Роман роялиста времен революции.
Глава седьмая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роман роялиста времен революции. Глава седьмая. (старая орфография)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. 

Пилгримы Визиля. - Новые свидания Анри с Бриенном. - Каким образом стало возможно собрание в Визиле. - Влияние болезни Бриенна на революцию. - Сословия Визиля. - Падение Бриенна. - Возвращение Неккера к делам в сентябре 1788 года. - Маркиз Кондорсе. - Письмо к Анри по поводу де-Ланоаньона. - Эпитафия двух министров. - Сословия Роман. - Анри - депутат états généraux. - Ссоры в Дофинэ. - Архиепископ д'Эмбрен и граф де-ла-Блаш. - Болезнь графини Вирье. - Печальные предчувствия. 

I.

21-го июля 1788 года красивая, тенистая дорога из Гренобля в Визиль представляла чрезвычайно оживленный вид, по ней масса шла народу пешком, ехала верхом, в каретах. В париках, в рясах, в сюртуках из дрогета, с требниками под мышкою, с посохами в руках, или со шпагами в ножнах, - все весело направлялись к местопребыванию Ледитьера.

Клод Перье заместил конетабля, и в бывших огромных залах вместо прежних алебардщиков целая армия рабочих занималась производством обой.

Такая же пестрая, в своих разнообразных одеждах, как прежде от волновавших ее разнообразных чувств, толпа под влиянием чудного, яркого солнца, казалось, слилась в одну душу. Даже соддаты, построенные эшелонами вдоль дороги, разделяли всеобщую радость.

И вот таким-то образом разсеялась та грозная туча, которая так внезапно надвинулась над Версалем, и это Анри, сам того не подозревая, не дал ей разразиться.

Вот что случилось: в то время как Бриенн пробирал в Жарди гренобльских консулов, положение дел в Дофинэ все ухудшалось.

7-го июня черепичный дождь выказал неуважение к войску и к королевской власти. Опьяненные своим успехом, победители постановили учредить торжественное собрание трех орденов в своей провинции, даже, если бы потребовалось, без всякого на то разрешения. Возмущение становилось серьезным. Бриенн ответил на вызов, отозвав Клермон-Тонерра и заместив его в Дофинэ настоящим воином, маршалом де-Во.

Назначение старого солдата было началом фразы, сорвавшейся у министра: "я на все готов, даже на междуусобную войну".

Но идеи проникают через всякия границы, как бы их ни охраняли, через всякие леса штыков. Взгляды маршала де-Во не могли воспрепятствовать вербовке голосов в пользу собрания, в домах граждан Дофинэ, на папертях церквей, в лабораториях всяких канцелярий Гренобля.

"дурному настроению", как писал Анри, не было пределов, когда министр узнал, что все его угрозы безплодны.

Его внутренняя болезнь сжигала ему кровь, на него находили порывы безумного раздражения. Тем не менее, Анри не смущался.

5-го июля мы застаем его у Бриенна; по словам самого Анри, он говорит с ним о "возбуждении народа, готового дойти до последних крайностей".

У обоих собеседников заметно в разговоре повышение в тоне. Чем более Вирье умолял министра "не нарушать проекта", тем более Бриенн горячился, в конце концов он вскричал:

-- Никогда маршал де-Во не потерпит этого собрания в Гренобле, которым вы меня пугаете!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не подозревая, какой будет сделан вывод из ответа министра, Вирье в точности передал его своим друзьям.

Неизвестно, кто вывел заключение из этих слов, что в Визиле возможно то, что не дозволено в Гренобле. Но сам маршал де-Во как будто присоединился к этому взгляду.

Он тоже играл словами. Если, указывая на ружья своих солдат, он говорил "о десяти тысячах замках, чтобы запереть двери Гренобльской ратуши", он не говорил о дверях замка в Визиле, тем более, что несколько человек из дворян заявили ему, что они уже связаны данным честным словом.

-- Слово, данное честным человеком, свято: никакая пушка не должна заставить ему изменить, - было ответом маршала. И в то же время он писал Бриенну, что единственная услуга, какую оставалось ему оказать, это урегулировать собрание, которого в настоящее время уже нет возможности не разрешить. И вот таким-то образом столько честных людей, совершенно спокойно, по общему соглашению, низвергли в Визиле все основы монархии, на каких держалась она. 

II.

Перечислять ли все требования, какие обсуждались в этот достопамятный ден? Выборная система для всех должностей, двойное представительство третьяго сословия, поголовное голосование. установление налогов сословиями - все это было принято в одно заседание, которое началось утром и кончилось в полночь.

Братския вечери, в которых принимали участие более четырехсот гостей, задавались Клодом Перрье. "И пока записывалось каждое решение, - гласит предание того времени, - эти чувствительные люди, связанные самою тесною дружбою, разгуливали в помещении конетабля... Под тенью деревьев их оживленные речи отражали в себе интересы, которыми они были поглощены, и самые сладкия надежды рисовались их искреннему патриотизму".

