| Автор: | Конопницкая М., год: 1896 |
| Категории: | Сказка, Детская литература, Повесть |
Дело Ветошки
I
Теперь с утра до ночи в деревне раздавались тяжёлые удары цепов, то в одиночку, то вдвоём, втроём, и даже вчетвером, и всё скорее, всё запальчивей, так что эхо отражалось даже в лесу; так хозяева старались обмолотить новое зерно для посева в надлежащую пору!
Только одному Скробку было нечего молотить, только один Скробек ходил печальный, без всякого дела от хаты до поля, от поля до хаты, думая, откуда он добудет зерна, чем засеет своё поле.
А земля как будто сама просила семян. Обогрело её солнце, освежили росы, прямые и ровные борозды тянулись под голубым небом. С рассвета до сумерек над ними порхал жаворонок, серый певец вспаханных полей, и звонил своим чудеснейшим голоском:
Слушал эту песню Скробек, покачивал головою и жалостно вздыхал.
- Эх, ты, земля, земля, - говорил он. - Вспахал я тебя плугом, взборонил бороною... и разве только слезами обсеменить мне суждено тебя!
А тем временем цепы всё бьют и бьют...
Бьют цепы по золотой соломе, сыплется из колосьев золотое зерно, а ударит молотящий посильнее, то зерно так и брызнет, далеко-далеко, за ворота риги, как брызгают золотые искры, когда кузнец бьёт по раскалённому железу на наковальне. А перед воротами риги суетня, на чём свет стоит. Целые стаи воробьёв с ближайшего тополя слетаются на разлетевшееся зерно, и кричат, и клюют, и дерутся, и ссорятся, а подойдёт кто-нибудь поближе, тотчас же фррр!.. и опять на тополь, точно их ветром сдунуло.
- Что это птицы сегодня так чирикают? - спрашивают мужики друг у друга. - То ли к дождю, то ли к хорошей погоде.
А того они и не видят, что между воробьями увивается громада гномов и собирает самым тщательным образом разлетевшееся зерно. И в то время, когда воробей успеет схватить одно зерно, краснолюдок схватит десять. Вот какая работа!
Свирепеют воробьи, так и наскакивают, наеживши пёрышки, на красные капюшоны; но краснолюдки ничуть не боятся этих крикунов и спокойно ходят между ними, собирают себе, то ли в мешочки, то ли в полы епанчи самое, что ни на есть, лучшее зерно.
- На вот тебе, воробушек, раздроблённое зерно, кушай на доброе здоровье. А какое полное, целое, золотистое, - то на посев. Из одного зерна, брошенного в землю, выйдет целая сотня других. И бедный человек попользуется им, и детям из этого хлеба что-нибудь уделит, и вам, воробушкам, что-нибудь перепадёт.
Так говорили краснолюдки, собирая зёрна.
Но слова их неясно были слышны за громким чириканьем птичьей стаи, которая решительно не обращала внимания на эти речи. Известное дело, птица себе как птица! Заботы о завтрашнем дне у неё нет. Не пашет она, не сеет, ей и так хорошо живётся. Если сыта сегодня, то поднимает головку и поёт. А придёт завтра, опять поднимает головку и опять поёт, и с уверенностью и радостью рассчитывает на хлеб насущный.
А тем временем цепы ударяют по колосистой и золотой соломе, и гномы работают, не покладая рук, а что соберут за день, то несут в подземелье и ссыпают в кучку.
Подземелье сухое, отлично выбранное под корнями дуба, берёзовою корою выложенное, - так и серебрится. Вверху - отверстие для проветривания, сбоку - для прохода, а посредине золотистое зерно, целенькое, высокой кучкой насыпанное, с целую четверть может быть. Такое добро нельзя оставлять без надзора, без стражи.
Каждый день один из гномов липовой лопаточкой переворачивает зерно, сушит его, открывает отверстие на солнце, а когда смеркнется, метёлкой сметает его опять в кучку и, заткнув мхом верхнее отверстие, чтобы в подземелье не зашли роса и сырость, сам ложится и сторожит.
"Ну, - думает он, - улежалось, может быть".
Так ночь и прошла.
На другую ночь зерна опять стало меньше.
"Э! - думает Василёк, который был сторожем. - Может быть, усохло немного".
