Роман роялиста времен революции.
Глава семнадцатая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роман роялиста времен революции. Глава семнадцатая. (старая орфография)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. 

Коблеец ночью. - Письмо Анри к графу д'Артуа. - Принцы принимают Монтальбано. - Его радость. - Тайна авантюриста. - Барон Флаксланден. - Смерть императора Леопольда. - Кобленц на другой день после восшествия на престол императора Франца. - Вирье, Флаксианден, Монтальбано. - Конец одного заговора. - Новые приключения, возложенные на Анри, отезд в Турин. Эмигрант против воли. - Несколько дней в Савои. - Болезнь и гонения. - Прием Анри королем Сардинским. - Он терпит неудачу в переговорах. - Возвращение Анри в Париж. - Принцесса Елизавета и роялисты накануне 10 августа. 

I.

Ночью, когда потухли последние огни во дворце, когда стихло в отеле "Трех Корон", когда наконец повсюду, где только ютился эмигрант, смолк всякий шум, Анри, по его собственным словам, покинул пристанище, в котором он провел весь день, умиротворяя разсвирепевшого авантюриста.

Вот он, несчастный, озабоченный, обнищалый, пробирается по проулкам Кобленца.

Чем-то он завтра расплатится за свое скромное пропитание?..

Чем он будет извинять принцев перед этим человеком, который проклинает их?

Увы! он истощил все аргументы, как и все средства... Но, быть может, деньги и доводы еще найдутся? Покуда он извиняется за свое усердие им служить перед теми, кто им пренебрегает.

"...Сохрани меня Бог, - пишет он в своих записках, - чтобы я позволил себе тревожить принцев... Но тем не менее, хочу надеяться, что они сжалятся над несчастливцем, который оставил своих в ужасном положении... Разсчитываю на доброту, на милосердие принцев, что они не отсрочат своего намерения на неопределенный срок...

"Преданность моя заставила меня все бросить, все самые важные дела, и мое безпокойство за m-me де-Вирье присоединяется еще ко многим другим причинам, побуждающим меня скорее вернуться во Францию..." 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какая добыча для страдания человек, который отдается служению какому нибудь делу! Он страдает за тех, которые являются представителями этого дела, он страдает с теми, которые себя ему посвящают, страдает с теми, которые предают его!.. После слабости короля, после бешенства мятежа, Анри пришлось столкнуться с равнодушием принцев на той Голгофе, на которую он взбирался.

"Ах, ваше высочество! - на этот раз Анри обращается в графу д'Артуа, - недоверие и оскорбления моего компаньона от меня достигают до вас. Он два, три раза на день водворяет меня в мое заточение. Он угрожает, что уедет, если до завтра не получится ответ на счет аудиенции, о которой он просил...

"Ваше высочество припомнит, что он имеет открыть важную тайну. Он желает иметь подтверждение, что тайна его сохранится между вами и Monsieur... А также он желает знать, будет ли он уполномочен вести со мной переговоры.

"Прошу позволить мне сделать здесь одну оговорку.

"Если вашему высочеству почему либо неугодно будет избрать меня в посредники, умоляю мне поверить, что я не имею самолюбия быть избранным. Мое отречение не напускное, оно искренно... Я плачу кровавыми слезами об оскорблениях, понесенных королем и королевскою семьей.

"Не все ли мне равно, кто их спасет, лишь бы их спасли... Генерал, солдат, посредник или разжалованный в самые последние ряды, мне это безразлично, только бы сделано было дело...

"Все было за то, чтобы я отказался от этого поручения. Доверие ко мне принцессы Елизаветы вынудило меня согласиться, но не изменило во мне критического отношения к себе... и потому, как могу я найти странным, если к способностям другого отнесутся с большим доверием, чем к моим...

"Прошу поверить мне. Во что бы то ни стало требуется решение. Все равно, каково бы оно ни было, следует отпустить этого человека с добрым словом... Он интриган большой руки и если он заметит, что он проигрался в игре, которую затеял, можно будет всего ожидать от его отчаянья..." 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но какое значение могла иметь эта последняя нотка, брошенная среди диссонансов, которые тогда существовали между Парижем и Кобленцом.

