Новая женщина.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая женщина. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Теперь, я думаю, не трудно понять что Гонория была такая женщина с которою не легко было столковаться. У нея не было воображения, не было ничего романтического, ничего чувствительного. Когда человек давал волю своим чувствам (как я в только-что описанной сцене), она приписывала его понятное возбуждение или несварению желудка, или нетрезвому состоянию. Прилив страсти, переполненное человеческое сердце и все подобное было, по её мнению, принадлежностию того "вздора и мусора" которым были наполнены романы Вальтер-Скотта, Теккерея и Диккенса или, еще хуже, напоминало поэзию. Если было на свете что-нибудь что Гонория положительно ненавидела, это была поэзия. Она всегда засыпала на пиесах Шекспира. Единственный раз когда я видел что она искренно смеялась в театре было при исполнении Ирвингом Макбета. Она смеялась беззвучно и конвульсивно. Когда знаменитый артист испускал вздох или стон, у нея, казалось, делались спазмы. Но сама пиеса не тронула ее ни на иоту. Возвращаясь домой она покойно развалилась в карете, и пробуждаясь от дремоты когда мы подъехали к дому она внезапно спросила:

- Скажи мне, Вилли, что сталось с тем стариком который был вместе с Ирвингом в картонном замке? Я его больше не видала. Не правда ли, это странно? Не пропустили ли они по ошибке часть пиесы?

Тут я увидал что она вовсе не поняла главного мотива знаменитой трагегии - убийство короля Дункана. Я подробной обстоятельно объяснил ей содержание пиесы. Она слушала терпеливо, а когда я кончил, она широко зевнула.

- Так вот в чем было все дело! Мне это представлялось как-то неясно. Я думала, Ирвинг убил синяго человека который вылезал из-под пола во время обеда. (Она разумела тень Банко.) Он был страшно забавен! Знаешь, такого цвета как подмоченная серная спичка которую нельзя зажечь, она только дымит и пахнет. Во всяком случае это было безтолково - не разберешь кто убит, кто нет. Забавна была последняя схватка Ирвинга. Он будто из кожи вылезть хотел! Но он был убит в конце пиесы, не правда ли?

- Был, отвечал я сериозно.

- Воображаю с каким апетитом он ужинал после этого! Устанешь поработав таким огромным мечом и все по-напрасну. Подумай только, бить столько времени по воздуху. Страшно утомительно!

И она ушла спать, не сделав более ни одного замечания о величии, ужасе и пафосе самого страшного из Шекспировских произведений, как будто она была деревянная женщина! Таким образом я знал что у нея не было чувства, и, разумеется, я не был так глуп чтоб ожидать от нея сочувствия когда я был чем-нибудь раздражен или разстроен. Такие случаи бывали часто, но по некоторым причинам я сохранял наружное спокойствие и воздерживался это всяких жалоб. Буду ждать терпеливо, решил я, - дальнейшого хода событий.

События шли своим чередом, жена моя продолжала свой независимый мужской образ жизни, и я не делал ей более никаких замечаний. Наконец, время которого я ждал наступило: у нас родился сын, замечательно прекрасный ребенок (да, я знаю! ребенок, особенно первый, всегда бывает "замечательно прекрасным" по мнению родителей; но наш ребенок безо всякого хвастовства был действительно замечательно хорош). С рождением его ко мне вернулись счастие и надежда. Несомненно теперь, думал я с переполненным сердцем, теперь моя Гонория займет настоящее положение и устыдится тех мужских привычек которые лишают женщину естественной грации и нежности нераздельных с достоинством матери. Я воспрянул духом. Я представлял свою жену совершенно другим, более милым существом, сохранившим свой блестящий ум и искреннюю веселость, но со смягченным и более женственным характером. Я мысленно представлял себе как она носит ребенка на руках и мурлычит весь тот милый детский вздор который мущины по-видимому презирают, но который в глубине сердца они любят слышать. Я строил воздушные замки семейного счастия, которого не знал до сих пор, но которым - я искренно верил - мне суждено будет наслаждаться.