Но на третью ночь зерна убыло столько, что Жучок, на долю которого выпало сторожить, схватился за голову и наделал ужасного шума.
Сомнения нет, что кто-то таскает зерно.
Сбежалась вся дружина, смотрит - ущерб великий! Страшное дело! Уж и половины нет.
Горевать тут по пустякам нечего, надо держать совет. Идут к королю.
- Всемилостивый король, - говорят, - какой-то вор у нас берёт зерно. Что нам делать с ним?
- И вы его возьмите.
Дружина отвечает:
- Всемилостивый король, вор как ветер в поле, перед ним сто дорог открыто, кто ж его поймает?
Тогда король сказал:
- Я дам свою печать, запечатайте все выходы, дабы знать, по которой из этих ста дорог приходит вор.
Берёт дружина печать, затыкает серым мохом все щели, на мху делает решётку из тростника, связывает её самой длинной травой, на узлах кладёт печати, ставит стражу и ждёт.
Пришла ночь.
Тихо везде, точно всё вымерло. На деревьях листок не пошевелится.
Тёмная лазурь без дыхания висит над землёю, а звёзд в ней словно песку в море.
А стражу в эту ночь держали Микула и Пакула, два родных брата, из которых король Огонёк составил себе придворную полицию, пожаловавши им на голову прекрасные шлемы из полевых колокольчиков и сабли из шпажника, что выставляет из длинных и узких листьев свои огненно-красные цветы.
В Соловьиной долине всё спит, - и голубой ручей, и травы, и хлеба; спят мушки и птицы, и хоры лягушек, и водяные лилии, и даже тот старый дуб, под которым Микула и Пакула держат верную стражу.
Так дело шло до рассвета.
Вскочила дружина гномов и бежит к подземелью, - стража стоит, как стояла, печати лежат, как лежали. Заглянули краснолюдки внутрь, а там только горсточка хлеба, только на донышке осталось.
Измучились они.
Что же это за вор, что замка не трогает, печатей не ломает, а добро уносит?
Смотрят они друг на друга, молчат, никто не знает, какое тут вымолвить слово.
Тогда заговорил король:
- Если моя печать не уберегла добра, и стража моя не уберегла, тогда и никто не убережёт.
В это время Петрушка, - у него в голове всегда бывали новые мысли, - закричал из толпы:
- А что я получу, всемилостивый король, если схвачу этого вора?
Король отвечает:
- Голос за него, когда его будут судить.
Петрушка возмутился.
- Что? Голос за вора? Не хочу я этого! За такого негодяя я и мизинцем не шевельну, когда его будут вешать. Отдай мне лучше, всемилостивый король, ту песню, которую написал маэстро Сарабанда, и которая теперь уже не нужна Полубоярину, потому что он потерял голос.
- Пусть будет так! - сказал король и взмахнул скипетром.
А песня эта была написана на лепестках шиповника и на мотыльковых крыльях чистейшею майскою росою так великолепно, что её хранили в сокровищнице как великую драгоценность.
Петрушка от радости подскочил на аршин от земли, обнял королевские колени, снова подпрыгнул и как ветер помчался к лесу.
II
Рассвет уже приближался, и птицы в лесу начинали уже пробуждаться, когда Петрушка нашёл хатку бабушки и остановился у её низкой двери.
Бедно было в хатке, - одна скамейка, камин, жалкая постель, а всё остальное травы и травы.
только крыльями совы.
В комнате у камина сидит бабушка, прядёт золотые нити на прялке, тихим голосом поёт старые песни и с тихим шелестом пускает золотое веретено.
- Здравствуй, бабушка! - говорит с порога Петрушка.
Подняла бабушка голову, приложила руку к глазам, смотрит внимательно, наконец признала Петрушку, который уже однажды летал в её хату за иглой для Полубоярина.
- Здравствуй, здравствуй! Входи в добрый час. Что тебе нужно?
Вошёл Петрушка, низко поклонился, поцеловал у бабушки сморщенную руку и говорит:
- Совет мне нужен. Вор таскает у нас добро, а поймать его мы не можем. Сущая беда.
Слушает бабушка, слушает, перестала ногою вертеть колесо, золотое веретено опустила наземь, золотую нитку держит в пальцах, качает седою головою и глубоко думает.
Но вдруг она спрашивает:
- А что таскает вор?