В то время, как Анри выяснял принцам, что монархии приходится обратиться к средствам эмпириков, шарлатанов, Калонн и епископ Аррасский сбивали их до такой степени с толку, что граф д'Артуа отвечал принцессе Елизавете на её политическия письма вопросами, по прежнему ли она ездит верхом и ходит на богослужения в церковь, во время поста, в розовой атласной шубе... {Письмо от 23 февраля 1792 г.}.

Быть может воспоминанию об этой розовой шубе Анри и Монтальбано были обязаны аудиенциею. Напомнив о принцессе Елизавете, она одновременно напомнила графу о тех, которых ему рекомендовала его сестра. И принц наконец назначил аудиенцию Монтальбано. Аудиенция должна была состояться в отсутствие Анри.

В своих записках Анри умалчивает о том тяжелом впечатлении, какое должно было произвести на него это изъятие. В них говорится только о радости его авантюриста.

"...Выходя с аудиенции, мой компаньон сиял радостью, так как принцы, казалось, отнеслись сочувственно в его взглядам... Он прыгал на улице точно человек, который бы после долгого плавания наконец вошел в гавань...Он непременно хотел сейчас же ехать в Вену. Но он согласился остаться в силу моего замечания, что теперь-то именно он и будет нужен принцам. Что касается меня, я тоже остаюсь, как мне это ни трудно, ибо теперь, когда я не связан более честным словом, я могу быть действительно полезен, Его высочество узнал от самого авантюриста его тайну... Это именно то, чего желал Монтальбано.

"Теперь мое дело дополнить его откровенность... Я должен и наконец могу сообщить принцам все, что знаю. 

II.

"...Таинственная личность, о которой говорит {Следующия за этим страницы озаглавлены: "Записка, поданная принцам в Кобленце".} Монтальбано, как уже теперь известно его высочеству, никто иной как наследник австрийского престола, эрцгерцог Франц... Значение этой государственной тайны, от которой может зависеть благополучие королевской семьи, вероятно, не мало поразило его высочество.

"У императора Леопольда имеются в распоряжении лишь ничтожные средства. Вмешательство за короля Франции не может входить в его виды. А, кроме того, к огорчению его сына, влияние маршала де-Ласси, самого близкого советника императора, против нас и парализирует ту небольшую долю доброй воли его принципала по отношению к нам, даже если бы эта добрая воля и существовала. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"А потом ничто так не противно эрцгерцогу, как вмешательство де-Ласси в дела, которые его высочество считает не только политическими, но и семейными.

"...И потому, быть может, в силу его рыцарских взглядов, а может быть и в силу его пыла молодости, он желал бы, чтобы была оказана помощь королеве, его царственной тетке, унизительное положение которой возмущает всех.

"Вот почему он, под предлогом усмирения возстаний, принял во Фландрии те меры, какие я видел. Оне заставляют меня предполагать, что эрцгерцог желает оказать нам серьезное содействие. Солдаты обожают его. Его храбрость известна в войсках, с которыми он ходил на войну против турок...

"Я должен заметить, что проект, который проводится его императорским высочеством, диаметрально противуположен политике императора, его отца, и потому неудивительны те пути, которые избрал его высочество, чтобы известить о своих намерениях.

"Этим объясняется выбор того человека, которого я ввел к вам. Но что меня поражает, это затруднение согласить предстоящее деяние с сопротивлениями императорского двора. Быть может, для того, чтобы втянуть его в это дело, нужно создать подобное положение обстоятельств..." 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И так, вот она тайна, которая так долго тяготила Анри. После первого удивления по поводу сообщений, сделанных Монтальбано, он уверовал в истину миссии, которая подтверждалась несомненными фактами.

