Роман роялиста времен революции.
Глава первая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роман роялиста времен революции. Глава первая. (старая орфография)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. 

Граф Рене де-Вирье. - Его женитьба на Арманд-Урсюль дю-Буше де-Сурш. - Маленький двор Дофина. - Рождение Франсуа-Анри де-Вирье. - Смерть его отца. - Графиня де-Турзиль. - Герцог и герцогиня де-Роган. - Маленький Анри де-Вирье в Пюпетьере. - Смерть его матери. - Прибытие ребенка в Париж. - Герцогиня де-Роган помещает его в коллежъ Гapкура. - Мушкетеры. - Гарнизоны Страсбурга и Вены. - Аббат Пулле. - Шевалье де-Грамон. 

I.

Прежде, как и теперь, мемуары не имели претензии быть назидательными книгами. Попадется ли им на пути доброе или злое, в них или насмехаются, или злословят. Возьмем хоть мемуары д'Аржансона. Разве возможно более жестоко казнить Людовика XV, в немногих словах более осмеять маленький двор Дофина? "Там служат вечерни... говорят о катафалках..."

Портрет принца окружен силуэтами или каррикатурами все каких-то "меланхоликов". Странная галлерея, в которую не попали только профили двух детей. Приходится это простить д'Аржансону, так как граф и графиня Рене де-Вирье только промелькнули мимо его насмешливых глаз. В несколько лет они исчерпали все радости долгой жизни.

Пленительной наружности, выдающагося ума и еще более редкого сердца, одинаково доблестный в служении как Богу, так и королю, Рене де-Вирье двадцати пяти лет командовал гренадерами Франции. Его полковничий чин соответствовал в то время, говорят, одной из крупных обязанностей при дворе.

Его женитьба в 1752 году на Арманд-Урсюль де-Сурш довершила его блестящую будущность. Графиня де-Вирье была одною из тех прелестных женщин, про которых можно сказать, что оне носились в прошлом столетии над нечистыми водами, подобно голубке потопа.

Без матери, с самого ранняго детства {Шарлотта-Антуанетта де-Гонто-Бирон, первая жена Луи дю-Буше де-Сурш, графа де-Турзель, отца г-жи Вирье, умерла в 1740 году.}, мадемуазель де-Сурш была как потерянная в этой изысканной среде, в которой дед её по матери, маршал де-Бирон, считался способным еще 86-ти лет выиграть любое сражедие, а отец её, Луи дю-Буше де-Сурш, граф де-Турзель, занимал должность старшого судьи Франции и первого альта в оркестре г-жи де-Помпадур.

И потому велико было удивление в Версале, когда на другой день свадьбы Рене и его молодая жена, точно желая спастись от любенностей фаворитки, вздумали искать приюта у Дофина и его сестер. Раздались восклицания, которые затем сменились улыбками; а там преспокойно были позабыты эти люди столь строгой добродетели.

Что сталось с ними? Да то же, что и со всеми, которых соединяло одно общее мучительное, христианское чувство против слабостей короля.

Это разделенное чувство уничтожало разстояния и в конце концов между Дофином и его друзьями, а также между его сестрами и дамами, делившими их горькую участь, создало солидарность, которая мало-по-малу превратилась в своего рода службу между принцессой Викторией и графинею де-Вирье.

M-me де-Вирье также любила музыку, живопись и философию, как и принцесса Виктория, также интересовалась греческим языком, которому оне учились вместе под руководством одного и того же преподавателя. И потому, когда весною 1754 года её приятельница собралась в далекий отъезд, для принцессы была настоящим горем предстоявшая с ней разлука, хотя отъезд этот не был неожиданностью: молодой женщине предстояли роды, и она хотела их справить в Дофинэ.

Фамилии, которые глубокими корнями, десятивековыми, держатся родной земли своей провинции, могут раскинуть далеко свои ветви, но им нужен живительный сок родной почвы. Версаль не мог заглушить в Рене воспоминаний, живших для него у подножия Альп. Ему предстояло увидеть дорогия места, где он провел детство. В его семье роли были распределены не совсем правильно. Его отец, маркиз де-Вирье, был человек добрый, мягкий, снисходительный, тогда как мать его, женщина надменная, резкая, обнаруживала склонность третировать самых именитых по происхождению людей Франции, только потому, что она из фамилии Ла-Тур дю-Пень.