- Зерно таскает, - отвечает Петрушка с великим негодованием. - Посевное зерно таскает, негодяй!
А бабушка говорит:
- Подсыпьте ему ещё и жемчуга в это зерно.
- Что? - крикнул Петрушка. - Ещё и жемчуга? Вору, который нас обкрадывает, мы должны ещё подсыпать жемчуга? Бабушка!.. У тебя в голове от старости, должно быть, начало путаться.
Но бабушка уже подняла золотое веретено и, пустив в движение колесо, тянет золотую нитку...
- Подсыпьте ему жемчуга, - ещё раз повторила она и, не обращая внимания на Петрушку, начала петь старинную песню тихим, дрожащим голосом.
- Бабушка! - воскликнул на это Петрушка. - Я шёл к тебе как к родной матери за советом. Я не пошёл ни ко Дню, ни к Ночи, ни к Солнцу, ни к Месяцу, а пошёл к тебе, бабушка, потому что знаю, что ты премудра, и премудрость твоя истекает из многих дней и многих ночей, из многих восходов и закатов солнца и месяца, а ты как принимаешь меня? Какой совет даёшь ты мне? Ну, Бог с тобою, вижу я, что ошибся!
Он говорил это с великим сожалением в голосе и с великою обидой в сердце и направлялся к дверям.
Он был уже на пороге, когда бабушка прервала свою песню и крикнула ему вслед:
- Жемчуга... Жемчуга дайте ему! Подсыпьте!..
Но голос бабушки так вырос, так усилился, такие воздушные круги колебал и волновал один за другим, что хотя Петрушка был уже далеко, но голос этот летел за ним, над ним, при нём и всё кричал:
- Жемчуга!.. Жемчуга подсыпьте ему!.. Жемчуга!..
Задумался Петрушка над этою великою мощью голоса, которая могла быть порождена ничем другим как только великою правдою, остановился вдруг и сказал:
- А может быть, там и нужно! Может быть, так и нужно!
И он начал соображать, как и что ему нужно делать.
- Что будет, то и будет, - оказал он наконец, - авось за это не повесят.
А так как он всегда бывал смел и охоч до всяких приключений, то возвратился домой в самом отличном расположении духа и тотчас же направился к королю.
- Всемилостивый король! - заговорил он. - Сколько жемчужин ты доверил бы мне на нынешнюю ночь?
Король ответил на это:
- Доверить одну, значит - и все доверить. Но я твою верность к нашей персоне ценю больше жемчугов.
Петрушка был очень рад.
- Благодарю тебя на этом слове, всемилостивый король! Доверь мне горсть жемчуга, а если мне удастся словить вора, то я тебе сегодня же представлю его.
- Иди и возьми! - сказал на это король.
И он тотчас же позвал казнохранителя, чтобы он дал горсть жемчуга Петрушке, не считая.
Обнял Петрушка государевы колени, а так как сердце у него было мягкое, то украдкой отёр одну-другую слезинку, потом весело рассмеялся и пошёл за жемчугом.
А на дворе уже начинало смеркаться.
Собрались краснолюдки, смотрят с любопытством, что будет, а Петрушка с горстью жемчуга идёт прямо в подземную кладовую и мешает жемчуг с оставшимся зерном.
- Во имя твоё, бабушка, - говорит он, - и во имя твоей старой мудрости.
Потом он обратился к товарищам:
Он сел на пригорок, голову прислонил к камню и смотрел вслед уходящим сонными глазами.
С востока поднялся маленький ветерок и зашелестел травою. Весь этот шелест и шёпот плыли словно по воздуху.
Но Петрушка, однако, мало обращал внимания на этот шелест, а так как был утомлён дорогою, то заснул и проснулся только на рассвете. Проснулся он, смотрит, а тут, почти у его ног, виднеется как бы дорожка от пригорка к пустырю, усыпанная теми жемчужинами, которые он примешал к зерну.
Тогда он крикнул и побежал по этому следу, а дружина гномов за ним.
Бежит Петрушка, остановится и потом опять побежит, - через сто, через двести шагов лежит жемчужина, как будто бы кто-нибудь, спешно захватив вместе и зерно, и жемчуг, потом бросал то, что ему не нужно.