А между тем, в этом деле все было так странно, свойства человека, который завязывал такую грандиозную интригу, так не соответствовали затронутым интересам, что Анри решил быть осторожным до конца. Разве он мог, в самом деле, отвечать за человека, о котором он отзывается следующим образом:

"...Человек этот облекает все, что касается его лично, в такую тайну, что он до сих пор у меня под сомнением. Одно несомненно, что он храбр, так как он весь испещрен ранами, из которых пять, шесть от огнестрельного оружия.

"В минуту нетерпения, до чего я его умышленно довел, у него сорвалось несколько слов о его семействе.

"Я узнал, что он принадлежит к младшей линии дома Медина-Цёли,

"Он воспитывался в Италии, был на Мальте, где он совершил несколько морских поездок.

"Говорит, что был в Гибралтаре и там встретился с графом д'Артуа. Затем имел серьезное дело в женском монастыре. Инквизиция вмешалась в это дело, так как Монтальбано вспоминает об инквизиции с почтительным страхом.

"Избавившись от нея, он сделался агентом эрцгерцога.

"Это возможно, так как 24-летний принц повидимому не боится ни приключений, ни авантюристов.

"Это, сознаюсь, странная повесть, не внушающая доверия. Но, повторяю, несмотря на оболочку, многия из сообщенных незнакомцем вещей правдивы.

"Повторяю также, что если Монтальбано не будет полезен, он будет весьма опасен.

"Мой долг, следовательно, остаться здесь и наблюдать за ним, вопреки всем серьезным причинам, побуждающим меня к отъезду.

"Будучи знакомым со страною, которая входит в план действий, я, быть может, могу содействовать приведению его в исполнение". 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вчера еще Анри страстно стремился в Париж, и вдруг решает остаться в Кобленце... Чего ради?

Объяснение этому имеется в его сокровенных записках, в которых душа его по временам так своеобразно сияет.

Одной подробности в задуманном предприятии было достаточно, чтобы смутить столь прямую душу Вирье.

Монтальбано, во время их совместного путешествия, дошел до того, что утверждал, что, благодаря его соучастникам в Ней-Бризах, легко будет провести туда австрийский гарнизон, чтоб в данное время оказать поддержку войскам, которые двинутся с бельгийских границ.

Анри знал, "что раз овладев французскою местностью, Австрия ее не уступит"... А потому, несмотря на все желание обезпечить благополучие монархии, он отклонял всеми силами души то, что ему казалось "посягательством на отечество"...

"...Тем не менее, я не выдал себя моему авантюристу", пишет он, и ограничился тем, что заметил ему, что "Ней-Бризах по своему положению, находясь между Рейном и Иллем, не на пути следования войска и потому не может иметь значения..."

Но в душе он решил, что не допустит даже поднять об этом вопроса, а потому Анри отправил принцам записку, в которой изложил всю опасность подобной сделки.

Все менее и менее интересуясь проектом, который они с презрением называли "проектом испанца", принцы препроводили преспокойно записку человеку, который занимал при них должность министра иностранных дел. Его звали бароном Флаксланден {Генерал барон Флаксланден был командирован Людовиком XVI к немецким дворам с самого начала революции. Он продолжал пользоваться доверием Людовика XVIII после смерти Людовика XVI и исполнял при нем обязанности, которые соответствовали позже обязанностям начальника военного кабинета.}, трудно было бы найти человека, более способного оценить Анри.

Старый солдат, человек исключительной чести, светлого ума, Флаксланден встретился с Вирье как с другом счастливых дней. Они оба искренно подружились в учредительном Собрании, где барон являлся представителем Кольмара.

В настоящее время новые причины снова связывали этих двух людей, причины доверия и общей веры, а также отчаяние. Для них являлось роковой дилеммою: предоставить короля яобинцам или заплатить за его благополучие разъединением, которое рано или поздно, как писал Водрейль, привело бы Людовика XVI к печальному положению "Суассонского короля", страшная дилемма, которую для Вирье, покрайней мере, разрешило одно совершенно неожиданное обстоятельство. 

III.

1 марта 1792 г. скончался император австрийский. В том положении, в каком находилась Европа, не могло ничего случиться более важного, важного именно с французской точки зрении.

