Роман роялиста времен революции.
Глава шестая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роман роялиста времен революции. Глава шестая. (старая орфография)

ГЛАВА ШЕСТАЯ. 

Возвращение в Париж. - Фрондерство в отеле де-Роган. - Вражда против министра Бриенн. - Предсказание герцога Роган Аери. - "Что прикажете отвечать таким животным?" - Юлия. - Как были приняты требования дофинцев. - Град черепиц. - Гражданки Гренобля и их ужасные угрозы. - Бриенн сдается на капитуляцию. - Обещание Etats-généraux. - Письма герцогии и Анри к Марии-Антуанетте. - Актер Дюгазонъ и m-me де-Полиньяк. - Болезнь маленького дофина. - Будущая гувернантка королевских детей Франции. 

I.

Если посмотреть издали на Париж, над городом стоит точно пар, сквозь который виднеются колокольни, башни, монументы. Стоит густой туман, точно от испарений целого народа, который ветер то сгущает, то разгоняет, чтобы по своему усмотрению превратить в ясный, светлый день, или сумрачный, грозный.

Таким же густым туманом стояли в 1788 году над Парижем все требования Франции и ветер грозил превратить их в бурю.

Из переписки с герцогинею де-Роган Анри мало знал, насколько обострилось положение дел. Тех людей, которых он считал за несерьезную оппозицию, он застал в разгаре возмущения.

Если в отеле де-Роган не выражали открыто своего сочувствия уличным взглядам, если в нем не осуждали прямо старого порядка вещей, то во всяком случае его не защищали. Снисходительным отношением к нападкам на двор плохо маскировалась тайная радость.

Назначение Ломени де-Бриенн на пост первого министра окончательно разсердило герцогиню де-Роган. Она обвиняла королеву, по случаю этого выбора, в посягательстве на монархию.

Назначить первым министром архиепископа, который не верил в Бога, академика, который не умел писать, финансиста, который сам раззорился, казалось герцогине чудовищным. Только королева могла указать королю на эту "поповщину", от которой он так энергично оборонялся {Король, долго не соглашавшийся на назначение сперва Бриенна, а потом Неккера, говорят, сказал: "Они не заставят меня взять ни эту "prêtraille", ни эту "neckraille". См. два тома очень интересных мемуаров герцога де-Карс.}. Что касается её мужа, то он, обыкновенно такой снисходительный, относился к Бриенну с несвойственным его доброте раздражением.

Дело в том, что он тоже не допускал возможности, чтобы могли коснуться вольностей этой Бретани, имя которой он носил и которую он превратил в свою заступницу.

А Бриенн, как нарочно, заключил в Бастилию 12 бретонских депутатов, которые, подобно Анри, явились отстаивать привилегии своих провинций. Подобно им, Анри предстояло быть заключенным в Бастилии...

-- Несомненно, вы на очереди, - постоянно твердил герцог, обращаясь к Анри.

"Знаете ли вы, как этот проклятый архиепископ принял на днях депутацию из Ренна, которая явилась требовать выдачи ваших заключенных? Вот что он им сказал:

-- Ваши земляки, господа, действительно в Бастилии, но будьте уверены, что с ними обращаются со всевозможной предупредительностью.

На это один из бретонцев ответил ему, что они приехали требовать не вежливости в обращении с заключенными, а их освобождения...

-- Что прикажете отвечать таким животным?

Разсказывая этот эпизод, герцог де-Роган выходил из себя от негодования. Он брал в свидетели нахальства Бриенна весь город и двор. Только жена Анри, она одна умела его несколько умиротворять. За это в отеле де-Роган ее прозвали: "Юлия".

Такое прозвание из античного мира было в духе времени. Разве не Юлия отвратила войну между Юлием Цезарем, её отцем, и Помпеем, её мужем? При том положении вещей, в каком оне были в улице Варенн, роль миротворительницы, которая с общого согласия была дана маленькой графине де-Вирье, не могла быть синекурой.