Нужно ли говорить что мне суждено было разочароваться в моих надеждах, и я проклинал себя за то что я как сентиментальный осел вообразил себе что они могли когда-нибудь осуществиться! Гонория по-прежнему безо времени уходила и возвращалась и по-видимому почти, если не совершенно, забыла о существовании нашего мальчика. Он, бедная крошка, был отдан на попечение кормилицы и няньки, двух толстых баб которые поглощали пиво и говорили безграмотно. Когда малютка своими криками давал знать что не все благополучно в его младенческой карьере, что какая-нибудь булавка была не на месте или у него делались спазмы от неправильного питания, Гонория улыбалась и говорила мне безразлично:

- Вот маленький дикий зверь! Как он ревет! Впрочем, это ничего. Может-быть он своим криком прогонит шарманщика.

При одном из таких случаев, когда надрывающие душу крики моего сына были так сильны что, казалось, могли приподнять крышу дома, я сказал:

- Не думаешь ли ты, Гонория, что лучше тебе пойти посмотреть что случилось? Не хорошо оставлять малютку в полном распоряжении этих женщин.

- Почему не хорошо? спросила она спокойно. - Оне понимают его, а я нет. Он совершенная тайна для меня. Он кричит когда я до него дотронусь, перегибается через спину и делает страшные гримасы когда я только взгляну на него. Нянька говорит что я неправильно держу его; мне кажется, невозможно держать его правильно. Он мягок как студень, его того и гляди раздавишь. Нельзя тронуть его пальцем чтоб у него не сделался синяк. Попробуй сам! Вчера я думала позабавить его, свистнула изо всей силы в охотничий свисток и думала что он расхохочется. Ничуть не бывало. Мы с ним совершенно не понимаем друг друга, не странно ли это? Я ему не нужна и он мне не нужен, так что нам лучше быть подальше друг от друга, право!

- Гонория, сказал я (мы завтракали, и я в раздражении встал из-за стола), - у тебя нет сердца. Ты так жестоко и легкомысленно говоришь о бедном ребенке. Ты не достойна быть материю!

Она добродушно разсмеялась.

ли взять с собой и ребенка? Я тебе сейчас велю уложить его. Это будет такой приятный, тихий компанион для тебя по дороге в город!

Я поспешил удалиться. Я не находил слов возражать ей. Чтобы сорвать сердце я уходя сильно хлопнул дверью, что, сознаюсь, было недостойно мущины. Я отправился в свою контору в злобном настроении, и злоба моя не улеглась когда, поворачивая за угол, я почти столкнулся с "мальчиком" с длинными усами.

- Так рад вас встретить, сказал он со своею джентльменскою выдержкой и изысканною манерой. - Надеюсь, вы поедете в нынешнем году в Шотландию вместе с мистрис Трибкин?

Я посмотрел на него. (Ему было так прохладно и удобно в его белом фланелевом костюме.) Потом отвечал несколько запинаясь:

- Мне неизвестно чтобы мистрис Трибкин вообще думала ехать в Шотландию. Я думаю... т. е. я уверен что наше... гм... мое желание - провести лето в тишине на берегу моря, что будет полезно для здоровья ребенка.

- О, пробормотал "мальчик". - Значит я ошибся. Кто-то сказал мне что она примет участие в большой охоте, поедет к мистрис Стерлинг из Глин Руэча. Там собирается большое общество около двенадцатого числа.

- В самом деле? сказал я насмешливо, так как злость моя увеличивалась ежеминутно. - Вы поедете?

Он посмотрел на меня удивленно.

- Я? Конечно нет. Я здесь на реке.

- Вы, кажется, теперь постоянно на реке, не правда ли? спросил я с саркастическою улыбкой.

- Постоянно, ответил он. - Не пожалуете ли вы и мистрис Трибкин посмотреть на мой дом-лодку? Замечательно прочно и удобно устроено. Буду рад видеть вас во всякое время!

- Много благодарен! отвечал я, стараясь быть вежливым как прилично светскому человеку. - Но мы теперь почти всегда дома: сын мой еще слишком мал чтобы ценить прелести речной жизни!

