Новая женщина.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая женщина. Глава II. (старая орфография)

II.

В этот вечер - первый после нашей свадьбы - я был свидетелем странного и замечательного зрелища. Это было после обеда, в нашей собственной гостиной (мы заняли несколько комнат в прекрасном отеле на берегу моря, где намеревались провести медовый месяц). Жена моя вышла из комнаты, сказав что вернется через несколько минут. Я придвинул кресло к окну и смотрел на море. Немного погодя я ощупал в кармане и достал портсигар. Я любовно смотрел на него, но противился искушению закурить. Я решил не подавать примера Гонории. Если она подвержена такому неженственному пороку, то моя обязанность как мужа была воздерживать ее от этого. Некоторые читатели могут спросить: "Если вам не было неприятно что она ходит с ружьем, то вы должны были ожидать что она усвоила себе и другия мужския привычки." Позвольте мне объясниться. Мне была неприятна её ружейная охота, очень неприятна; но я всегда был старосветским человеком со старосветскими взглядами (я стараюсь постепенно отделаться от них); одним из них было глубокое уважение и рыцарское почтение к дамам принадлежащим к английской аристократии. Для меня оне представлялись высшим олицетворением всего благородного и возвышенного в женщине, и я полагал что то что оне делают должно быть правильно, и не только правильно, но и вполне благовоспитанно, так как их обязанностию и преимуществом было служить образцом наилучшого поведения для всех остальных женщин. Когда Гонория была еще мисс Маггс и стала заниматься охотой, она следовала примеру (как я читал об этом в модных журналах) трех самых высокопоставленных титулованных женщин страны. Кроме того я думал что это была просто фантазия пылкой девушки которая хотела показать что при случае она может стрелять так же хорошо как мущина. Я был уверен что когда мисс Маггс станет мистрис Гетвелл-Трибкин (Виллиам Гетвелл-Трибкин - это мое имя), она, выражаясь поэтически, заменит ружье иглой и ягдташ домашним бельем. Таково было мое ограниченное представление о женском уме и характере. Теперь я знаю гораздо больше! И с тех пор как я убедился что высшия дамы королевства курят и стреляют, я не скажу что я о них думаю! Тем же кто интересуется моим мнением по этому поводу я могу сообщить что теперь я не имею более старосветского пристрастия к таким аристократкам. Пусть их делают что хотят, пусть спускаются до какого угодно уровня, только Боже избави считать их за образец английских жен и матерей. Некоторые лица которые в последнее время выражали свои мнения в обширных столбцах Daily Telegraph (честь и слава этой почтенной газете которая доставляет возможность этим овечьим душам безплатно пастись на её пажитях) утверждали что курение для женщин есть безвредное и невинное удовольствие которое ведет к приятному товарищескому сближению между обоими полами. Все что я могу сказать - это пусть попробуют эти непрошенные адвокаты жениться на неисправимой курильщице. Тогда они лучше будут знать!

Вечер после свадьбы вовсе не такое время чтобы ссориться, и я не мог ссориться с Гонорией когда она представила мне удивительное зрелище, о котором упомянуто в начале главы. Она вернулась в гостиную со своим веселым громким смехом, говоря:

- Теперь мне удобно! Есть для меня кресло? Хорошо! Подвинь его в этот угол и будем как добрые товарищи!

Я смотрел на нее как она говорила и не мог вымолвить ни слова. Мне казалось что я чувствую как волоса поднимаются у меня на голове от изумления и ужаса. На что была похожа моя Гонория, моя жена, которую я только-что видел в образе легкого видения в белом шелке и кружевах с ветками флер-д'оранжа? На мущину! Да, хотя она была в юбке, но она была похожа на мущину! Вместо красивого дорожного платья на ней была узкая коричневая шерстяная рубашка мужского покроя и жакетка напоминавшая скачки, из грубой фланели с крупными лошадиными подковами по синему фону. На голове у нея была красная феска с длинною кистью которая спускалась на левое плечо. Она села и смотрела на меня так спокойно как будто её костюм был самою обыкновенною вещью. Я ничего не говорил. Я думаю, она и не ожидала что я скажу что-нибудь. Она взглянула на море, сиявшее пурпуром при вечернем освещении, и быстро проговорила:

- Скучный вид, не правда ли? Не достает нескольких яхт. Подумай, я не каталась на яхте в нынешнем году! Все мои мальчики вместо этого уехали в Ирландию.

- Какие "мальчики"? слабо пробормотал я, продолжая смотреть на нее удивленными глазами. Она сама была так похожа на мальчика.

