Роман роялиста времен революции.
Глава девятая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роман роялиста времен революции. Глава девятая. (старая орфография)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. 

Волнение в Собрании. - Курьезный вопрос одного депутата-труса. - Аналогия между Неккером и ампулой св. Януария. - Разнообразие аристократов. - Нянька m-lles Вирье. - Анри в ночь с 12 на 13 июля. - Бурное заседание в Собрании. - Лалли взывает к добродетельным слезам своих коллег. - Первая речь Вирье. - События в Париже. - Собрание требует от короля удаления войск. - Выходка графа д'Артуа относительно Неккера, - Разрыв m-me де-Роган с Анри. - 14 iюля в Версали. - Новая встреча Анри с Барнавой. 

I.

Через несколько дней, т. е. 8 июля, Анри, возвратясь в Версаль, застал "Salle des Menus" в страшном волнении. Говорили, что король снова отрекся от престола в пользу герцога д'Артуа и королевы. Неккер был смещен, что предвещало реакцию, которую подтверждал приказ маршалу де-Брольи собрать 30 полков между Версалем и Парижем.

Мирабо сейчас же явился на трибуне выразителем всеобщого негодования: "Святая Святых свободы будет осквернена аппаратом деспотизма!..", воскликнул он.

Но, несмотря на такия громкия слова, депутаты, которые еще недавно задорно клялись не выйти из залы заседания иначе, как на штыках, казались встревоженными.

Эти штыки, эти пушки, которыми безобидный Людовик XVI вдруг вздумал себя окружить, теперь превращали в безумный страх все вчерашния горделивые бравады.

В то время, как Анри пробирался к своему месту, один из его коллег схватил его за руку.

-- Против нас выставлены пушки, Собрание будет взорвано... Разве вы не слышите запаха пороха? - говорил несчастный, бледный от ужаса.

-- Когда взорвут, тогда об этом и потолкуем, - заметил Анри, спокойно усаживаясь на свое место.

Тем не менее, подсмеиваясь над страхами своего коллеги, Анри сознавал всю важность кризиса, вызывавшагося отставкой Неккера.

По его мнению, для Людовика XVI было так же опасно удалить женевца, как, по словам Ривароля, "для Неаполитанского короля бросить в море ампулу св. Януария".

Наверно лацарони так же искренно вопили о святотатстве, как те разбойники, которые как раз в то время возили по Парижу бюсты Неккера и герцога Орлеанского.

в улице Варенн. Аристократы, - это слово становилось в моде, - посещавшие её салон, объясняли их каждый по оттенкам своего ума. В то время еще не шли дальше острот и оттенки эти выражались в прозвищах, какие давали друг другу те немногие друзья герцогини, которые оставались ей верны.

Так, её кузен, уездный судья в Круссоле, который не мог разсуждать спокойно о событиях дня, назывался "Агistocrache", Эпремениль за свою храбрость - "Aristocritne". За свои мнения, то черные, то белые, д'Антрэг был прозван "Aristopie".

Что касается Анри, то он был просто аристократ, но во вкусе того странного аристократа, о котором ходила следующая история:

Разсказывали, что дофин очень любил одного кролика, который, однажды, играя с ним, жестоко его царапнул.

-- Если ты вздумал разъигрывать из себя аристократа, - воскликнул маленький принц, - то, знай же, ты будешь заперт.

Анри совершенно так же безсознательно царапал монархию, играя с ней в конституцию. И много их было, игравших в эту игру, или скорее думавших, как Вирье, что конституция в состоянии спасти Францию и престол!..

Стоит взглянуть на Тарже, Мунье, Малуэ и стольких других, готовившихся превратиться в жертвы своих утопий, чтобы убедиться, что за фальшивые идеи, как и за истины, бывают мученики. Все эти люди не могли бы более великодушно пожертвовать собою ради благополучия престола, чем то сделали они ради его погибели.

Анри предстояло покинуть Париж, объятый пламенем, беременную жену, детей, предоставленных на произвол всевозможных опасностей, чтобы заняться в Версали благополучием людей, которые несколько часов позже разгуливали по городу с первыми отрубленннми головами.

