он едва протерпел в бездействии до утра, а горсть соломы, на которой он лежал в эту ночь, показалась ему каким-то муравейником.
- Сколько понапрасну потраченного добра и жизни! Сколько сил даром пропало и во мне, и в этой земле!
Отчего же, за год, за два, - на него не нашла такая минута?..
Ждала его, ждала земля, терпеливая, добрая... Ждала она его, наряжаясь в дикие цветы и дикие травы как цыганка, потому что его труд не облёк ещё ни разу её в золотую одежду колосьев...
Теперь он её нарядит... Теперь он оживит её... Теперь он - сын, да, сын! А она - родная мать...
Петухи уже запели, когда Скробек, измученный своими мыслями, наконец, заснул. И снилось ему, что он ходит по голубому небу, лунным серпом жнёт звёзды и слагает их у Божиих стоп в огромные стога.
Вот какой золотой сон снился Скробку...
Едва только забрезжился рассвет, достал Скробек деньги из горшочка и пошёл покупать плуг и борону к колеснику Войцешку, на другой конец деревни. Дорога по деревне была ещё пуста и тиха, но Войцешек уже сидел верхом на пеньке перед своею хатою, строгал оглоблю и посвистывал на скворца, которого держал у себя уже многие годы.
Едва Скробек показался на дороге, как этот скворец уже начал кричать:
- Войцешек! Войцешек! Войцешек!
Старик кивнул ему головою и говорит:
- Гость идёт.
- Гость! Гость! Гость! - закричал скворец пискливым дискантом, а в это время приблизился и Скробек.
- Да будет благословенно имя Иисуса Христа!
- Смышлёная птица! - говорит Скробек с удивлением. - Должно быть, у органиста в науке был?
- Э! Нет! - ответил на это Войцешек. - Я сам его выучил. Человек я старый, одинокий, ближние и дальние родственники у меня все померли, рта раскрыть не перед кем, вот я хоть с птахой, немым созданием, говорю... А тебе чего нужно?
- Плуг нужен. Да, хороший плуг.
- Ну, что же ты будешь пахать и у кого?
- У себя! Себе и детишкам на хлеб пахать буду вот тот клочок земли, который пустырём зовётся.
- Что ты?.. - удивился Войцешек. - Да на ту землю пушку нужно, а не плуг! Земля застарела... одичала... тяжело с нею будет справиться.
- Тяжело!.. Тяжело!.. Тяжело!.. - вдруг запищал скворец и начал тяжело вздыхать и кашлять как утомившийся человек, потому что у него и на это уменья хватало.
У Скробка тоже как-то тяжело стало под сердцем. Прежняя сонливость как будто снова овладела им... Но он сразу стряхнул её с себя и говорит:
- Плуг должен быть прочный, потому что земля тяжёлая, и работа тяжёлая... Ну, да и работник тоже не лыком шит...
Он засмеялся, протянул вперёд свои жилистые руки и весело посмотрел на своих собеседников.
- Ну, тогда что-нибудь, пожалуй, и выйдет! - сказал Войцешек.
- Выйдет!.. Выйдет!.. Выйдет!.. - застрекотал скворец, радостно трепеща крыльями.
У Скробка загорелись глаза, и, чувствуя огромный прилив сил, он быстро начал говорить:
- Сделай ты мне, Войцешек, плуг такой, чтобы, когда я навалюсь на него, он сам бы откидывал камни, куда я захочу. Сделай ты мне лемех светящийся как солнце, чтобы он шёл в самое сердце земли и под самым её сердцем прорезывал бы место для зерна. Да дерево бери не какое-нибудь, не из лесной заросли, а с полянки, которое соловьиных песен наслушалось, которое к пастушьей свирели привыкло, которое с полями сжилось... Вот какой плуг сделай мне.
- Плуг! Плуг! Плуг! - во всю силу кричал скворец, желая заглушить Скробка.
Войцешек добродушно улыбнулся и кивнул седою головой.
- Как хочешь, так и будет! - сказал он, наконец, когда птица умолкла. - Как хочешь, так и будет! Я сумею сделать плуг, какой угодно. Эге! Такой сумею сделать, что в землю словно как в масло пойдёт, хотя бы там камень на камне лежал.
- Ну, делай с Богом и начинай в добрый час, - сказал на это Скробек, развёртывая тряпицу с деньгами. - Я даю, что могу, ты сделай за эту цену борону.