- О, да, разумеется! И в первый раз "мальчик" казался действительно удивленным. - Это конечно не годится для... для маленького ягненка. А как он поживает? (С видом лицемерного участия.)

- Здоров и цветущ, отвечал я с гордостию. - Такой прекрасный ребенок...

- Да, да, конечно, быстро перебил усач. - И Гонория... мистрис Трибкин, я думаю, страшно привязана к нему?

- Ужасно! сказал я пристально всматриваясь в его замечательно красивую наружность. - Она вся поглощена им, поглощена сердцем и душой!

- Удивительно... я хотел сказать - восхитительно! пробормотал ненавистный молодой лицемер. - Пожалуйста передайте мой привет и напомните что я здесь на реке.

Так же как напомню что королева Анна скончалась, думал я презрительно, смотря как он смело проскользнул пред самым носом извощичьей лошади и исчез на другой стороне улицы. Он рыба, говорил я себе, - рыба, а не человек. Соскоблить с него чешую и сварить к обеду, повторял я мысленно, идя дальше, - соскоблить с него чешую и сварить к обеду! Эта идиотская фраза застряла у меня в голове и повторялась все снова в моих ушах с утомительным однообразием, из чего легко понять что нервы мои были страшно натянуты и весь я был потрясен домашними тревогами которые приходилось переживать.

Когда я вернулся вечером домой, я застал жену в самом веселом настроении. Она сидела в покойном кресле, курила папиросу и читала газету Truth.

- Я говорю, воскликнула она обернувшись, когда я вошел, - вот потеха! Джорджи выходит замуж за графа Ричмура!

Признаюсь, я был удивлен.

- Да, Джорджи! повторила моя жена с ударением. - Маленькая, худенькая, глупенькая Джорджи, которая гуся домой не загонит. Она будет настоящею графиней - подумай только! Боже мой, как глуп этот Ричмур, - он мог на мне жениться!

- В самом деле мог, Гонория? холодно спросил я, снимая перчатки и в тысячный раз думая как похожа она была на мущину. - А ему было известно что он мог достичь этого высокого счастия еслибы сделал предложение?

- Разумеется он знал. Она бросила газету и поймав безобразного толстого мопса принялась с жаром целовать его грязный мокрый нос. - Но никогда не хотел попытать счастия. Он ужасно чванный, знаешь - такой человек который свысока относится к разбогатевшим Американцам и не хочет иметь никакого дела с торговым миром. Он пишет книги и скульптирует.

- Что: это новое слово - скульптирует? спросил я насмешливо.

- Право не знаю. Это значит он делает бюсты и другия вещи из мрамора - не за деньги, знаешь ли, а просто для своего удовольствия. Он большой оригинал! Но подумай что изо всех женщин на свете он сделал предложите именно Джорджи, такой маленькой замарашке!

Я задумался над этим определением. Младшая сестра моей жены была действительно маленькая, но по совести ее едва ли можно было назвать замарашкой! У нея были красивые глаза, не так красивые по цвету как по томному выражению нежности; у нея было миловидное нежное личико которое приятно было бы целовать; очаровательная фигура маленькой феи и тихия привлекательные манеры. В ней не было ничего особенно выдающагося, однако ей представлялась более блестящая партия чем можно было надеяться для безприданницы с её положением. Гонория продолжала задумчиво:

- Да, он мог жениться на мне; а теперь подумай: какая разница! Посмотреть на меня и посмотреть на Джорджи! Трудно поверить что мы родные сестры!

- Да, трудно! согласился я с затаенною улыбкой. - Ты держишь себя совсем иначе чем она, Гонория. Например, она не курит!

- Нет, не курит, бедняжка! Гонория бросила окурок папиросы и тотчас же закурила другую. - Она считает это чем-то ужасным.

- И я тоже, сказал я с ударением. - Гонория, я тоже считаю это ужасным!

Она взглянула на меня с улыбкой.

- Я знаю, весело согласилась она: - ты мне часто это говорил.