"Мои самые отдаленные воспоминания, - пишет m-elle Вирье, - это те ужасы, на которые каждый бежал взглянуть в июле 1789 г. Между прочим, вспоминаю фантазию молодой девушки, которая состояла при мне в няньках. Во время взятия Бастильи, ей сказали, что на пиках носят головы. Она побежала посмотреть и хотела взять меня с собой..."

"Вполне справедливо, - утверждала она несколько дней позже, - что Фулону отрубили голову, этот злой человек хотел, чтобы народ ел сено".

"Честная девушка верила всякому вздору, и нисколько не возмущалась всеми ужасными сценами".

Почем знать, может быть, она про себя повторяла и пресловутые причитанья о фонаре?..

"Будь благословен, между всеми фонарями, Парижский фонарь..."

"Мстительность нации, отмсти за нас".

"Страх аристократов, внемли нам".

По счастью в отеле де-Роган не все были так наивны, как нянька детей. Анри был предупрежден о том, что готовилось, своим камердинером Дюпюи, которому стекольщик отеля де-Роган, по имени Тильер, сообщил утром 12 июля, что он и 49 его друзей получили по луидору за то, что они двинутся в предместья.

Дюпюи был дофинец, 6 футов росту, силен как Геркулес, преданность его равнялась его храбрости.

Нельзя было не отнестись серьезно к предупреждению такого человека.

Очевидно готовилось нечто ужасное.

Относилось-ли это до Собрания, которому грозила опасность, или до изгнанного министра - вот чего Дюпюи не умел объяснить. Во всяком случае собиралась целая народная армия против двора. 

II.

Вирье не ложился в эту зловещую ночь, когда пылавшия заставы служили маяками для сновавшого всюду люда предместий. С разсветом он пробрался через все эти шайки, которые расхаживали по Парижу с ревом и криком, Несколько голосов кричали: "В Версаль!.." все требовали оружия.

Добравшись до своей депутатской скамьи, Анри избавился от ожесточенного народа только для того, чтобы очутиться среди еще более ожесточенного Собрания. Мирабо и его друзья обходили группы, то отдавая приказания, то ободряя, то шепотом сообщая какую-нибудь ужасную весть.

"grippesou genevois". как он обыкновенно называл Неккера, вдруг превратился в фетиша. "С ужасом приходится думать о той бездне, в какую низвергнуто отечество с удалением этого великого человека", говорил он.

Этот день в Собрании, как и на улице, мог быть только днем битвы.

Мунье, Тарже, Лалли тотчас же возвещают о посягательстве:

-- Ах! - восклицает Лалли своим слезливым тоном, - скажите вы, члены общины, когда вы проливали над ним (Неккером) ваши чистые слезы, скажите, разве он имел вид заговорщика...

Нечего сказать, нашел время для трогательных слов! Перед слезливостью "самого толстого из чувствительных людей" Анри не смот удержаться. Он вскочил на трибуну. В нескольких словах он рассказал, в каком лихорадочном состоянии он оставил Париж:

-- Кровь лилась в эту ночь, - воскликнул он; - мы идем между двумя подводными камнями, одинаково опасными - неистовство народа и предприятия врагов общественного благополучия... Аппарат насилия, которым нас окружают, не может нас поколебать. Но также и возбуждение народа не должно увлекать нас...

"Мы не можем не признать за королем права выбора его министров. Какие бы соображения ни побуждали нас сожалеть о тех, которые уходят... мы не должны стеснять заявлений королевской власти... Как! неужели мы посягнем наложить руки на скипетр?..

Это была благородная речь. Вооружившись своей конституционной фикцией, Анри надеялся смирить все смуты, успокоить всякия злобы. Но если, с одной стороны, раздались апплодисменты, с другой послышался ропот. Крики, запросы так и перекрещивались. Анри никого не успокоил. Напротив, он разнуздал страсти этого собрания, которое хорошенько не знало, ни чего оно хочет, ни к чему стремится. Да знал-ли он это и сам, когда закончил свою речь следующими революционерными словами:

-- Призванные королем, которого мы любим, чтобы возродить государство, сблизим теснее узы, связующия нас, оставшись неизменно верными резолюции 20-го июня, которая призывает нас всех к общим обязанностям...