"Ой, премудра ты, бабушка, премудра!" - думает Петрушка и подходит уже к самому пустырю.
Смотрит, последняя жемчужина лежит в глубокой борозде, а тут же откинутая грудка земли, а под нею ямка.
Наклонился Петрушка, раскапывает земляной холмик, а две или три жемчужины перед его глазами сыплются в глубину.
По его приказу дружина начинает копать и докапывается до большой ямы, в которой похищенное зерно лежало почти всё в целости.
Тут же сидела согнувшись полевая мышь и её семейство.
- А, вот ты где! - крикнул Петрушка и схватил за шиворот злодея. - Микула! Пакула! Идите сюда скорей!
Испуганная мышь пискнула, пытаясь вырваться и удрать, но придворная милиция так насела на неё, что она принуждена была поддаться.
Торжество было неимоверное.
С криками, с пением возвращались гномы с экспедиции, ведя пленника и таща мешки с отысканным зерном обратно в своё подземелье.
III
Торжественно и великолепно открылся королевский суд в Соловьиной долине. Его величество король выступил во всём своём блеске.
Толстый паж Мычка нёс за ним пурпурный плащ, на голове короля сверкала золотая корона, а бриллиантовый скипетр сеял блеск как восходящее солнце; у входа в судебный зал стоял государственный обвинитель, мудрый Кошачий Глазок, тут же за ним Микула и Пакула в парадных мундирах, а вокруг, хотя в некотором отдалении, толпились краснолюдки, и глаза всех присутствующих были обращены на обвиняемого.
Он стоял сгорбленный, в убогой одежонке, с крепко связанными назади передними лапами, позеленевший от волнения и страха, и так дрожал, что ноги видимо тряслись под ним словно в лихорадке.
Красноречивый Кошачий Глазок, окончив перечисление его вин, требовал суровой кары: самое меньшее, - повесить его на высочайшей ветке дуба, возложив на него издержки по производству дела.
Почтенный обвинитель даже охрип и тяжело дышал, отирая фуляром вспотевший лоб.
- Как твоё имя, несчастный?
Посинела мышь и пошатнулась, но Микула толкнул её к королю, и она ответила тихим голосом:
- Ветошка, слуга вашего королевского величества.
- Зачем ты похитил это зерно?
- Голоден был... Был нищ... Дети мои умирали с голоду.
- Но голод не даёт права похищать чужое имущество. Не так ли?
- Так, милостивый король! - отвечает Ветошка, дрожа всем телом.
- Что же ты скажешь в своё оправдание?
- Ничего... Кроме голода... Голод... Страшный голод...
- Но и при величайшем голоде ты не мог бы съесть такого количества зерна. Десятой доли хватило бы тебе и твоим детям.
- Зимы боялся... всемилостивый король!.. Зима страшно длинна и тяжела... Половина моих детей вымерла в прошлую зиму, король!.. Ах, как они страшно страдали... Самый молодой... самый молодой, король всемилостивый, на моих глазах умирал от голода... Шесть дней, шесть ночей смотрел я на это... и жил... жил и не мог сам умереть за него... не мог!
Отвернул король свой маститый лик, на котором выражалось сострадание, а в толпе гномов послышалось рыдание.
То плакал Петрушка.
Ветошка продолжал:
- После младшего умер старший... Старший сын мой, всемилостивый король, умирал на моих глазах... Десять дней, десять ночей умирал... и я смотрел на это... и не мог умереть за него сам, хотя умирал с ним вместе!
Нахмурил король брови, чтобы удержать слёзы подступающие к глазам; в дружине краснолюдков послышался глубокий вздох, то Петрушка рыдал громко.
Ветошка говорил дальше:
- А потом умирал третий... Третий сын мой умирал... с голоду умирал, о, всемилостивый король, а я смотрел на это!..
Он сильно задрожал и окончил почти бессознательным голосом:
Но король Огонёк поднял скипетр и сказал:
- Я должен быть строгим, потому что ты тяжко провинился. Зерно это было посевное, предназначенное для посева такому же несчастному как ты, у которого тоже есть голодные дети. Да будет к тебе применена справедливость.
- Смерть! Смерть преступнику! - воскликнул Кошачий Глазок.
- Смерть! - повторили за ним Микула и Пакула в один голос.
Ветошка стоял как поражённый громом, трясясь и обводя кругом бессмысленным взглядом.