Все де-Вирье, со всего света, собрались для встречи приезжих. Тут были и предки в их рамах, чтобы следовать за своими правнуками, как только они переступят через порог,

Франции, когда последний Дофин выбросил своего наследника в окно и пошел в монахи... {Гюналлард, том I, стр. 364, статья Дофин.}

Но легенда - не история. А для всех, для господ и для слуг, историю дома предстояло продолжать. В те времена ее писали вместе те и другие и очень часто своею кровью. В Испании, например, Перрен, сделавшись управляющим маркиза де-Вирье, был ранен подле него. Говорили даже, что ему был нанесен удар шпагою вместо де-Вирье. Можно поручиться, что Перрен пожертвовал бы своим собственным внуком, если бы потребовалось спасти этого другого внука, который, наконец, народился 5-го апреля 1754 года.

Его назвали Франсуа-Анри в честь его деда. Господа и слуги говорили про него не иначе как "наше дитя"...

Кто же, как не аллегория жизни, эта злая фея, постоянно усаживается у наших колыбелей в нашем раннем детстве? Разве не жизнь рано или поздно завладеет всеми нашими шансами на счастье, которое мы принесли с собой при рождении?

А еще в час рождения Анри де-Вирье на алтаре был Бог, на троне - король.

Никто не предвидел, что радостные огни, зажженные вокруг Пюпетьера, этого старинного родового жилища, будут началом грозных пожаров, и что поселяне, собравшиеся ради веселья, вернутся напевая: "èa ira"...

Смерть избавила графа Рене де-Вирье от этого ужасного конца столетия, ему не пришлось увидать своего сына, окровавленного, обманутого в своих лучших надеждах, у ног этой обольстительницы, какою явилась для дего революция. 

II.

Когда 25-го апреля 1758 года Рене де-Вирье умирал в Версали от оспы, можно сказать, что смерть его была спокойная. Он мог завещать жену и сына преданным, верным друзьям. Принцесса Виктория, герцогиня Дюрас, графиня Дюрфор и графиня де-Турзель, это олицетворение ангела сострадания, окружили своею нежностью бедную вдову.

Под материнским крылышком m-me Дюрас и m-me Дюрфор, m-me де-Вирье находилась со времени своего представления ко двору. Что касается m-me де-Турзель, то она лишь незадолго до этого появилась на придворной сцене. Луизе-Елизавете де-Кроа д'Авре, графине де-Турзель, тогда было едва 20 лет. Она только что вышла замуж за брата m-me де-Вирье, и ей прямо пришлось начать проходить около своей невестки школу того бесконечного горя, в котором она позже явилась утешительницею.

Между m-me де-Вирье и m-me де-Турзель было поразительно много общого в чувствах, в впечатлениях, без чего два сердца, как бы оне ни были близки, никогда не могут слиться в одно. Но для m-me де-Вирье, в её положении неопытной вдовы, нужна была еще опора менее гибкая, чем молодость её невестки.

И вот, благодаря судьбе, не выходя из своего тесного вружка, она нашла эту опору в одной из тех женщин, которым поклоняются при встрече, под влиянием чего-то в них действительно высокого. Когда оне говорят, им верят. Желают ли оне чего, им повинуются. И все это в силу того, что оне созданы повелевать.

Шарлотта-Эмилия де-Крюссоль, герцогиня де-Роган {Шарлотта-Эмилия де-Крюссоль была дочерью Касла-Эммануила-де-Крюссоль, герцога д'Юзес, первого пэра Франции, и Эмилии ле-Ларошфуко. Родилась 16 октября 1732 года, вышла замуж за герцога де-Роган 23 мая 1758 года, умерла в Ницце 19 августа 1791 года.}, была одною из тех женщин, неотразимое влияние которых может быть только благотворным. Графиня была женщиною широкого ума, точного, меткого, глубокого, она обладала чрезвычайно верным взглядом на вещи, большим знанием света, которое могло сравниться разве с её преданностью друзьям. Ничто не могло поколебать ее или обезкуражить в её великодушии, в привязанностях. Если порою некоторая доля надменности или иронии немного и затмевала собою прелесть её советов, если руководящая рука её порою и бывала немного тяжела, тем не менее в основании её характера лежала доброта, хотя она и казалась строгой с виду.

Она вышла замуж за герцога де-Роган, вдовца, бывшого женатым по первому браку на m-elle де-Шатильон. Герцог, гораздо старше жены, не показывался при дворе, который он покинул одновременно с армиею за то, что его обошли по службе. Он стал с тех пор отчасти скептиком, и он перенес весь остаток своего сердечного пыла на людей, нуждающихся в сострадании. И вот таким-то образом, отзывчивый ко всякому горю не менее жены, когда у m-me де-Вирье умер муж, он переживал с нею её утрату, а теперь вместе с нею горевал, что ей приходилось жить вдали от сына. В те времена тот, кто состоял при принце или принцессе, так мало принадлежал себе, что молодая женщина только через большие промежутки времени могла оставлять принцессу Викторию и посещать Пюпетьер, где рос её маленький Анри.

