Адольф.
Глава пятая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адольф. Глава пятая. (старая орфография)

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Разрыв Элеоноры с графом П... произвел в обществе действие, которое легко было предвидеть. Элеонора утратила в одну минуту плод десятилетней преданности и постоянности: ее причислили к прочим женщинам разряда её, которые увлекаются без стыда тысячью поочередных склонностей. Забвение детей заставило почитать ее за безчувственную мать, и женщины имени безпорочного твердили с удовольствием, что небрежение добродетели, нужнейшей для их пола, должно вскоре распространиться и на все прочия. Между тем жалели об ней, чтоб не упустить случая винить меня. Видели в поведении моем поступок соблазнителя неблагодарного, который поругался гостеприимством и пожертвовал, для удовлетворения беглой прихоти, спокойствием двух особ, из коих одну должен был почитать, а другую пощадить. Некоторые приятели отца моего строго выговаривали мне на мой проступок; другие, менее свободные со мною, давали мне чувствовать неодобрение свое разными намеками. Молодежь напротив восхищалась искусством, с которым я вытеснил графа; и тысячью шуток, которые напрасно я хотел остановить; она поздравляла меня с моей победою и обещалась подражать мне. Не умею выразить, что я вытерпел от сих строгих осуждений и постыдных похвал. Я уверен, что если бы во мне была любовь к Элеоноре, я успел бы возстановить мнение о ней и о себе. Такова сила чувства истинного: когда оно заговорит, лживые толки и поддельные условия умолкают. Но я был только человек слабый, признательный и порабощенный. Я не был поддерживаем никаким побуждением, стремящимся из сердца. И потому я выражался с замешательством; старался прервать разговор; и если он продолжался, то я прекращал его жесткими словами, изъявляющими другим, что я готов был на ссору. В самом деле, мне приятнее было бы драться с ними, нежели им отвечать.

Элеонора скоро увидела, что общее мнение возстало против нея. Две родственницы графа П..., принужденные его влиянием сблизиться с нею, придали большую огласку разрыву своему, радуясь, что под сению строгих правил нравственности могли предаться долго обузданному недоброжелательству. Мущины не переставали видеть Элеонору; но в обращении с нею допускали какую-то вольность, показывающую, что она уже не была ни поддержана покровительством сильным, ни оправдана связью почти освященною. Иные говорили, будто ездят к ней потому, что знали ее издавна, другие потому, что она еще хороша, и что последняя ветренность её пробудила в них надежды, которых они от нея уже не таили. Каждый объяснял свою связь с нею: то-есть, каждый думал, что эта связь требует извинения. Таким образом несчастная Элеонора видела себя навсегда упадшею в то положение, из которого всю жизнь свою старалась выдти. Все содействовало к тому, чтобы стеснять её душу и оскорблять гордость её. Она усматривала в удалении одних доказательство презрения, в неотступности других признак какой-нибудь надежды оскорбительной. Одиночество мучило ее, а общество приводило в стыд. Ах! конечно мне должно было ее утешить, прижать к своему сердцу, сказать ей: будем жить друг для друга, забудем людей, нас не разумеющих, будем счастливы одним собственным уважением и одною собственною любовию: я то и делал. Но можно ли принятым по обязанности решением оживить чувство угасающее?

Мы притворствовали друг перед другом. Элеонора не смела поверить мне печали, плода своей жертвы, которой, как ей известно было, я не требовал. Я принял сию жертву: я не смел жаловаться на несчастие, которое я предвидел, но которого не имел силы предупредить. Мы таким образом молчали о единой мысли, вас безпрестанно занимающей. Мы расточали друг другу ласки, говорили о любви, но говорили о любви из страха говорить о другом.

развлечение могут быть примиримы; но притворство кидает в любовь стихию чуждую, которая ее искажает и опозоривает в собственных глазах.