Герцогиня действительно не одобряла тона протестов, о которых сообщал Анри. В этом тоне ей чувствовалась неуместная самонадеянность, и оправдания Анри не в силах были заставить ее изменить такое мнение. M-me де-Роган казалось, что эти дофинцы способны забыть всякую меру. И это было верно.

Всецело отдавшись своей роли, Анри через несколько дней отправил к де-Бриенн адрес за многими подписями дворян Дофинэ. Он присоединил в адресу подробную записку, которая, казалось ему, была неотразима.

Проходит неделя, проходит другая, ответа нет. Надо съездить за ним. Анри отправляется в Жарди. Это был старый приорат, по соседству с Вилл д'Аврэ, куда архиепископ Сансский отправлялся, за неимением религиозных вдохновений, вдохновляться политикою.

Но, к великому удивлению Анри, его не принимают, и вот, не успев даже вернуться в Париж, он изливает свою досаду в следующем письме:

"Представь себе, я сижу в карете у ворот Жарди в ожидании, когда г. архиепископ соблаговолит меня принять. Страшно бешусь. Чтобы заполнить время, берусь за перо и посвящаю тебе и отечеству плоды моего бездействия.

"Я счел нужным приложить записку к адресу, который вы поручили мне передать. В этой записке я изложил всю силу, настойчивость нашего народа, а также причины движения нашего Гренобля... Затем я указал на выгоду для короля не брать назад данного обещания относительно нашего собрания.

"Наконец, я подтвердил, ибо необходимо, чтобы его величество знал об этом, - что я говорил от имени всех способных мыслить в нашей провинции... Пора же разсчитаться с нами".

Как раз на это-то именно Бриенн и не склонен был согласиться. Он даже не соблаговолил представить королю записку Вирье. Негодованию герцога де-Роган не было предела...

"Сажая в тюрьму, он воображает себя Ришелье, обманывая - воображает себя Мазарини"...

Добро бы еще, если бы Мазарини хоть извинился бы! Так ведь нет же! Когда через несколько дней Анри, наконец, удалось добраться до архиепископа Санского, он получил от него, в весьма сухой форме, урок правил общежития.

Обозвав адрес дофинцев "распечатанным письмом", он затем сказал: "вам нечего удивляться, если при тех условиях, при каких ваше письмо было представлено, король не соблаговолил принять его... Во-первых, оно как будто написано от имени дворянства... Дворянство не собиралось, да и не могло собраться без разрешения короля".

Собрание в Визиле показало, однако, министру, что подобная вещь могла случиться. 

II.

Простой исход, не принять, избавил архиепископа Сансского от назойливости Вирье. С тем же легкомыслием он разсчитывал, что несколько указов избавят его и от назойливости всех парламентов Франции.

Действительно, чего проще учредить посредством этих указов род высшого совета регистратуры? Несколько маршалов Франции, несколько прелатов, несколько принцев крови занимали бы должности председателей или членов совета: в таком совете нечего страшиться, что воле короля может угрожать малейшее сопротивление,

Такова была, по крайней мере, мысль министра-архиепископа, когда он в начале мая 1788 г. объявил этот новый закон и отправил его на утверждение во все парламенты.

Со всех концев Франции поднялось всеобщее негодование. Даже благомыслящие люди, которые, как Вирье, заявили себя довольными первыми уступками двора, соединилис в общем сопротивлении, которое Бриенн так необдуманно ставил на почву права.

Напечатанные в Гренобле, с комментариями Барнава, в смелой брошюре, министерские указы, без различия положения и мнений, возмутили весь город. Судьи, бывшие в изгнании в своих землях, были возвращены с триумфом посредством "lettre de cachet". Впервые возмущение посягнуло на власть короля. Целый град черепиц был направлен на его войско. С трудом де-Клермон-Тонерр спасся от веревки, которая должна была его подвесить к люстре его салона. Разрушение дворца губернатора, сбиванье с толка солдат было началом безобразных сцен, которым вскоре предстояло разъиграться по всей Франции.