-- Да, поклянемся... поклянемся мы, все сословия вместе, быть верными этим постановлениям, которые только одне в настоящее время могут спасти королевство. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вирье предлагал в новом издании тот же Jeu de paume. В то время как де-ла-Рошфуко бросился ему в объятия, а Клермонт-Тоннер восклицал: "Или конституция, или нас не будет..."; в то время, как духовенство и дворянство роптало, а третье сословие безумно апплодировало, вошел курьер с письмом, которое разом положило конец всем спорам:

"...В Пале-Рояле толпа громадная... 10 тысяч человек вооруженных... Они заявляют, что идут в Версаль... Все заставы разрушены... застава Трона горит... у всех зеленые коварды... говорят, все тюрьмы будут раскрыты".

Можно-ли себе представить, что для того, чтобы предотвратит эту страшную опасность, депутаты не придумали ничего лучшого, как послать 40 человек из своих к королю, чтобы умолить его отозвать войско... "присутствие которого раздражает отчаяние народа?"...

Если король уступит, вторая депутация немедленно отправится возвестить мятежникам "утешительную весть"... Так это и значится в "Moniteur".

У Анри, который не входил в состав депутации, было несколько свободных часов. И вот он летит в Париж в страхе за жену и детей. Но каково его удивление - он застает всех в улице Варенн в отличном настроении!

Только одна герцогиня повидимому не была в восторге от обращения графа д'Артуа с Неккером:

Выходка графа д'Артуа свидетельствовала, до какого диапазона дошли враги Неккера. Его смещение было для них сигналом всевозможных реакций. Одним махом будут стерты с лица земли и Собрание и парижская сволочь, будет возстановлена самодержавная власть, будет пополнен дефицит. Епископ де-Памье придумал уже какие-то кредитные деньги, чтобы совершить это чудо.

И вдруг король, своим отношением к делу, точно подтвердил эти химеры. Депутация Собрания, принятая после долгого ожидания, была встречена сухо. Не только она не добилась того, чтоб войска были отозваны, но Людовик XVI приказал депутатам остаться в Версали, где присутствие их могло быть необходимо для важных дел, "последствия которых, - прибавил иронически король - я прошу вас иметь в виду"... Анри не знал этого ответа, - но он знал, что, каков бы ни был ответ Людовика XVI, он не удовлетворит ни Собрание, ни улицу.

"Революция, - писал он, - настала для нации, и m-me Роган должна знать, что даже если бы реакция взяла верх на время, то господствовало такое отвращение к возврату прошлого, что новые междоусобия неминуемы".

Но что могло быть общого между этим оратором, и его безнадежным ослепленьем верностью и преданностью?..

"Как видно, никто не слыхал меня", - заметил он... Никто не соблаговолил ему даже ответить. Это уже был не прежний гнев... "в глазах m-me де-Роган искрилось презрение"...

"то безнадежное разстояние, которое делало их совершенно чужими друг другу". Она отдалась прошлому, он ринулся в будущее. Его благодетельница напоминала собою статую, которая вдруг обернулась бы сразу вся. Анри понял, что отныне между ним и этим мрамором все кончено. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Его дочь продолжает это печальное повествование:

"... Мой отец едва ли знал, что делал, отправляясь в Версаль... В свою очередь, не внимая мольбам моей матери, он уехал.

"Он уехал, почти не отвечая ей, она тоже сознавала, что прошлое рушилось и хотела бежать с отцом. Но он был неумолим.

"Не имея возможности разсчитаться за долг счастливого прошлого, она хотела, чтобы мы расквитались за него. Заботы моей матери были необходимы для m-me де-Роган... Увезти ее было бы со стороны моего отца местью недостойного его благородного сердца. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И с этих пор в отеле де-Роган Вирье стал невиден, он появлялся точно тайком. Тот, кто был в доме как сын, появлялся мельком, чтобы поцеловать жену, детей... Ему суждено было еще раз встретиться с герцогиней... на этот раз в последней сцене агонии. 

III.

Вернувшись ночью в Версаль, Анри застал в Собрании настоящее возмущение. Для того, чтобы подчеркнуть свою дерзост по отношению к королю, оно избрало Лафайетта своим вице-президентом. Человек, которому несколько дней позже предстояло сказать Фрошо: "Я победил короля Англии в его могуществе, а короля Франции в его власти", мог достойно председательствовать в собрании мятежников. Последние объявили, что они не разойдутся и под предлогом обсуждений дел, просидели ночь с 13 на 14 июля.