- Отчего мне не сделать!? - рассмеялся Войцешек. - Да такую сделаю, что будет зубастая как волк. Вычешет она тебе землю как баба коноплю, - уж в этом моё искусство!
- Ну, оставайся с Богом, - сказал Скробек, у которого руки так и чесались взяться за топор и приступить к корчёвке. - Через неделю я приду.
- Счастливо!.. Счастливо!.. Счастливо!.. - кричал скворец вслед за Скробком, который шёл так быстро, словно у него с плеч свалился десяток лет.
II
Сильно дивились люди, путь которых лежал мимо пустыря, что это за человек в каждую пору дня вырубает топором кустарники, выкапывает камни, оттаскивает их на межу и начисто освобождает землю от заросли?
Кто ни идёт, остановится и смотрит на работника, а у того такой огонь в глазах горит, на лбу появляются такие крупные капли пота, как будто он вступил в единоборство с медведем и не устаёт.
- Да разогни спину, - говорили ему мужики.
Но Скробек отвечал на это:
- Не тот сгибается, кого работа сгибает, а тот, кого лень и нужда пригибают.
Проходят девки, смотрят и говорят тонким, жалостливым голосом:
- Ты весь покрыт потом как трава росою. Отдохни немного!
А Скробек отвечает им:
- Не есть хлеба тому человеку, кто не оросил земли потом.
Идут бабы, дивятся, головами, красными платками окутанными, покачивают и говорят:
- Боже Ты мой Всемилостивый!.. Мужичонка ни за что, ни про что, совсем надорвётся! И хлеба не отведает, какой соберёт с этой земли.
А Скробек говорит:
- Не я отведаю, так отведают другие. Человек живёт здесь сегодня, завтра, а земля остаётся навсегда.
Но хотя Скробек работал так усердно, он своими силами ни одного из огромных каменьев не сдвинул бы, не выкорчевал бы ни одного пня, если б ему не помогали маленькие краснолюдки. Мужик не видал их, потому что они всегда сумеют притаиться, и не раз удивлялся самому себе:
- Откуда у меня берётся такая сила? - говорил он, выворачивая огромный пень, который сидел в земле на целую сажень. - Четверым и то едва ли бы под силу.
А того он и не знал, что целое полчище гномов пень этот изо всей мочи толкают, окапывают, обрубают, - так что щепки летят во все стороны. Скробек один раз ударит сверху топором, а они - десять раз, - ну, таким образом, и вытащат.
Возьмётся Скробек за камень и даже удивится.
"Что за притча!? - думает он. - Камнище страсть какой, а катится легко".
А того он и не видит, что толпа краснолюдков толкает камень вместе с ним; он пихнёт один раз, а они - десять раз.
И работа так и горела в руках у Скробка.
А когда наступил восьмой день, никто не узнал бы этого урочища. Из-под камней и пней, из-под зарослей и сорной травы, пред утренним солнцем предстала новая земля. Перед хаткой зачернели огромные пни, на зимнее топливо приготовленные; на межах расположились высокие кучи бурьяна и терновника, и только кое-где на краю виднеется куст шиповника, да и то для того, чтобы обозначать границу, - остальное же поле всё чистое, ровное, кочки сравнены, ямки засыпаны, а жаворонок порхает над этою новью и поёт так чудно, так громко, как будто чьи-то серебряные гусли сами играют утренний гимн.
Заплакал от радости Скробек, ведя новый плуг на свою ниву, снял шапку, преклонил колени, поцеловал землю, от вековечной дикости освобождённую, ударил себя в грудь раз, ударил в другой и, схватившись за плуг, глубоко запустил в землю острый, широкий лемех, в котором ярко отразилось солнце.
- Эй! - крикнул мужик. - Эй, поле ты моё, поле!
"Эй! Эй!" - раздалось у леса широкое эхо.
Там, на последней меже пел и хлопал в ладоши весёлый народ краснолюдков, глядя на своего пахаря. Сам король Огонёк своим золотым скипетром взмахнул над новым плугом и благословил его, дабы он извлекал хлеб из недр земли в радости и спокойствии.
Но когда вечером, возвратившись со своего поля, пахнущего свежею землёю, Скробек отворял дверь хаты, то ему делалось тошно при воспоминании о грязи, которая ждала его за порогом.
Там, на поле, благоуханно, чисто; там, над полем, небо словно голубое озеро, на котором днём горит солнце, а вечером плывёт месяц, серебряным веслом высекает искры, и повсюду-то, повсюду - ясные звёзды, а здесь, в грязной хате, всё серо, закопчёно, пылью покрыто, сором осыпано.