Париж и Версаль с изумлением узнали об этом первом возмущении и надо сказать правду, что Анри черезчур смело разговаривал с Бриенном.

Протестуя против проекта министра, а еще более против остракизма, в котором держали депутатов Дофинэ, Вирье рискнул произнести такую смелую фразу:

-- Король не имеет права отказать в приеме представителям своих подданных... Справедливость, как и повиновение, есть выражение того обоюдного контракта, который соединяет их с монархом...

В Версале никогда не слыхали ничего подобного. Всей революции предстояло зародиться из этой теории, которую безумно приветствовала провинция Дофинэ.

-- Наши головы, - восклицали парламентеры, - принадлежат вам, государь, но наши законы нам дороже наших голов.

В борьбу вмешались и гражданки Гренобля, и вот каким вызовом ответили оне на предлагаемые эдикты:

"Под влиянием того смущения, в какое повергли нас ваши проекты, государь, может случиться, что мы не пожелаем более поставлять государству граждан... Мы охотно исполняем таковую нашу обязанность при счастливом и разумном правлении. Но дават жизнь существам заранее обреченным на деспотизм, нет соблазнов, которые заставили нас это делать".

История умалчивает, принимал ли участие в составлении этого воззвания какой нибудь любезный советник, заинтересованный в этом вопросе. Она умалчивает также и о том, как Людовик XVI отнесся к угрозе, которая, без сомнения, должна была смутить беарнейца. Известно только, что она воздействовала на Бриенна. Он сдался на капитуляцию, и четыре гренобльские консула {Гренобльские старшины назывались консулами.}, которых он вытребовал в Версаль, вернулись не только с прощеньем за день черепичного дождя, но еще привезли с собою пятьдесят тысяч экю, чтобы заплатить военные издержки.

Вирье ликовал; его победа над Бриенном прославляла его в Гренобле, оправдывала его в отеле де-Роган, делала его знаменитым в Париже. Бретонцы и дофинцы, отстаивавшие свое особое правление, были настоящими предтечами. Провинциальные сословия сзывали états généraux. Слово, безсознательно сказанное самым неспокойным советником - клерком Парижского парламента, аббатом Сабатье, попало из дворца на улицу, с улицы в казарму, чтобы явиться вызовом в Версаль {Один советник клерк, аббат Сабатье, во время заседания, в котором высказывались требования относительно финансовых штатов, крикнул: "Нам нужны не эти штаты, а генеральные". И вот эта-то игра слов была в некотором роде исходным пунктом революции.}. Те, кто подстревал его, стали героями дня. Любопытные, болтуны, политики наводняли улицу Варенн. Все хотели видеть Анри, узнать от него подробности "дофинской революции", как говорилось тогда. Принцесса Виктория пригласила его в Belle-Vue и прием, сделанный Вирье, убедил его, что смелостью можно побороть препятствия и недоброжелательство двора. 

III.

Печально то время, когда злоязычием можно иметь успех. Анри нашел в Belle-Vue защитников парламентов и врагов королевы в одной общей, безпощадной оппозиции. Обвинения "mesdames" против их племянницы превосходили теперь всякую меру. Постоянно повторялись сцены в роде той, как в тот день, когда у Марии-Антуанетты, оскорбленной какою-то новою дерзостью, сорвалась фраза: "эти возмутительные французы..."

-- Скажите лучше: эти возмущенные французы, - поправила Madame Adelaide.

Каким тяжелым камнем должно было впоследствии лечь это слово на душе принцессы, записанное губернатором Моррисом {"The diary and letters of gouverneur Morris, minister of the United States to France", т. 1, стр. 74.}.

Но такое несправедливое отношение к королеве одрило не в одном Belle-Vue. В то время, как важные дамы украшали себя лентами "цвета кардинала на соломе", простые женщины носили чепцы à la révolte, и каждая заявляла свои права на контроль, на критику или совет.