Революция уже обнаружила свои сельские вкусы, какие ей пришлось выставлять напоказ в её более дурные дни. Но если этот пастушеский лиризм у подошв Альп был только смешон, в Париже он носил характер настоящого возмущения.

Анри понял это. Призванный из первых, затем сделанный прокурором-синдиком (секретарем) собрания, он остался в Париже...

"Мой отец, - пишет m-lle де-Вирье, - вечно раскаивался бы в своем участии в этом жестоком покушении на королевскую власть, он, который уважал ее на столько, что позднее готов был пожертвовать за нее жизнью..."

Но в то время, как великие помыслы, героическое самоотречение этого сердца были еще не выяснены, побуждения его были перетолкованы. Чернь, которая привыкла унижать то, что ей непонятно, не в состоянии была постичь этого соединения бесконечного уважения к королевской власти с великодушным ратованием за свободу.

Не мало удивились бы все те, кто считал его солидарным со всеми разрушительными стремлениями, увидав его на другой день после событий в Визиле, у первого министра, которому он передавал, - это его подлинные слова, - "что дофинцы утратили всякую меру".

Но, правду говоря, что выиграли бы эти бунтовщики от повиновения? В то время, как Анри, так сказать, приносил за них публичное покаяние, к его удивлению, за эти несколько дней у архиепископа Санского совершенно изменились взгляды на вещи!.. Не только не было помина об укрощении, но Бриенн показал Анри постановление совета, в силу которого король созывал на 29 августа в Роман собрание, которому предстояло принять решения по вопросам, затронутым в Визиле.

Столь же малодушный, как и упрямый, делающий шаги вперед необдуманно, отступающий не с честью, Бриенн для того только, чтобы удержаться министром, жертвовал сегодня своим первоначальным мнением с тою же безразборчивостью, с какою вчера рисковал жизнью.

Когда враги его напугали Людовика XVI опасностью работать с министром, страдающим чесоткой, Бриенн сейчас же призвал к себе Бартеса, своего доктора.

-- Вы должны меня вылечить в 24 часа, - сказал он ему.

-- Но ведь я могу погубить вас, - ответил ему Бартес: - если вгоню болезнь внутрь.

-- Безразлично, я требую, чтобы вы меня вылечили...

Есть историческия фатальности, которых нельзя не признать: скрытые страдания страшной болезни способствовали тому, что Бриенн был самым отвратительным министрон. Быть может, в этом кроется одна из тысячи тайных причин революции.

Меры, какие применялись для спасения страны, только увеличивали её страдания. Позволение, данное дофинцам собраться в Роман, вместо того, чтобы успокоить их возбужденное состояние, только усилило его. На этот раз Анри опять остался в Париже и это на его счастье. Предварительные дебаты были такие ожесточенные, что до открытия собрания, был уже решен арест Мунье и некоторых из его друзей.

Падение Бриенна спасло их и в то же время породило одну из тех забавных и трагических сцен, какими отмечается начало всякой революции.

В костюм епископа был наряжен манекен, и в таком виде его таскали по улицам Парижа. Затем манекена этого судили, обвинили и предали всесожжению при радостном крике толпы, отголосок которого отдался и в провинции.

Падение Бриенна явилось новым поводом для торжества Мунье. Его третировали, точно он один сокрушил архиепископа. К его венцу непогрешимого патриота присоединился еще венец мученика, каким он мог бы сделаться. На этот раз настал конец всем сопротивлениям двора. Скользкость пути выяснялась, неизбежно должно было наступить головокружение и "nekraille", как называл Людовик XVI приверженцев и систему Неккера, так же мало мог затормозить падение, как и "la prêtraille" (Бриенн)...

И надо сознаться, что фимиам, каким окружали женевца, мешал ему видеть ту пропасть, в которую он летел вместе с государством.

-- Наслаждайтесь вашею славою, вы, для которого мнение было всегда руководителем, - говорит Мунье... А мнение гласило устами де-Крильон:

"...Если бы весь свет и я были проникнуты одним чувством, а мсье Неккер другим, я был бы убежден, что весь мир и я ошибаемся". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Герцогиня де-Роган стояла во главе этой партии, лозунгом которой было восторгаться государственным контролером. Бунт Неккера начался со времени обнародования знаменитого бюджета 1789 года. И восхищение Анри этим знаменитым "conte bleu", как его называл маркиз де-Кондорсе, которого навел на это остроумное словцо цвет обертки для этого дела, было не меньше восхищения m-me де-Роган.

Нравы их были непорочны, так непорочны, что в этом Париже XVIII столетия их союз был, по словам Сент-Бева, "алтарем, воздвигнутым в честь доброго и целомудренного брака"...