По странной необдуманности, в то самое время, когда я отклонял с негодованием малейший намек, предосудительный Эдеоноре, я сам содействовал к тому, чтобы вредить ей в общих разговорах. Я покорился её воле, но возненавидел владычество женщин. Я безпрестанно возставал против их слабостей, их взыскательности и самовластия печали их. Я выказывал правила самые жесткия, и сей самый человек, которой не мог устоять против слезы, который уступал грусти безмолвной и бывал в разлуке преследуем образом скорби, им нанесенной - сей самый человек показывался во всех речах своих пренебрегающим и безпощадным. Все мои похвалы непосредственные в пользу Элеоноры не уничтожали впечатления, произведенного подобными словами. Меня ненавидели, ей сострадали, но не уважали её. Обвиняли ее в том, что она не умела внушить любовнику своему более почтения к её полу и более благоговения к связям сердечным.

Один из обыкновенных посетителей Элеоноры, который, после разрыва её с графом П..., изъявил ей живейшую страсть и вынудил ее искательствами нескромными отказать ему от дома, дозволил себе разсеявать о ней насмешки оскорбительные: я не мог их вынести. Мы дрались: я ранил его опасно, и сам был ранен. Не могу выразить безпокойствия, ужаса, благодарности и любви, изобразившихся в чертах Элеоноры, когда она меня увидела после сего приключения. Она переехала ко мне, не смотря на мои просьбы; она не покидала меня ни на минуту до моего выздоровления. Днем она мне читала, большую часть ночи сидела при мне: наблюдала малейшия мои движения, предупреждала каждое желание. Ее заботливое сердоболие размножало её услуги, удвоивало силы её. Она безпрестанно твердила мне, что не пережила бы меня. Я исполнен был умиления я растерзан угрызениями. Я желал быть способным вознаградить привязанность столь постоянную и столь нежную: призывал на помощь к себе воспоминание, воображение, разсудок самый, чувство обязанности. Усилия тщетные! затруднительность положения, уверенность в будущем, которое должно разлучить нас, может быть, неведомое возмущение против уз, которых я расторгнуть не мог, меня внутренно снедали. Я укорял себя в неблагодарности, которую старался сокрыть от нея. Мне больно было, когда она повидимому сомневалась в любви столь ей необходимой: мне не менее было больно, когда она ей верила. Я чувствовал, что она меня превосходнее; я презирал себя, видя, что я её недостоин. Ужасное несчастие не быть любимым, когда любишь; но еще ужаснее быть любимым страстно, когда уже любить перестанешь. Я пренебрегал жизнью своею для Элеоноры, но я тысячу раз отдал бы эту самую жизнь, чтобы она была счастлива без меня.

Шесть месяцев, отсроченные мне родителем, миновались: должно было думать об отъезде. Элеонора ему не противилась, даже и не пыталась удерживать меня; но требовала обещания, что по исходе двух месяцев я или возвращусь к ней, или ей позволю съехаться со мною: я торжественно дал ей в том клятву. Каким обещанием не обязался бы я в минуту, когда видел, что она борется сама с собою и одолевает свою печаль? Она могла бы требовать от меня не покидать её: я чувствовал в глубине души моей, что я не ослушался бы слез её. Я благодарен был, что она не прибегает к своей власти. Мне казалось, что за это я ее более полюбил. Впрочем я и сам не без живейшого сожаления разставался с существом, которое столь исключительно было мне предано. Есть в связях продолжительных что-то столь глубокое! Оне без ведома нашего обращаются в столь неотъемлемую часть нашего бытия! Издали с спокойствием мы замышляем решительное намерение разорвать их; нам сдается, что мы ожидаем нетерпеливо эпохи, для сего назначенной: но когда сей час настает, он поражает нас ужасом; и таково своенравие нашего немощного сердца, что мы с ужасным терзанием покидаем тех, при которых пребывали без удовольствия.

Я поздравлял себя, когда мне удавалось словами: привязанность, дружба, преданность - замещать слово любовь; но вдруг мне представлялась бедная Элеонора, в грусти и одиночестве, имеющая отраду в одних моих письмах: и в конце двух страниц холодных, мерных, я наскоро приписывал несколько выражений пламенных, или нежных, способных обманывать ее снова. Таким образом, никогда не договаривая того, что могло бы ее удовольствовать, я проговаривался достаточно, чтобы оставлять ее в заблуждении. Странного рода лживость, которая и самым успехом своим обращалась против меня, длила мою тоску и была мне нестерпима.