Король отвернулся и хотел было покинуть свой судебный трон, когда Петрушка бросился к нему из толпы, пал к его ногам и воскликнул:
- Я хочу подать за него голос. Голос за осуждённого, милостивый король! Голос, который ты сам хотел мне дать. Голос! Я прошу голос!
- Даю тебе голос! - говорит король, ласково наклонился к нему и благосклонно дотронулся до него скипетром.
А Петрушка заговорил с рыданием:
- Прости! Прости его, добрый король! Прости! Скажи, что ты прощаешь его! То будет моя песня! То будет моя лучшая песня. Единственная песня! А другой я не хочу! Не хочу!..
Заплакал старый король, видя такой взрыв жалости в своём любимом слуге, и говорит:
- Ты победил, Петрушка! Милосердием своим ты победил мою справедливость. Пусть будет по твоей воле!
Тут он взмахнул скипетром и сказал:
- Отпустить на волю этого несчастного и накормить детей его. С этих пор его дети будут получать пропитание с моего стола. А зерно сегодня же отдать сеятелю и земле, которая ждёт посева.
IV
У сиротки хлопот был полон рот, прежде чем она хоть кое-как обрядила хату Скробка. И в огород она, нет-нет, да и заглянет.
Запущение там было такое, что у Мариси сердце изныло.
"Хоть бы чуточку конопли, - думала она. - Вот было бы хорошо: срезать, высушить, очистить, а в поздние зимние вечера прясть золотистые нитки!"
Её мать, сидя за такой работой, певала отличнейшие песни.
"А если бы две грядки капусты! Земля чёрная, урожайная, кочни были бы страсть какие!"
"На весну, - думает она, - непременно нужно начать перекапывать в огороде. Да разве одна я тут справлюсь!?"
Вдруг она захлопала в ладоши.
"А Войтусь, а Кубусь? Вот и готовые работники!.."
Но не один этот бедный, пустой, заглохший огородик приводил в уныние Марисю. Всё чаще и чаще её навещала тоска по гусяткам, по пригорку с золотистыми цветочками, по Гасе, который иногда укладывался у её ног на солнечном пригреве, а то срывался и обегал гусяток, весело повякивая.
И вот, однажды, приведя хату в порядок, вышла сирота на ближайший луг.
Смотрит она, - в высоком бурьяне перед нею мелькнуло что-то издалека словно красная остроконечная шапочка.
- Подзёмок! - крикнула Марися и побежала за ним.
Сердце её сильно билось, - удивительно, как совсем не расколотило её худую грудь, а Марися всё бежала.
Капюшон всё больше и больше отдалялся. Вот он нырнул в зарослях, и Марися бросилась к зарослям.
Как бы она была рада увидать Подзёмка, расспросить его... о чём? Она сама ещё не знала. Пусть только ей удастся нагнать его. Тогда она поблагодарила бы его за всё: и за гусяток, которые живы до сих пор, и за угол в хате Скробка, за Войтуся и Кубуся, которые стали чуть не её братьями...
И вот она, что есть силы, мчалась за удаляющейся шапочкой, как только несли её ноги.
Наконец, шапочка исчезла и больше не показывалась.
Остановилась тогда Марися, оглядывается кругом, куда она зашла?
Да ведь тут и заросли скоро кончаются?..
Словно зарево пожара просвечивал сквозь них пурпур заходящего солнца. А дальше виден лес, лес хорошо ей знакомый. Значит, она забежала на самый конец соседней деревни, Голодной Вольки.
Она сделала ещё несколько шагов. Может быть, она увидит своих серых и белых питомцев, Гасю своего увидит.
И вот она, скрытая густыми кустами, видит, как на выжженном солнцем пригорке её гусятки спокойно щиплют травку, как вокруг них увивается верный Гася, а в волнах пшеницы то наклоняется, то поднимается девочка, новая пастушка. Она рвёт запоздалый мак, васильки, куколь, чтобы связать всё это потом в пучок.
Марися остановилась в зарослях и с любопытством смотрит на всё.
В это время солнышко зашло, пастушка собрала гусей и при помощи Гаси довела их домой. Гася повякивал, в особенности, на ту белую гусыню, которая и при Марисе, обыкновенно, всегда опаздывала идти за стаей; наконец, гусятница погрозила ей хворостиной, и белая гусыня поплелась рядом с гусаком в первом ряду.