В действительности же они не расходились для того, чтобы спастись от государственного переворота, на который так сильно разсчитывали m-me де-Роган и её друзья.

Но они ожидали слишком многого от Людовика XVI. Нерешительный, как всегда, он отложил всякое действие на завтра, как будто во время Революции король может разсчитывать на завтрашний день. Вирье, вернувшись в Версаль, должен был пройти только через зал для того, чтобы попасть в свой piedаterre в улице Petites Écuries. Но эта квартира была слишком близка к дороге в Париж, чтобы он мог в ней оставаться чуждым тому, что творилось.

Одни уверяли, что слышат пушечную пальбу, другие, что уверены в этом, некоторые даже ложились на землю и прислушивались, приложив ухо к земле...

Более, чем когда либо, как это видно из заметок Анри, ему были отвратительны все эти страхи. Но есть жестокий способ быть выше событий - это обозревать их с высоты безграничной печали. Для Анри драма происходила не в Париже, не в Версали, но в его сердце; он сам сознается, что совсем иначе думал о своем личном несчастии, "чем об опасностях, которым подвергалось общественное дело". Впрочем и все вокруг него противоречили друг другу. Одни говорили "о 300.000 вооруженных граждан в Париже, которые решили погибнуть под развалинами города...", другие - "о Варфоломеевской ночи патриотов"...

В таких волнениях прошел весь день. Под вечер прибыл наконец виконт де-Нойаль, весь в пыли.

"народ под командой французской гвардии завладел отелем des Invalides, Бастилией, что губернатор Лонэ убит, и что в настоящую минуту голову его, вздернутую на пику, носят по Парижу"...

Одно, единственное слово прозвучало для Анри среди всех этих ужасов. Чернь разграбила Hôtel des Invalides! От Дома Инвалидов до отеля де-Роган всего один шаг. Какая соблазнительная добыча для мятежников!..

Но нет, им еще не до грабежа. Вытащив пушки, размахивая шпагами и ружьями, которыми они завладели, они прошли мимо... Следом за ними Дюпюи, отправленный в Версаль, находит путь свободным.

Ему приказано разъискать где бы то ни было Вирье, успокоить его на счет жены и детей, и вернуться, чтобы успокоить их на его счет.

Бегая из одной двери в другую, из Собрания в Petites Ècuries, Дюпюи наконец нашел Вирье у архиепископа Вьенского

Из дофинских депутатов только один Барнав сиял; его улыбка была каким-то вызовом, оскорблением для всеобщого безпокойства.

Менее терпеливый, чем его коллеги, Анри, как рассказывала потом его жена, видел в этом трагическия надежды Bellechasse.

"Да, милостивый государь, - воскликнул он, внезапно подойдя к нему, - все эти безобразия - следствие заговора, цель которого низвержение короля с престола. Вы достигли цели. Опровергните, если смеете, мои слова".

M-me Вирье прибавляет, что Барнав удалился, не сказав ни слова, но закрыл лицо руками.

"И все могли заметить сквозь его раздвинутые пальцы краску стыда, которая разлилась у него по лицу". Было ли это признание? или раскаяние? Нет, она явилась выражением сожаления.

На этот раз дело не выгорело. Приходилось подумать об отступлении. Силлери занялся этим, он на следующий же день явился с проектом адреса, преисполненного страстной любви в королю:

"Государь! французы, говорилось в этом адресе, обожают своих королей, но не хотят никогда страшиться их. Появитесь среди Национального Собрания... Самою достославною минутою в вашей жизни будет та минута, когда ваше величество встретит там доказательства любви и уважения, которыми оно проникнуто к вашей священной особе"..

Пожалуй, было бы неблагоразумно поверить этим словам. Но еще более неблагоразумно было ответить на них тою суровостью, с какою Людовик XVI принял в тот же день герцога Орлеанского, явившагося к нему в Версаль предлагать свои услуги: "Вы мне не нужны, милостивый государь... можете отправляться, откуда пришли...".