"И в лесу, так и там лучше, - думает Скробек. - В лесу на деревьях висит дикий хмель, а в хате - паутина от угла и до угла. На вороне чёрные перья лоснятся, а на мне и на моих ребятишках рубахи чёрны от грязи. Даже у ящерицы шкурка такая чистенькая, что в ней солнце отражается, а ребятишки мои грязны так, что на них можно репу сеять".
Поник головою задумавшийся Скробек, вздохнул тяжко, входит в хату.
Что это такое?
Хата как будто бы та же, но не та. Камин обмазан свежею глиною, паутина обметена, скамьи и стол вымыты, сора словно и не было, вся убогая комнатка сразу как-то просветлела, покрасивела.
Мужик протёр глаза, думает, что ещё минута, и всё это исчезнет; но комнатка остаётся всё такою же, а в ней так и пахнет порядком.
- Кто здесь так хозяйничал? - спрашивает Скробек.
- А это Марися-сиротка, и мы тоже! - крикнул Кубусь.
Сердце Скробка смягчилось. Как будто для него настали лучшие времена. Как будто над ним распростёрлось какое-то добро и сквозь его глаза проникало в душу. Прижал он к себе детей, а когда увидал, что у Войтуся и Кубуся волосики причёсаны, а личики чисто вымыты, отцовская слеза упала и на их светлые головки и на головку Мариси, и он всех их перецеловал по очереди.
А тут как раз ласточка возвращалась к своим маленьким писклятам, к самому ужину. Три раза пролетала она мимо и три раза возвращалась, всё не могла узнать хаты, - такие произошли в ней перемены! И только, осмотрев весь новый порядок, она начала весело петь и чирикать:
Как видите, это была не очень складная песенка, но ласточка, деревенская простушка, не умеет петь по-учёному. Зато как весело поёт она, как бойко! Даже у людей от её песни делается легче на душе.
И Скробку сделалось удивительно легко. А так как он был весь запылён при своей работе, то взял ведёрко, пошёл к колодцу, чисто-начисто вымыл лицо и руки, привёл в порядок волосы, очистил одежду и весело засел с детьми за миску с картофелем.
И так уже это у него навсегда вошло в обычай.
Ребятишки Скробка, не привыкшие к тому, чтобы их отец умывался вечером и так ласково смотрел на них, вместе с ласточкой удивлялись такой перемене.
- Должно быть, скоро будет Светлое Воскресенье, - после долгого раздумья сказал Войтусь.
А Кубусь ответил на это:
- И тятя поросёнка купит.
Теперь они ходили с великою важностью грудью вперёд, руки за спину, головы кверху задранные, волосы водою смочены - ходят и сами себе дивуются, всё выжидают Светлого Воскресенья.
Прежде Скробек неохотно видел их возле себя и часто отгонял прочь, чтобы не смотреть на их голод и на их нужду, а теперь звал их с собою в поле, сажал на меже и, прислушиваясь к их звонким голосам, отирал пот с чела и шептал с радостной улыбкой:
- Тяжело мне, но вам зато будет легче!
III
День угасал. Огромный солнечный шар тихо склонялся к западу, залитому розовым блеском зари.
Со стороны бора шла лунная и золотая ночь, влача за собою серебристо-туманную одежду. В окроплённых росою травах дергач крикнет то там, то здесь; со стороны бора ему отвечает выпь, скрытая в лозине; над землёю стоит сильное благоухание трав и злаков.
То был вечер под Ивана Купалу, - таинственный, дивный, такой вечер, когда люди понимают голоса зверей, птиц и всякого растения.
Вот в этот-то вечер Скробек и допахивал поле. Далеко и широко было слышно его весёлое, бодрое покрикивание:
- Ну!.. Ну, малютка... Тащи скорее!..
К этим окликам прислушивались ребятишки Скробка, которые сидели на орошённой траве, как раз против чернеющейся группы сплошного кустарника, прижимаясь друг к другу русыми головками, и слегка начинали уже дремать. Это огромное угасающее солнце, эта ночь, идущая по росе, обнимали их точно мягкими золотисто-серебряными крыльями и убаюкивали их ко сну.
Вдруг Кубусь заворочался.
- Земля говорит... - пробормотал он тихим сонным голосом.