Несколько времени она курила молча, потом опять заговорила:

- Она начинала курить потихоньку; потом бросила. Теперь, Вилли, послушай что я скажу. Я думала за последнее время о разных вещах и пришла к заключению что нам надо договориться. Кажется это настоящее выражение - договориться.

- О чем договориться, Гонория? нервно пробормотал я.

- О брачном вопросе, отвечала она. - Несомненно что это была и есть совершенная ошибка!

- Наш брак был ошибкой, милая? Я начал тревожиться.. - Конечно, ты...

- Я не хочу сказать что считаю наш брак большею ошибкой чем всякий другой, продолжала она. - Ничуть. Я думаю что всякий брак есть ошибка. Само учреждение ошибочно.

Я разсеянно глядел на нее. В моем уме смутно стал возникать длинный ряд старых нумеров газеты Daily Telegraph Есть ли брак неудачное учреждение? сопровождаемое массой корреспонденций от передовых женщин и отсталых мущин. Не принадлежала ли Гонория к первой категории, как я с вероятностию мог быть причислен ко второй?

- Само учреждение брака ошибочно, повторила Гонория твердо. - Он привязывает мущину к женщине и женщину к мущине на все время их земной жизни, не обращая внимания на последствия. А это не годится. Беднягам может наскучить идти постоянно щека к щеке по одной и той же старой дороге, и для них нет другого средства избавиться от этого как одному или другому сделаться негодяем. Нет другого выбора. Возьми, например, нас с тобой. Тебе нужна перемена и мне нужна перемена. Кажется ясно!

Пришло время высказаться мне как мущине. Я так и сделал.

деликатность, мягкость, нежность; я уверен, все это есть в твоем сердце еслибы ты только дала волю этим лучшим качествам, вместо того чтобы скрывать их под личиной мужского поведения, что, как я уже нередко говорил, вовсе к тебе нейдет и сильно огорчает меня. Я страдаю, Гонория, больно страдаю когда вижу и слышу как ты, моя жена, передразниваешь манеры, привычки и жаргонный разговор мущин. Для женщины не унизительно быть женственною; её слабость сильнее всякой силы; её кротость утишает гнев и водворяет мир. На своем настоящем месте она служит добрым гением для мущин: её добродетели заставляют их стыдиться своих пороков; её простота обезоруживает их коварство; её вера и правда внушают им возвышенные, благородные стремления. Гонория, милая Гонория! Я знаю что нынче многия женщины ведут себя так же как ты и не стыдятся этого, не видят в этом ничего дурного - оне посвящают время охоте и рыбной ловле, стреляют, курят, держат пари, играют на билиарде, стараются равняться с мущинами во всяком спорте и грубом времяпрепровождении, но поверь мне, ничего доброго не может выйти из этого уничтожения преград между полами; никакой пользы не может быть для великой страны как наша если женщины отбросят свою деликатность и сдержанность, а мужчины откажутся от старых обычаев рыцарства и почтительности! Нет, Гонория, это не согласно с законом природы, а то что противоречит закону природы со временем неизбежно поведет к дурному. Это будет печальным, гибельным днем для Англии когда женщины захотят во всем сравняться с мущинами, потому что мущины, даже лучшие из них, имеют дурные животные страсти, низменные желания и порочные наклонности; грустно было бы видеть их отраженными в женщинах, которых они инстинктивно желают уважать. Верь мне, милая, я говорю от души. Удели мне немножко той самоотверженности которая с таким блеском проявляется в женщинах во времена болезней или горя! Будь настоящею женщиной, Гонория; брось курить и играть на скачках, и позволь мне найти в тебе добрую жену которая ободряла бы и утешала меня в моей жизненной судьбе! Ты для меня дорога, Гонория; я хочу видеть в тебе все лучшее, я хочу...

Здесь голос мой оборвался. Я был действительно взволнован; глупый спазм сдавил мне горло, и я не мог продолжать. Гонория тоже была сериозна. Она слушала с изумительным терпением. Вынув папиросу изо рта она стряхнула с нея пепел и задумчиво смотрела на нее.

- Дело плохо! сказала она, наконец, с коротким вздохом. - Очень плохо! Мне право страшно жаль тебя, друг мой!