Она думала, что если не с Подзёмком, то, по крайней мере, она поздоровается с Гасей, со своими гусятками; но они ушли, а Марися им и словечка сказать не успела.
Попросту сказать, она испугалась новой гусятницы. Но теперь, когда уже никого нет, не осмелится ли она хоть минутку посидеть на своём пригорке?
Она раздвигает кустарники... Что это такое?
На земле лежит мёртвый хомяк, а немного подальше также мёртвый Объедало. У обоих мех разорван, у обоих глубокие, уже почерневшие раны.
Заломила Марися руки и рот раскрыла от удивления.
Объедало... тот всегда наводил страх на Марисю.
Но хомяк! Неужели это был её хомяк?
Бежит Марися к его норке, раздвигает густую траву, помятую там и здесь. Клочки серовато-жёлтой и рыжей шерсти прицепились к стеблям; на листьях словно кораллы висят капли застывшей крови; вход в норку разрыт острыми когтями.
Стоит Марися и задумалась.
- Бедный хомяк! - говорит она.
Это верно, что бедный. Свирепый Объедало сдержал свою ужасную угрозу и весь свой гнев, что гуси вновь ожили, излил на несчастного зверька. Но и хомяк тоже не прав. Отчего он так равнодушно смотрел, как лис подбирался к гусяткам? Отчего он не предостерёг пастушку или хотя бы Гася? С гусями не было бы этого несчастья, а лис должен был бы убираться за тридевять земель.
А теперь лежишь ты без жизни, несчастный хомяк. Вот так-то, думая только о себе, ты и сгубил самого себя!
Смотрит Марися, недалеко, шагах в двух от норки, трава вся помята. Вот здесь-то и подкарауливал хомяка Объедало, вот отсюда он и прыгнул на него, да только, видно, зашелестел сухим бурьяном, хомяк сообразил в чём дело и отступил к своей норке. Но разбойник Объедало преследовал его и там. Копнул лапой и уже очутился в ямке. И началась кровопролитная борьба. Хомяк ударил Объедалу страшно, смертельно, но и его самого задушили и потащили в кусты. Объедало хотел было тащить его дальше, в свою нору, но и из него уходила жизнь, вместе с кровью.
Бедный хомяк! Если что-нибудь его и могло утешить в последнюю минуту, так это то, что в смертельном бою со свирепым зверем он выказал необычное мужество. Позвольте! Схватить Объедалу прямо за горло, не задумываясь, что будет дальше, это ведь немалое геройство!
Он погиб сам, но и враг его погиб также, хотя силы были и неравные. И так один маленький хомяк, искупая смертью своё равнодушие к другим, избавил всю окрестность от безжалостного и изворотливого преступника.
Тем временем Марися, глядя на изорванную шкуру хомяка, на его когда-то быстрые, а теперь уже угасшие глазки, на неподвижно и грозно торчащие усики, которыми прежде он так потешно поводил, почувствовала такую жалость к нему, что из-под её опущенных ресниц полились обильные, серебристые слёзы.
Плача, она опустилась на колени возле хомяка и заговорила ласковым голосом, как будто зверёк мог ещё слышать её:
- Не бойся, не бойся, мой бедненький! Я не оставлю тебя здесь, рядом с этим скверным лисом, рядом с этим хитрым разбойником. Я возьму тебя с собою, бедняжка. Закопаю я тебя в усадьбе Скробка, под большим дубом, глубоко! Ямку я тебе устелю листками... Листками и прикрою тебя... Будешь ты себе лежать тихо, спокойно... Я не оставлю тебя здесь; нет! По крайней мере, близ меня будет хоть один из старых друзей.
Она тотчас же наломала зелёных веток ели, накрыла ими хомяка, положила его в фартук и торопливо пошла домой.
мелькает что-то красное словно огонёк.
И, действительно, едва она свернула на тропинку, ведущую к Скробковой усадьбе, как листья эти медленно раздвинулись, а знакомый нам по делу Ветошки, гном Петрушка, осторожно выполз из них и спросил тихим голосом:
- Взяла?
На это из бурьяна, закрывающего норку хомяка, послышался другой голос и тоже тихий:
- Взяла!