M-me Неккер основала в Париже больницу, чтобы конкурировать с больницею, которую содержала королева в Версале. И каждый год расходы по этому доброму делу излагались в отчете, в своем роде "conte bleu", благодаря которому у врагов королевы являлась возможность делать едкия сравнения между её щедростью и щедростью финансистки.

Это сравнение не могло не отзываться и на Анри - он не мог быт к нему равнодушен. Для него всегда всякая невзгода имела притягательную силу, и несчастливцы сего мира привлекали его к себе... пока он не испытал на себе притягательной силы обездоленных трона, которых он пока еще безжалостно казнил.

Если Неккер на первых же порах не проявлял ожидаемых от него чудес, в этом винили короля, который навязал "великому человеку" недостойных окружающих... Надо было во что бы то ни стало выжить из министерства этого в своем роде преступника Ламоаньона.

"Бриенн уже заплатил дань за свое безчестное безразсудство, но Ламоаньон еще держится.

"Мудрый финансовый администратор ничего не в состоянии сделать, пока король будет поддерживать этого человека, этот позор своего отечества. В нем есть нечто, чего не было у Бриенна - это соединение жестокости и подлости, которые делают его отвратительным... Презрение, какое он съумел внушить к себе судебному ведомству, превышает бесконечно ту ненависть, какую питали к Морепа... Значить, необходимо его свергнуть как можно скорее, если не хотеть, чтобы его репутация осквернила репутацию безупречного человека, на которого он желает опираться"... В это время ходила песенка:

Эти песенки, как Иерихонския трубы, брали верх над всякой защитой.

Ламоаньон пал, как его собрат Бриенн, среди тех же скандальных сцен. Тело его в свою очередь образовало собою пьедестал человеку, о котором говорили: "У него все достоинства и все недостатки"... 

III.

За Неккером признавались еще все достоинства в то время, когда, по его приказанию, подписанному новым хранителем печатей де-Барантеном, все парламенты открыли свои заседания.

Дофинцы увидели, что их заповедные желания исподняются. Они обретали свои парламенты, и им разрешалось присоединиться к Роман.

états, Мунье - секретарем, тогда как Вирье остался на своем посту чрезвычайного посланника при дворе. В Дофине привыкли смотреть на Анри, как на громоотвод, под защитою которого можно было браться за самые рискованные предприятия.

В первую сессию états de Romans только подтвердили претензии Визиля.

Затем было решено снова собраться в декабре 1788 года. На этот раз предполагалось избрать депутатов, которые должны были отстаивать в états généraux установленную программу.

Вирье был избран при баллотировке и записан пятнадцатым.

Какая жатва горя для посева, предоставленного во власть судьбы, и как далек бывает сеятель от возможности предугадать это! Известие об избрании Вирье было настоящею радостью для отеля Роган. Из всех провинций Дофине первая избрала себе депутатов. Имя Вирье являлось на первом месте того листа, в который заносилась великая история.

появилось в нем с его успехами.

Но среди всех, восхищавшихся им в отеле Роган, только жена его страшилась за будущее.

Быть может, теперь он пожелает освободиться из-под опеки герцогини. M-me де-Вирье чувствовала, что подчинение становилось для Анри все тягостнее. Ведь так сладко считаться только с похвалою!

Популярность Вирье росла все более и более. Он принадлежал к той школе, в которой незнание людей доходит до возможности воображать, что в политике существует преданность, поощрения, привязанности безкорыстные. Анри не замечал, что, восхваляя его, партии в его провинции, которые уже дошли до схватки, расчитывали на его поддержку, благодаря его влиянию в Париже.

На другой день Романские états, земной рай, обещанный дофинцам, были не что иное, как загороженное поле, на котором "gentilshommes" дрались с обнаженными мечами, епископы и священники отрешались от церкви, где, наконец "Messieurs du Tiers" (господа третьяго сословия), чтобы не отставать от привилегированных сословий, ссорились безпощадно.

Вызванный в Гренобль, чтобы хорошенько проучить свободу, которая так шумно заявляла о себе, Анри застал ее как раз в то время, когда она втравила в драку архиепископа д'Энбрень и графа де-Ла-Блаша. Не выбранный при баллотировке, первый кричал во все горло: "дворянство и духовенство с....."...

"раз что епископ разговаривает языком капитана драгунов, ему ничего не остается более, как говорить с ним, как подобает прелату"...

Один месяц парламентаризма навсегда перессорил людей, которые шли столько лет рука об руку, в надежде на свободу. При виде этого, Анри, при всем его оптимизме, казалось, в первый раз почувствовал колебание почвы под собою. В его письмах сказывается какое-то предчувствие чего-то, что вскоре усложнилось душевною тревогою.

объятий смерти. Им это удалось наконец. Видя Анри и жену его опять возвращенных друг другу, герцогиня надеялась в их счастье обрести и свою прежнюю долю счастия.

Она могла на это надеяться. Нашим детям надо только быть счастливыми, чтобы не быть неблагодарными!