И она протянула мне руку с такою чисто мужскою искренностию которая не поддается выражению. Я пожал её руку; я поцеловал ее, при чем она быстро ее отдернула.

- Не надо этого, засмеялась она. - У меня делаются судороги. Факт, уверяю тебя! Не могу переносить этого! Теперь слушай, Вилли. Дело ясно как день. Ты женился не на той сестре!

- Конечно так, старый ты простофиля! Когда у тебя был выбор, тебе следовало жениться на Джорджи. Она сидела бы у тебя на коленках, ты обнимал бы ее, а она своими пальчиками завивала бы тебе волосы и целовала кончик твоего носа. Воркующий голубок и невинный ягненок, - все вместе. Вот что тебе нужно было и чего тебе не достает, бедный друг мой! Я не голубка и ужь конечно не ягненок. Я... как бы тебе сказать - она улыбнулась - я блестящий обращик женщины будущого; а тебе, друг мой, нужна женщина прошлого. Не правда ли что я вполне верно определила это?

Я откинулся в кресло с подавленным вздохом, и она продолжала:

- Видишь ли, Вилли, ты хочешь чтоб я изменила свою природу, чтобы со мною совершилось такое же превращение как в театральной пантомиме, где старая ведьма вдруг превращается в маленькую фею, повисшую на кончике радуги. Это очень хорошо на сцене, но этого не бывает в действительной жизни. Ты знаешь, я воспитывалась в школе в Брайтоне?

Я сделал утвердительный знак, не понимая что она хочет этим сказать.

безплатно. Факт! Мы все учились этому, сначала конечно потихоньку, также как он потихоньку ухаживал за нами и приучал нас кокетничать; но скоро мы сделали большие успехи в обоих искусствах. Нас было там пятьдесят девиц, и все мы курили где только было можно. После того мы съедали массы душистых конфет чтобы заглушить табачный запах и никогда не попадались. Брайтонския школы, как ты знаешь, не отличаются строгостию; девицы там делают что хотят и нередко попадают в беду. Но это отклоняет нас в сторону. Дело в том что я привыкла курить в школе, а когда вернулась домой, я встречала не мало женщин которые тоже курили; я не отставала от них, пока привычка стала второю натурой. Ты так же безуспешно будешь убеждать прачку чтоб она разсталась с чаем как и меня чтоб я бросила мою сигару.

- Да; одинаково дурно, или одинаково хорошо! И она весело разсмеялась. - У тебя не было прежде таких упорных предразсудков, Вилли! Ты сам много курил; вспомни!

- Извини меня, перебила она улыбаясь: - этого-то я и не могу понять! Я не понимаю почему должна быть разница между обычаями мущин и обычаями женщин.

- Боже мой! воскликнул я выпрямясь и говоря с некоторым оживлением: - неужели ты будешь утверждать что женщины способны делать все что делают мущины? Можешь ли ты представить себе что женщины дерутся на войне? Могут ли оне поступать во флот? Могут ли прокладывать рельсы, строить мосты, рыть каналы? Могут ли оне бить камни на шоссе, сидеть на козлах извощичьих экипажей, управлять омнибусами? Могут ли оне сделаться носильщиками тяжестей? Будут ли оне рыть колодцы и проводить телеграфные проволоки? Я говорю, Гонория, что это безумие; эта мания стараться во всем сравнять женщин с мущинами так же безсмысленна как и неестественна и может повлечь за собой только бедствия нации, также как и отдельных лиц!

- Какое же место ты отводишь женщине, спросила Гонория, - если она не равна мущине (с чем я не согласна)? Что, она ниже или выше мущины?