Он рос вдалеке от нея не потому, что Руссо желал, чтобы Эмиль воспитывался в деревне, но потому, что в то время дитя, наследник славного имени, делался, так сказать, ручательством, которое передавалось старшими в семье из рук в руки до совершеннолетия. После смерти старого маркиза де-Вирье, который пережил на 3--4 года своего сына Рене, маленький Анри попал под опеку бабушки, и эта ужасная женщина не пожелала ничего уступить из своих прав. При каждом посещении её невесткой Пюпетьера, она их упорно подтверждала, и в последний раз даже так грубо, что молодой женщине пришлось отказаться навсегда от своих прав.

Она покорилась быть матерью только издалека, утешая себя тем, что, благодаря её положению у принцесс, ей удастся подготовить счастливую молодость тому, чье детство было у нея отнято.

было два брата, пережившие его, и одна сестра:

1) Луи-Морнанж, де-Вирье, подполковник Прованского полка.

2) Клод-Франсуа-Матья, каноник капитула св. Петра в Виенне, аббат Фонтена в Сансской епархии.

3) Люкреция-Николь была замужем за бароном де-Бюне, состоявшем при короле Сардинии.}. Один снаряжал его в поход, другой наставлял его, тогда как сестра их, добрая Николь, прятала его под свое крылышко, когда бабушка слишком бранила.

По словам Николь, не было ребенка на свете умнее, милее, прелестнее маленького Анри.

красивых гор Дофинэ, трехэтажных, которые точно поддерживали небо. Начиная с их снежных вершин до самой долины можно было видеть всю наличную зелень.

С облаками сливалась печальная зелень лиственницы, затем шли темные иглы сосен. Клен с своим медным оттенком являлся им контрастом. Затем дубы, там дальше, в поляне, каштановые деревья с своими зубчатыми листьями, мешаясь с веселою зеленью яблонь в цвету, склоняли свои вершины над крышами хижин.

Как все, которым Богом уготовано было родиться на этой благодатной земле, как все предки его рода, как все его потомки, Анри де-Вирье страстно любил свой дом. Ему и в голову не приходила возможность его когда нибудь покинуть, он не допускал мысли о существовании другого жилища, других друэей, чего нибудь иного, кроме того, что он всегда знал.

Его тетка Николь была для него олицетворением доброты, бабушка - страха, дядя аббат - религии, а другой дядя - славы, Перрен олицетворял собою почтительность, Риттер, его маленький товарищ, - веселье, а священник Тивольи - рай или ад, смотря потому, о чем он проповедывал. Что касается его матери, он любил ее как Бога, которого ведь он тоже никогда не видал.

За исключением этих людей, для его сердца ничего не существовало, как не существовало для его глаз ничего, кроме церкви в Шабоне, его прихода и унылого жилья соседа де-Лангон.

III.

Внезапно графняя де-Вирье очутилась при смерти в Париже. Горе подкосило, наконец, её печальное существование. Один Анри мог привязать к жизни свою мать. Но графине де-Вирье было не дано разсеять в Пюпетьере все несогласия, какие породила её близость с принцессами. После тени m-me Помпадур, тень m-me дю-Барри стала между Версалем и строгой провинцией. В те времена, как это бывает, впрочем, не редко и теперь, строгость и ревность сливались в одно в своих суровых суждениях.

В этом мучительном разладе была одна хорошая сторона: он привел к тесной дружбе графини де-Вирье с герцогинею де-Роган. Анри, которого никогда не видали, был дитею их обеих.

Говорят, что люди, любящие друг друга, должны бы умирать вместе. Нет, это было бы эгоизмом. Величайшим утешением для графини де-Вирье оставалась мысль, что её друг переживает ее, чтобы любить её сына. Чувствуя приближение смерти, она пожелала услыхать от герцогини, что она будет матерью её Анри. И, заручившись этим обещанием, с облегченным сердцем, настоящая мать скончалась.

Не останавливаясь перед неудовольствиями, какие должно было породить исполнение её просьбы, m-me де-Роган, закрыв глаза своей подруге, потребовала, чтобы Анри был прислан в Париж. Долго шли переговоры, но, наконец, быть может, в первый раз в жизни, маркиза де-Вирье сдалась и согласилась сделать для чужой то, в чем она отказывала своей невестке. Анри отправился в Париж. Через двадцать лет, вспоминая об этой решительной минуте в его жизни, вот что он написал:

"Среди моего смущения при известии о моем отъезде в Париж, где меня ожидала чужая мне личность, мне казалось, точно что-то порвалось в моей жизни, и я вступаю на совсем иной путь, чем тот, для которого я был создан"...