- Какие мальчики? Боже мой, Вилли, еслибы перечислять всех по именам, это было бы в роде списка приезжих в гостинице. Я говорю: мои мальчики, - все молодые люди которые обыкновенно брали меня везде с собою.

У меня явилась решительность.

- Я надеюсь, они не будут брать тебя с собою meперь, сказал я с выражением, как мне казалось, строгости смягченной нежностию. - Теперь ты замужняя женщина, и я буду гордиться преимуществом вывозить тебя, так что мы можем обойтись и без мальчиков.

- О, разумеется, если ты хочешь, возразила она с улыбкою, - только я думаю что тебе это скоро надоест. Мы не можем вечно охотиться по-парно. Должны о временам расходиться по разным дорогам. Ты до смерти соскучишься оставаясь со мною неразлучно во все сезоны.

- Никогда, Гонория! сказал я с твердостию. - Я буду вполне счастлив имея тебя постоянно около себя; буду вполне доволен показываясь везде вместе с тобой!

- В самом деле! и она приподняла брови, потом опять разсмеялась, говоря: - Пожалуйста без нежностей, Билль. Будь просто добрый малый. Ты знаешь, я терпеть не могу нежностей. Будем веселы, и хотя мы только-что женились, не надо чтобы нас считали за пару глупцов!

- Я не понимаю что ты хочешь сказать, Гонория, сказал я несколько смущенный. - Почему нас будут считать глупцами? Я право не могу понять...

- О, ты знаешь, проговорила смеясь моя жена похожая на мальчика и опустила руку в один из глубоких карманов своей жакетки ища там что-то. Я инстинктивно понял чего она искала. Да, это так! Она вынула уже не папиросницу, а большой портсигар. Я тотчас же принял мужественную осанку, которая, думаю, не дурно шла ко мне.

- Гонория, сказал я, - милая, дорогая моя! Сделай мне одолжение, не кури; по крайней мере, не сегодня вечером! Я не в состоянии буду перенести вид сигары в твоем милом ротике, уверяю тебя. Может-быть это "нежность" с моей стороны, но ты мне так нравишься, я так люблю тебя, милая, что мне не хотелось бы чтобы даже в моих глазах ты была не интересна. Это дурно для твоего здоровья, уверяю тебя! Это испортит твои прекрасные зубки и разстроит нервы. Кроме того, это вообще не пристало женщине, в особенности английской женщине. Я говорю сериозно, друг мой. Пусть курят турецкия женщины или сухощавые испанския Цыганки, но для молодого, свежого, милого существа как ты, Гонория, это вовсе не идет, поверь мне! Наконец, это придает тебе какой-то мужской вид. А я прежде всего желал бы чтобы моя жена была женственна. И теперь, когда мы женаты, я скажу тебе откровенно что мне хотелось бы чтобы ты больше не брала ружья в руки. Конечно, это было молодечество с твоей стороны - показать что ты можешь стрелять.. Я восхищался твоею смелостию, но конечно ты делала это только для шутки. Женщина не может предаваться спорту, как и не может быть завзятым курильщиком, не теряя той прелести, скромности и женского достоинства которыми природа одарила ее.

Гонория слушала молча, улыбаясь и держа портсигар в руках. Наконец, она разразилась неудержимым хохотом.

- Даю тебе честное слово, воскликнула она, - что я никогда не слыхивала такого сентиментального пустословия! Вилли, ты просто гусь! Прошу тебя, пожалуйста не говори мне таких старомодных пустяков. Я выше этого. Джорджи могли бы нравиться подобные вещи. (Джорджи была младшая сестра моей жены, маленькая кроткая девушка, какие мне никогда не нравились.) Я думала что ты лучше знаешь меня. Послушай, ведь тебе самому смертельно хочется курить, я знаю! Возьми! - И она протянула мне портсигар с очаровательнейшею улыбкой. - Не хочешь? Полно упрямиться как мул. Вот! - Она вынула из бокового кармана маленькую серебряную спичечницу, закурила сигару и опять подала мне. Я взял ее машинально. Было бы непростительною грубостию отказать ей именно в этот

- Гонория, мне не нравится...

- Что не нравится? спросила она весело. - Сигара? В таком случае ты не знаешь запаха хорошого табаку!

- Нет, нет, я думал вовсе не о сигаре, сказал я, в то же время вдыхая её аромат: - это превосходная сигара, замечательная! По мне не нравится что ты куришь.

Я смотрел на нее с грустным изумлением когда она взяла такую же сигару в свои розовые губки и начала дымить с очевидным наслаждением.