Я страл с безпокойствием дни, часы истекающие. Желаниями моими я замедлял ход времени: я трепетал, видя приближении эпохи, назначенной для исполнения обещаний. Я не вымыслил никакого средства к отъезду; не придумывал, как Элеонора могла бы поселиться в одном городе со мною. Может статься, ибо должно быть чистосердечным, может статься я и не желал того, Я сравнивал жизнь свою независимую и спокойную с жизнью торопливости, тревог и страданий, на которую обрекала меня страсть её. Мне так было любо чувствовать себя свободным, идти, придти, отлучиться, возвратиться, не озабочивая никого. Я в равнодушии других отдыхал, так сказать, от томительности любви её.

Я не смел однакоже подать подозрения Элеоноре, что желал бы отказаться от наших предположений. Она поняла из моих писем, что мне было бы трудно оставить родителя, и написала мне, что вследствие того начинает она готовиться к отъезду. Я долго удерживался оспаривать ее; не отвечал ей ничего точного по сему предмету; говорил ей неопределительно, что всегда буду рад знать, потом прибавил, стараться о её счастия: жалкия двоесмыслия, речи запутанные! мне больно было видеть, что они так темны, и я трепетал пояснить их. Наконец решился я говорить с нею откровенно: сказал себе, что я к тому обязан. Я возставил мою совесть против моей слабости; я подкреплял себя мыслью о её спокойствия в виду образа печали её. Скорыми шагами ходил я по комнате моей; я твердил себе изустно то, что намеревался ей писать. Но едва вывел я несколько строк - и мое расположение изменилось: я разсматривал слова свои, уже не по смыслу, в них содержащемуся, но по действию, которое они произведут неминуемо. Сверхестественная сила правила, как вопреки мне самому, рукою моею порабощенною, и я довольствовался тем, что советовал ей отсрочку на несколько месяцев. Я не сказал того, что думал. Письмо мое не носило никаких признаков чистосердечия. Доводы, представляемые мною, были слабы, потому что они были не истинные.

Ответ Элеоноры был гневен; она полна была негодованием от желания моего несвидеться с нею. Чего она от меня требовала? жить при мне безъизвестною. Чего мог я страшиться от присутствия её в убежище сокровенном, посреди большого города, где никто ее не знал? Она всем мне пожертвовала: фортуною, детьми, доброю славою, она не просила другого возмездия за приношение свое, кроме позволения ждать меня смиренной рабынею, проводить со мною несколько минут в сутки, наслаждаться мгновениями, которые могу ей уделить. Она безропотно согласилась на двумесячное отсутствие, не потому, что это отсутствие казалось ей необходимым, но потому, что я того желал; и когда она, тяжело досчитывая день за днем, достигла до срока, мною самим назначенного, я предлагаю ей начать снова сию продолжительную казнь. Она могла ошибиться, могла предать жизнь свою человеку жестокому и безчувственному; я властен был располагать своими поступками, но не властен был заставить ее страдать, брошенную тем, для которого она все принесла на жертву.

Элеонора скоро последовала за письмом своим. Она уведомила меня о своем приезде. Я пошел к ней с твердым намерением показать ей большую радость: мне не терпелось успокоить сердце её и доставить ей, по крайней мере мгновенно, несколько счастия и отдыха. Но она была уязвлена, оглядывала меня с недоверчивостью; она вскоре разсмотрела мои усилия; она раздражила гордость мою своими укоризнами; она оскорбила мой характер. Она мне представила меня столь ничтожным в моей слабости, что возмутила меня против себя еще более, нежели против самого меня. Безумное изступление овладело нами. Пощада была отвергнута; вежливость забыта. Можно было подумать, что мы друг на друга были устремлены фуриями. Мы взаимно применяли к себе все, что неукротимейшая вражда об нас разгласила: и сии два существа несчастные, которые одни на земле были не чужды друг другу, одни могли отдавать себе справедливость, понимать, утешать друг друга, казались двумя врагами непримиримыми, алчущими взаимной гибели.