Некоторые высокопоставленные дамы, как, например, герцогиня де-Роган, предъявляли свои права на все это зараз.

"Ах, Madame, - писала герцогиня королеве в конце июня 1788 года, - во имя вашей семьи, во имя тех чувств, которые вы вселяли и которые вы найдете в сердцах всех французов, положите конец этим всеобщим напастям.

"...Вам приписывают томление целого народа. Быть может, королева не сознает всей важности той роли, какую она могла бы играть. Быть может, её влияние на короля было пагубно для её славы!..

"Как бы я была счастлива, если бы мне пришлось услышать вместо всех обвинений на королеву: "она поражена нашими бедствиями, она спасла государство...".

В бумагах Вирье находится это письмо, в котором под почтительною формою едва скрыта язвительность смысла. Увы! дух фронды, который в нем чувствуется, до такой степени охватил всю обстановку "mesdames", что, и без того либеральные, инстинкты Анри черпали в ней новые силы. Он тоже решался давать советы королеве, упоминать об её ответственности и почти прибегать к угрозам.

"Вас обманывают, ваше величество, - пишет он. - Двор бравирует мнениями, возстановляет... Оппозиция его планам всеобщая... Неудовольствие в провинциях, брожение умов достигло крайних пределов... Всеобщее отчаяние снедаеть все сердца... Все заняты только мерами сопротивления...

"И за все это ответственность возлагается на высшия сферы".

В деле политики можно иметь печальную смелость старости, причем опыт для нея не есть оправдание.

несчастной королевы северным ветром. Ей одинаково ставили в укор и её прелестную простоту, и её роскошь, её сады и её политику, но в особенности её дружеския отношения возводились в преступления. И здесь m-me де-Роган была безпощадна, так как принадлежала к школе, которая требует даже для сердца законов этикета.

И эти интимности королевы, где всякая женщина должна иметь свою "inséparable", которая называлась: "ma toute belle, mon coeur", возмущали строгую даму. Более всего ей не нравилось, что "monseigneur - дофин ростет среди такой разнеженности". Герцогине казалось, что m-me де-Полиньяк менее кого либо годна для роли воспитательницы короля Франции, и с какой стати какая-то графиня де-Полиньяк заменила принцессу де-Роган Гемене?

Надо сказать, что Анри, по своей деревенской грубости, разделял чувства m-me де-Роган, и вероятно, он не удивился бы апплодисментам, которыми был встречен однажды вечером актер Дюгазон, когда в одной рискованной роли он заменил имя Galigaï именем Polignaqui.

Фаворитки королевы во Франции всегда имели несчастье приводить в отчаяние народ. Но кто скажет, отчего бедный маленький дофин {Луи-Жозеф-Ксавье-Франсуа родился в Версале 22 окт. 1781 г., умер в Мёдоне 1 июня 1789 г.} присоединялся к простому народу в его ненависти к своей гувернантке. "Уйдите, - говорил он безпрестанно m-me де-Полиньяк, - уйдите, графиня, я ненавижу ваши духи...".

Со всеми преданными ему людьми было то же, что и с людьми, преданными приговоренной монархии. Им всем пришлось испытать горе.

Совсем на глазах Анри, другому дофину пришлось стать на высоту ужасных испытаний, которые ему предстояли.

ее утешающей свою невестку, мать Анри. Маркиза в это время овдовела.

Во время охоты в Фонтенебло лошадь Турзеля понесла, и он на глазах короля расшиб себе голову. Предстоявшее ей воспитание пятерых детей не могло отвлечь ее от её печали, по крайней мере вдове оно дало возможность доказать на деле, сколько в её сердце женщины и матери было уменья сделать это воспитание образцовым.

Вот отчего несколько месяцев спустя, вызванной из своего замка де-Сурш, где она жила всецело для своей семьи и для бедных, тетке Анри пришлось слышать от Марии-Антуанетты: "Мои дети были сперва на попечении дружбы, теперь они в руках добродетели...".