С такими же предосторожностями как Петрушка из лопухов вылез и Подзёмок, приложив палец к губам.
Но Петрушка, по природе очень живой и не умеющий сдерживать себя, начал скакать и радостно закричал:
- Вот так удалось нам! Вот так удалось!
- Тише ты, сумасшедший! - зашипел Подзёмок, схватив его за руку. - Ты кричишь так, словно находишься здесь один. Она ещё услышит...
- Ну, откуда? Сверчки под вечер так играют, что всех нас заглушат. Но скажи ты сам, - удалось нам, а?
- Как могло бы не удасться! Такая добрая душа и без поощрения пожалеет.
- Вот то-то! Мёд, не девчонка! С другою дело не пошло бы так ладно.
- Но ты о том дубе и о том погребении так громко подсказывал, что я перепугался, - а ну, как она обернётся на лопухи!
- Я всегда так. Просто, с мосту! Что будет, то и будет! Вот видишь, она ничего и не заметила.
- Ох! - простонал Подзёмок. - У меня даже колени затекли. Я-то ведь в этом бурьяне с самого утра сижу, муравьёв от хомяка прутиком отгоняю, чтобы Марися дотронуться до него не побоялась.
- А я, - ответил Петрушка, - думал, что ноги поломаю, так бежал впереди неё до Голодной Вольки, чтобы привести её к надлежащему месту. Она даже думала, что это ты, потому что я нарочно так надел на голову капюшон и занял у Василька трубку, чтобы лучше походить на тебя. Уф! Как только я ввалился в эти лопухи, так думал - сейчас заору... Представь себе, между лопухами росла крапива да в каком количестве! Если бы не приказание его величества, то я не посмотрел бы ни на что и убежал бы... Но ничего не поделаешь!.. Король, во что бы то ни стало, приказал, чтобы это зерно было доставлено Скробку сироткою... Это будто бы за то, что он приютил её в своей хате.
- Сейчас видно нашего доброго короля!
- Ну, пойдём за нею!.. Только осторожней...
- Знаешь что, Петрушка? Сними ты сапоги, а то они страшно скрипят.
- Я? Сапоги? Ещё чего! Ты можешь сам скакать босиком, потому что наверно привык к этому у бабы, когда был подкидышем. Но я!? Дворянин, рукоположённый его величеством!?. Выдумал, нечего сказать!
- Зачем мне скрипеть? Пойдём!
И, взявшись за руки, они молча пошли за сиротою, - Петрушка, поднимаясь на цыпочки в своих длинных красных сапогах, которые, действительно, скрипели, а Подзёмок, шлёпая огромными красными туфлями, которые то и дело сваливались с его ног.
V
Тем временем на небо взошёл месяц и своим прекрасным серебристым светом брызнул на лесную тропинку. По этой тропинке шла Марися, вся белая от лунных лучей, поднимая голову к небу, а худыми ручонками крепко придерживая концы фартука, из которого торчали еловые ветки, прикрывающие бедного хомяка. Она шла поспешно, потому что перед ночью в хате нужно было ещё кое-что убрать, и на ходу раздумывала, говорить ли Войтусю и Кубусю о хомяке или нет?
Но когда она раздумывала, что-то шепнуло чуть не над самым её ухом:
- Нет, нет! Мальчишкам говорить не нужно. Они, пожалуй, ещё разроют хомяка. Правда, мальчишки они милые, но всегда падки на шалости. Лучше поменьше говорить, - вот что!
Марисе показалось, что это ей говорят её собственные мысли, и она ускорила шаг, не зная даже того, что рядом с её тенью, которая падала на дорожку от лунного света, движется ещё какая-то маленькая тень.
То был Петрушка, которому было чрезвычайно важно, чтобы Марися сама похоронила своего хомяка. Он-то, именно, и подскочил подшепнуть ей её решение, а потом двумя огромными прыжками очутился возле Подзёмка.
- Что ты делаешь сегодня! - тихо воскликнул Подзёмок, когда Петрушка сдёрнул с него капюшон, не рассчитав своего прыжка.
Петрушка ответил:
- Я так рад! Так рад, что король останется доволен: если бы я не должен был сопровождать девочку, то прыгал бы козлом до самого утра.
- Зачем же?