как оглушен тем, что было. Я повторял себе речи свои с удивлением: я не постигал поступка своего; искал в себе самом, что могло вовлечь меня в такое заблуждение.

и скрывать смятение. Когда мы остались одни, он сказал мне: меня уверяют, что прежняя любовница графа П... в здешнем городе. Я всегда предоставлял тебе большую свободу и не хотел знать ничего о связях твоих: но тебе неприлично в твои лета иметь гласно признанную любовницу. Сказываю наперед, что я принял меры для удаления её отсюда. При сих словах он ушел. Я последовал на ним; знаком велел он мне удалиться. Бог свидетель, сказал я ему, что она здесь не по моему приглашению; Бог свидетель, что, лишь бы она была счастлива, я согласился бы за эту цену никогда более не видать ее. Но будьте осторожны в том, что предпринимаете: думая меня разлучить с нею, вы можете легко привязать к ней навсегда.

Я тотчас позвал к себе служителя, ездившого со мною в моих путешествиях и знавшого связь мою с Элеонорою. Я поручил ему разведать в тот же час, если можно, каковы были меры, о которых говорил мне отец. Он возвратился после двух часов. Секретарь отцовский вверил ему за тайну, что Элеонора должна была на другой день получить приказание выехать. Элеонора изгнанная! воскликнул я, изгнанная с позором! она, приехавшая сюда единственно для меня! она, которой растерзал я сердце, которой слезы видел я без жалости! Где же преклонила бы она голову, несчастная, скитающаяся, и одна в свете, которого уважения я же лишил ее! Кому поведала бы она свою скорбь! Я скоро решился. Я подкупил человека, который ходил за мною: расточал пред ним золото и обещания. Я заказал почтовую коляску к шести часам утра, замышлял тысячу предположений для моего вечного соединения с Элеонорой; я любил ее более, нежели когда нибудь. Все мое сердце снова обратилось к ней; я с гордостью представлял себя покровителем её; я алкал прижать ее в мои объятия; любовь во всем могуществе своем возвратилась в мою душу. Я ощущал в голове, в сердце, в чувствах лихорадку, которая обуревала мое существование. Если бы в эту минуту Элеонора решилась на разрыв со мною, я умер бы у ног её, умоляя остаться при мне.

Разсветало; я побежал к Элеоноре, Она еще не вставала, за тем, что всю ночь провела в слезах; были еще глаза её заплаканы и волоса в безпорядке. Она увидела меня с удивлением. Вставай, сказал я ей, поедем. Она хотела отвечать. Поедем, повторил я: имеешь ли на земле иного покровителя, иного друга, кроме меня. Объятия мои не одно ли твое прибежище? Она упорствовала. У меня причины важные, прибавил я, причины мне личные. Ради Бога следуй за мною; я увлек ее насильно. Дорогою осыпал я ее ласками, прижимал ее в сердцу, на все вопросы её отвечал одними поцелуями. Наконец сказал я ей, что, заметив в отце моем желание разлучить нас, я почувствовал, что не могу быть счастлив без нея, что хочу посвятить ей всю мою жизнь и соединиться с нею всеми возможными узами. Благодарность её была сначала безмерна; но вскоре разсмотрела она противоречия в рассказе моем. Силою убедительности вырвала она из меня истину; радость её исчезла, лицо покрылось мрачным облаком. - Адольф, сказала она мне, вы сами себя обманываете - вы великодушны, вы мне жертвуете собою потому, что меня преследуют; вы думаете, что в вас действует любовь: в вас действует одна жалость. Зачем она произнесла сии бедственные слова? Зачем поведала мне тайну, которой никогда бы я знать не хотел? Я старался успокоить ее; быть может, и успел; но истина проникла мою душу: движение было остановлено; я был тверд в моей жертве; но я не был от того счастливее, и уже во мне была мысль, которую я снова принужден был таить.