- Мне не нравится что ты куришь, повторил я сериозно. - И никогда не будет нравиться.

- В таком случае ты эгоист, возразила она добродушно. - Ты хочешь лишить свою жену удовольствия которым сам пользуешься.

- Но, Гонория, сказал я, - мущинам позволительны многия вещи которые, прости меня, были бы вовсе неподходящими для более нежной женской организации.

Она стряхнула мизинцем пепел со своей сигары, поправила свою феску и слегка улыбнулась.

- Ничуть! возразила она. - Когда-то, в то ненавистное "доброе старое время" о котором так много говорят, мущины были вольны лишать женщин всяких удовольствий и они были настоящие тираны! Но теперь, nous avons changé tout cela (кстати, у нея был прекрасный французский выговор), и мы перестали быть работницами, экономками, служанками, няньками, какими были в прошедшие темные века! Мы стали равны с мущинами. Мы можем делать то же что и они, и еще лучше. Мы теперь товарищи мущин, а не рабы. Вот тебе пример - я, твоя жена. Не правда ли?

- Верно, Гонория, пробормотал я. (Какую превосходную сигару она дала мне!) - Ты действительно моя жена, моя дорогая, любимая жена...

- Перестань! прервала она меня. - Это похоже на эпитафию...

Я разсмеялся. Невозможно было не разсмеяться. Она была так забавна, эта необыкновенная девушка! Она также засмеялась и продолжала:

- Представь себе что я жила бы и что ты жил бы в "доброе старое время", Вилли. Знаешь ли что бы мы сделали?

Я лениво покачал головой в знак отрицания и пристально стал смотреть на нее с восхищением. (Это была действительно несравненная сигара, и я постепенно начинал ощущать её смягчающее влияние на мой мозг.)

- Мы бы умерли от скуки, заявила она с ударением. - Просто умерли бы! Мы бы ни за что не могли перенести этого. Представь себе! Я бы по целым дням сидела дома взаперти, подвязанная широким фартуком, занимаясь варением и солением и считая простыни и наволочки как старая дура, а ты бы возвращался домой пьяный и каждый вечер засыпал бы под столом.

Она утвердительно качнула головой, при чем кисть её фески спустилась ей на нос. Она резко откинула ее и посмотрела на меня с таким лукавым выражением в глазах что я искренно расхохотался.

- Последняя часть дня была бы очень приятна, проговорил я смеясь, - по крайней мере для меня!

Так муж и жена околачивались бы целую жизнь, пока наконец - аминь всему! без малейшого развлечения которое омрачило бы семейное счастие всех этих ужасных годов! Семейное счастие - уф! Это слово кидает меня в дрожь!

Я вдруг сделался сериозным.

- Почему в самом деле, Гонория? Ведь ты веришь в семейное счастие, не так ли?

- Конечно нет! В чем состоит это семейное счастие? Я хорошо изучила его, уверяю тебя. Я тебе скажу что это такое. Зимой все члены большой семьи торжественно сидят пред камином и жарят каштаны под звуки песни "Милая родина" которую играет младший сын на старой гармонии (эта гармония когда-то принадлежала милой старой бабушке); летом все отправляются на берег моря (всегда дружною семьей), садятся в кружок на песке и читают допотопную повесть, и так счастливы, и так все добры, и так так

Она почти яростно пыхнула своею сигарой, и глаза её опять лукаво заблестели. Что касается меня, то я снова разразился неудержимым смехом.

- Гонория, Гонория! проговорил я едва переводя дух. - Какая ты забавная девочка; откуда у тебя берутся эти идеи?

- Не знаю, отвечала она улыбаясь. - Сами приходят. Я думаю, вдохновение, как говорят "гении" с растрепанными волосами. Но со мной весело, этого, думаю, нельзя отрицать. Ты найдешь во мне доброго товарища когда привыкнешь к моей манере. Но я тебе наперед сказку чтобы ты не ждал что я брошу курить. Может-быть это мне надоест, тогда я тебе скажу. Еще одно, друг мой, пожалуйста не читай мне проповедей, знаешь ли? Не могу слышать проповедей и никогда не могла. Скажи прямо что хочешь, безо всякой сентиментальности, и мы посмотрим что можно сделать. Я никогда не выхожу из себя - напрасная трата времени. Гораздо лучше приходить спокойно ко взаимному пониманию во всех вещах. Как ты думаешь?

бы напрасно тревожить и себя и ее. К тому же, разве она не выразила здравого отвращения ко всякой сентиментальности? А целоваться разве это не сентиментальность, недостойная передового ума передовой женщины нашего передового века?