- Как зачем? Разве ты не знаешь, что когда краснолюдки прыгают при месячном свете, то бабы ссорятся?
- Ну, и что ж из того?
- Да ничего! Пусть ссорятся! Завтра суббота, бабы сбивают масло, а когда баба сердита, то скорее собьёт масло. Вот увидишь, какое оно будет густое!
- У тебя всегда глупости в голове.
- Глупости? Подумай о том, что ты говоришь. Густое масло, - разве это глупость?
Но Подзёмок положил ему руку на плечо.
- Слушай, Петрушка, - сказал он, - нам нужно поспешить к королю, потому что Скробкова хата уже видна. Ты приготовил какую-нибудь мотыгу под дубом?
- Как не приготовить? Она стояла за дверями в сенях.
Действительно, Марися шла прямо к дубу, который тихо и ласково шумел, точно нашёптывал какие-то слова.
Подойдя, девочка поискала глазами какую-нибудь палку, чтобы разрыть землю для могилки своего хомяка, как вдруг увидала Скробкову мотыгу, прислонённую к дубу.
- Славу Богу! - прошептала она. - Тятя забыл мотыгу... Времени достаточно, чтобы выкопать хорошую ямку.
И она тотчас же начала рыть землю, положив хомяка на траву. Ударила она мотыгой один раз, ударила другой и сама себе дивится, как споро идёт её работа. Мотыга словно пёрышко, а земля такая рыхлая, как будто её только что насыпали.
- Я страсть какая сильная сделалась на Скробковом хлебе, - прошептала она с улыбкою.
Она помолчала и тихо вздохнула.
- Эх, эх!.. Чем я заплачу за этот хлеб? Разве только Бог заплатит за меня.
Она только что договорила эти слова, когда её мотыга провалилась сквозь тонкий слой земли в глубокую яму. Девочка едва-едва удержала её.
- Боже Ты мой! - сказала она. - Это, должно быть, дубовые коренья так сплелись между собою, чтоб идти в землю, а под ними пустота. Ну, да всё равно! Для моего хомяка хватит на могилку.
Вдруг сквозь ветви дуба проскользнул лунный луч, и под дубом сделалось светло. Марися подскочила к ямке, запустила в неё руку и вдруг почувствовала что-то сыпучее.
Вынимает она руку, смотрит, - пшеница словно золото. Ещё раз она запустила руку, - зерна целая куча. И куда ни двинь рукою, всюду зерно и зерно!..
А луна всё светлей, а свет всё белее, и такой блеск струится от зерна, что подумаешь, - это сокровище, о котором говорится в сказках, и дуб шумит так тихо, так легко...
...Отплатит за тебя Бог, сирота, отплатит!
- Боже Ты мой! Боже мой! - повторяет изумлённая Марися, но вдруг вскакивает и с криком бежит в хату.
- Хозяин!.. Тятя! - говорит она задыхающимся голосом в то время, как слёзы радости словно жемчуг сыплются из её глаз.
Скробек сидел на скамье у камина, с поникшею головою, запустив в волосы свои мозолистые пальцы. Он был так тяжело озабочен, чем бы засеять поле, что даже и не слыхал, как скрипнули двери, не слыхал, как прибежала Марися.
- Тятя! - повторила Марися, дёргая его за рукав. - Пшеница нашлась!
Он посмотрел на неё бессознательным взглядом, не понимая, что она говорит. Ему казалось, что это сон.
- Пшеница нашлась, тятя! Много пшеницы...
Скробек широко раскрыл глаза; на лбу у него выступили синие жилы.
- Что ты болтаешь? Что ты болтаешь, девчонка? - воскликнул он, схватив её за плечо.
- А как же? - переспросила Марися, у которой под рукою Скробка даже дыхание спёрло. - Я, тятя, говорю, что пшеница на посев нашлась.
- Что?.. Где?.. Где пшеница для посева?
Руки его тряслись, ноги под ним дрожали, а голос так глубоко засел в его горле, что бедный мужик едва мог промолвить слово от безмерной радости.
- Иисусе милосердный! Где? Где?
- А вон там, под дубом... Под самёхоньким дубом, - весело воскликнула Марися. - Возьми мешок, тятя, - куча большая!
Марися была уже у дверей.
- Да пойдём поскорей... Месяц так и светит...
И они пошли.