- Она ниже мущины по физической организации, отвечал я с жаром, - она ниже в отношении грубой силы и выносливости; ниже также когда дело идет о составлении отдаленных планов и приведении их в исполнение; её ум слишком быстр, слишком впечатлителен и подвижен для той определенной и упорной настойчивости которою отличались великие изобретатели и изследователи. Но, Гонория, женщина (если только она верна своей природе) бесконечно выше мущины по деликатности и такту, нежной симпатии, высокой самоотверженности и божественной чистоте. Говорю божественной, потому что когда она "прозрачна как лед и чиста как снег", то хотя бы она и не избегла клеветы негодяев, она всегда будет вызывать восторженную почтительность тех людей которые достаточно знают худшую сторону света чтобы научиться ценить эти ангельския и царственные качества. По сравнению с мущиной женщина и выше и ниже его в одно и то же время, - это сложная и прекрасная загадка, очаровательная шарада, которую лучшие из людей не желали бы никогда вполне разгадать; они предпочитают оставлять кое-что в тени, нечто таинственное и вечно священное, сокрытое от грубых взоров любопытной толпы!

- Все это звучит очень хорошо, сказала она, - но, говоря откровенно, не выдерживает критики. Ты говоришь так как будто бы все мущины были странствующие рыцари из романов; но ведь этого нет на самом деле. Большинство мущин очень дурны, и если женщины так же дурны, то ведь сами мущины делают их такими! Посмотри только на них! Ты говоришь о курении, - да ведь они сами всегда курят, да еще из грязных трубок и скверный дешевый табак; что касается их восхищения всеми эти женскими качествами которые ты расписываешь, они и знать их не хотят! Они будут бегать за танцовщицами гораздо охотнее чем скажут вежливое слово порядочной женщине; они будут толпиться вокруг женщины которая приобрела известность тем что её имя связано с каким-нибудь ужасным бракоразводным процессом и пройдут мимо хорошей девушки которая никогда ничем не ославлена.

- Не всегда, перебил я с живостию. - Ты видишь пример на собственной сестре которая выходит замуж за графа Ричмура.

- Это правда, сказала моя жена. Она встала с кресла, отряхнула свое платье и бросила окурок папиросы. - Но ведь он исключение, очень редкое исключение из общого правила. А все-таки, Вилли, я не могу перемениться, так же как леопард не может изменить свою кожу, как сказано в Библии. Я продукт века в который мы живем, и я тебе не нравлюсь!

- Ты мне нравишься, Гонория... начал я с жаром.

"мальчиков", если они тебе неприятны.

- Они не то чтобы неприятны, пробормотал я, - но...

- Я понимаю: хочешь чтобы твой дом был для тебя. Я их живо вытолкаю. Я с ними могу видеться в других местах; нет надобности чтоб они ходили сюда часто.

- В других местах? спросил я с удивлением. - Где же, если не здесь?

- О! мало ли есть сколько мест, отвечала она смеясь. - На реке, в Гровеноре, Горлингаме - множество есть мест где мы прежде встречались.

"мальчиками" во всех этих местах?

- Ты не будешь таким старым гусем, весело возразила она. - Ты знаешь что это безобидно; ты знаешь что я не допущу ничего низкого, знаешь?

Она смотрела мне прямо в глаза своими ясными, правдивыми, лучистыми глазами.

- Да, я знаю, Гонория, сказал я мягко, но сериозно. - Я совершенно уверен в твоем достоинстве и твоей честности, милая моя, но есть такая вещь как общественные толки; если ты будешь везде появляться с этими молодыми людьми, это даст повод к насмешкам и сплетням.

- Нисколько, отвечала она. - Множество женщин делают то же самое. Я не встречала ни одной замужней женщины которая хотела бы казаться prude "мальчиков" своих я не могу совсем бросить, - знаешь ли, для них это было бы очень тяжело! Ну, полно же дуться, Вилли. Развеселись! Я уже сказала тебе что все хорошенько обдумаю и посмотрю что можно для тебя сделать.

В эту минуту из детской донесся страшный крик, извещавший о страданиях маленького Гетвелл-Трибкина.

- Вот орет-то! заметила Гонория весело. - У него легкия должно-быть из прочной кожи! Та-та!

И сделав легкое движение рукой она оставила меня с моими мыслями которые были далеко неутешительны. Странно было мое положение! В Гонории не было ничего низкого, ничего фальшивого. Честность и верность её были как сталь. Но я с грустию убеждался что близко то время когда я буду более не в силах выносить её общество!