Странное предвидение! Но у детей бывают такого рода предчувствия. Жизнь Анри, конечно, была бы счастливее в тени этих маленьких башенок, чем в сиянии дня, куда должны были скоро призвать его события. Но он принадлежал к поколению, предназначенному для жестокой доли в истории.

Если Анри и было не легко разстаться с Пюпетьером, зато новизна путешествия, прибытие в этот большой Париж, не дали ему возможности скучать по матери или оценить на первых порах все те ласки, которые должны были заменить ему навсегда утраченные.

Маленький провинциал смущенно посматривал на Перрена, своего единственного друга в Париже, покуда они проходили под удивленными взглядами ливрейных лакеев через три, четыре первые комнаты отеля Роган. Но еще больше было его удивление, когда в конце анфилады он очутился перед герцогинею. Он пробормотал что-то и разрыдался.

Все эти подробности заимствованы от самого графа де-Вирье, он не раз рассказывал об этой первой встрече, стараясь воскресить в себе те впечатления и проанализировать их. Он удивлялся порыву, в силу которого он с первой же минуты бросился герцогине на шею. И действительно, судя по её портрету, который хранится в Пюпетьере, как святыня, это удивление понятно. Все черты лица выражают характер властный. Что означают эти брови, слегка сдвинутые? Улыбка ли состраданья, или снисхождения, раскрыла слегка эти узкия губы?.. Несомненно одно, что взгляд этих больших карих глаз должент был проникать в самую душу. Словом, такая, какою она изображена, в газовом чепце, с большими бантами, в сером платье без всяких украшений, m-me де-Роган производит впечатление женщины, которую должны были чрезвычайно уважать, быть может, очень любить, но, без сомнения, немного бояться.

В нем оказалось не мало достоинств, но оне были точно покрыты ржавчиною, вследствие одинокой жизни ребенка в провинции.

Герцогиня замечала в нем уже предразсудки, неверные взгляды и склонность, весьма естественную, когда привыкаешь считать себя первым в своей провинции, - удивляться, отчего не везде первый? Надо было непременно иметь в виду эту склонность, которая прорывалась у Анри даже среди окружающого его великолепия отеля Роган. Вот отчего через два, три месяца по приезде в Париж, мальчик был помещен в коллеж Гаркур. Герцогиня надеялась, что с её воспитанника посбавится спеси в обществе детей высшей французской аристократии, которых в то время там воспитывали {Коллеж Гаркура находился на улице de la Harpe. Ни в одном из заведений прежнего университета не было столько учеников из лучших семейств аристократии.}. Но Анри не очень-то внимал урокам, которые ему внушались. Маленький, двенадцатилетний провинциал задался во всем превзойти своих товарищей, маленьких царедворцев. Для богато одаренного Анри это было не трудно, тем более, что его приободряла к труду радость, что мыслишки о равенстве и фрондировании правительству были уже в почете в Афинах и в Риме.

Тем не менее, эти идеи о равенстве не помешали ему принять звание серого мушкетера, которое ему предложили через два года по протекции m-me де-Роган. Один из его дядей, граф де-Воге, который командывал в Страсбурге, взял его к себе сейчас же в адьютанты. Но 14-летнему адьютанту нужен был еще воспитатель.

В Страсбурге можно было видеть зачастую забавное зрелище, как аббат-воспитатель, в высоких сапогах со шпорами, взгромоздясь на лошадь, сопровождал своего воспитанника в штаб графа де-Воге. Маленький Вирье вместе с другими сперва смеялся над своим гувернером, затем стыдился его, а в конце концов решил во что бы то ни стало избавиться от такой опеки.

Риттер, его маленький лакей, раздобыл почтовую карету, и однажды, ночью, около 12 часов, карета, запряженная четверкою лошадей, с кое-каким багажем обоих детей, должна была уже выехать, как вдруг аббат, разбуженный колокольчиками, появился на пороге. Пришлось сдаться на капитуляцию, с той и другой стороны были поставлены условия. Позднее Анри называл эту незабвенную ночь "ночью шпор", потому, что в эту ночь аббату пришлось навсегда отказаться от шпор.

История умалчивает о том, как относился граф де-Воге к проделкам своего адьютанта. Должно полагать - не особенно сочувственно, потому что вскоре мы видим воспитателя с его воспитанником в Дофинэ, у ворот архиепископского подворья.

В то время, как Анри расхаживал взад и вперед на часах, целая компания молодых женщин, из лучшого общества, вздумали посмеяться над его маленьким ростом. Он, задетый за живое, сделал вид, что не узнает их, и призвал к оружию весь гарнизон епархии. Всех их, бедненьких, схватили и повели на гауптвахту. Если бы не аббат Пулле, который вмешался во избежание скандала, оне бы отсидели под арестом целую ночь.

Да, маленький граф де-Вирье шутить не любил.