Но Войтусь обрушился на него:
- Вот дурак-то!.. Скажите, пожалуйста!.. Да разве у земли есть губы, чтобы она говорила?
- Да ты-то слышал их?..
- Слышал!
- Что же они говорили?
- Да разные разности... О!.. И теперь говорят!
Войтусь насторожил уши. И вправду, со стороны лугов и бора шёл тихий шёпот и шум, словно тихие голоса вырывались из тысячи крохотных уст.
- Ну, вот, - подтвердил Кубусь.
Старший брат вытаращил глаза, потому что ему казалось, что таким образом будет удобнее, и старательно прислушивался.
Но голоса теперь соединялись, сливались в слова, более определённые, и как будто бы далёкие, и вместе с тем такие близкие, точно их нашёптывали в самую душу.
Теперь оба мальчика ясно услышали не то звук струны, не то пение... точно звонит полевой колокольчик:
- Ты слышишь? - шепнул Кубусь.
- Слышу, но мне страшно, - говорит Войтусь и крепче прижимается к брату...
А в это время голоса приблизились, стали ещё слышней:
И вдруг из-под каменьев, из-под трав, из-под кустарников послышались лёгкие шаги множества маленьких ног... Мальчики задержали дыхание, вытаращили глаза, вытянули шеи, смотрят, - истинное чудо!
Тут же на меже, под старой, полуистлевшей грушей, вся земля зароилась маленькими, пёстро-одетыми человечками, которые, взявшись за руки, начали весело танцевать.
- Краснолюдки... Гномы! - шепнул Войтусь.
- Король!.. - воскликнул Кубусь подавленным голосом. - Вон он... король!
И он показал пальцем на старую полевую грушу, из дупла которой вдруг заструился яркий белый свет. Войтусь не видал ничего и только, спустя несколько времени, заметил, что в дупле сидит старый, очень старый король, в белой одежде, в короне и с золотым скипетром.
Войтусь хотел уже было воскликнуть: "Боже Ты мой!" - когда вдруг из большой кучи хвороста и терновника, от которого Скробек освободил своё поле, начали показываться маленькие летучие искры словно золотые пчёлы, и маленькие ползучие струйки огня словно золотые змейки.
И одновременно с этим в воздухе зазвучала тихая песня:
Эта песня ещё звучала, когда в костре хвороста и терновника вдруг вспыхнул ясный пламень, в ярком блеске которого ещё шибче, ещё легче, ещё воздушней плясали краснолюдки, так что, как поглядишь на них, поневоле почувствуешь головокружение.
- Караул!.. Тятя!.. - восклицал Войтусь, охваченный внезапным испугом. - Караул!.. Гномы танцуют.
Но Скробек не видит и не слышит ничего. Руки его напряжены, глаза горят огнём великой и тихой радости.
Он допахал последний клок пустыря, снял шапку, оглянул широкое небо, всё залитое блеском луны, и сказал тихим голосом:
- Благодарю Тебя, Господи Иисусе Христе, что Ты помог мне в моей работе. Аминь.
И, взяв лошадь под узды, он шёл большими шагами к меже, где сидели мальчишки, так бодро шёл после тяжёлой работы как бы после отличного отдыха, лёгкий, радостный, до мозга костей проникнутый светом и тишиной Ивановской ночи.
Словно подавленный Скробек прислушивался к этому пению, смотря на окрестность, залитую лунным светом, а вслед за ним, как раз у его ног, шла его резкая, короткая тень, отражаясь на земле.
Посмотрел на эту тень Скробек раз, посмотрел другой и тяжело вздохнул. Не так ли же точно как эта чёрная тень ходила за ним чёрная доля?
Он поник головою и задумался, и вся воздушная музыка не стала слышна ему.
Что он заработал на лесопильной мельнице, что летнее время отложил в горшок, всё это ушло на плуг, на борону, на топор, на еду, хотя он, ой, ой как бережно обращался с этими денежками. Что делать? И кузнецу нужно заплатить, и соли купить... И вот вчера он истратил последний медяк...
А теперь что будет? Как он справится с той святою землёю, которая ждёт зерна?
и в хату вотрётся. Но тут Скробек не видал ничего, только швырнул шапку на стол, тяжело опустился на лавку и погрузился в свои грустные мысли.
Немного погодя, двери скрипнули, и в комнату тихонько вошла Марися, возвращающаяся из далёкого путешествия.
[*] - То же самое, что наша ночь под Ивана Купалу.