Последствия этой смерти казались всем до того серьезными, что самая смерть явилась сейчас же темою для самых гнусных обвинений.

Но в сущности не требовалось никакого преступления для смерти принца, который утонченностям политики предпочитал утонченности удовольствий. Удовольствия заменяли собою все другия чувства в этой отлетевшей жизни. Если Леопольд забывал про свою сестру, погибавшую по ту сторону его границ, то потому, что он был занят другими женщинами в Вене. Известно ли, что Тероань, кровавая гордыня 5 октября, была в числе их? {Тероань де-Меривур род. в Литтихе, куда она занесла свои революционерные взгляды после 5 октября. Арестованная и заключенная в тюрьму в Куфштейне по приказанию императора Леопольда, который посетил ее, нашел ее очень хорошенькой и приказал возвратить ей свободу.}

Уважение к эрцгерцогу, наследнику, уменьшалось по мере того, как возрастал скандал около его отца. Но даже если бы не существовало этой причины, все-таки пришлось бы считаться с той особой силой, которая в каждой царственной семье делает из вероятного наследника противника.

Между отцем и сыном непременно разразилось бы несогласие, если бы не внезапная смерть императора.

Никогда два принца не были так различны. Для их характеристики достаточно их совершенно различного отношения их к Марии-Антуанетте.

Нельзя было относиться к королеве более холодно, нельзя было быть более антифранцузом, чем Леопольд.

Трудно быть более французом, более рыцарем в своей преданности к ней, чем Франц.

То же самое можно было сказать и о политике их.

Одна являлась вдохновением маршала де-Ласси, другая вдохновением лотарингского аристократа, преклонявшагося перед Мариею-Антуанеттою - которого звали граф де-Ламберти.

Контраст между политикой, только что умершей, и той, которой предстояло себя заявить, был слишком хорошо известен, чтобы эмигранты не сделали из него предмета своих самых безразсудных надежд.

На другой день смерти императора, Кобленц превратился в вбзудораженный муравейник. На площади, по улицам, в отеле "Трех Корон" стоял гул от взрыва идей, радостных речей, целых потоков мнений, которые точно смыли все прошлые страданья и понесли на своих волнах все надежды к радостному будущему.

Увы! с присущим им недостатком меры, эмигранты заявляли и подтверждали так громко свои права, что слух об этом дошел до Вены.

Слух этот пробудил в императоре недоверие к эмигрантам, и доверие к советникам отца, в каком он отказывал им доселе.

Каунитц и Ласси приобрели снова влияние в совете. И первым доказательством почтения к их советам молодого императора было его согласие пожертвовать королевою Франции {Без сомнения, заявления, которые Дюмурье, назначенный 15 марта министром иностранных дел, передавал немедленно новому имаератору, способствовали его отрешению от добрых намерений:

"...Если он (император) будет содействовать преступному остервенению эмигрантов, которые разрывают отцовское сердце короля, для него не воспоследует из этого ничего, кроме той же слабости и того же истощения, до которого он довел бы и Францию...

"Может ли он взять на себя защиту мятежников? И такой пример не был ли бы опасен для него самого? Вот в чем вы должны хорошенько убедить нового императора..." (Указания, данные маркизу де-Ноаль, посланнику в Вене, в марте 1792. См. Фейлье де-Конш. Неизданные документы, т. V, стр. 333).}.

Чувствительность нового императора, впрочем, была поразительно мимолетна.

Его безразличное отношение к тетке было только началом такого же отношения к его собственной дочери, Марии-Луизе, к его зятю, Наполеону, наконец к его внуку... Совершенно верно говорил о нем позже Меттерних "у императора Франца было сердце чисто государственное"...

На другой день смерти Леопольда, над империей стали носиться те маленькия тучки, которые над морем предвещают перемену ветра, а над государством новую политику.

Такая маленькая тучка над Кобленцом принесла с собою отрешение от переговоров, которые Вирье удалось довести до тихой пристани.

Для нового императора, для короля Венгрии, как его тогда звали, интрига, затеянная, быть может, более для того, чтобы явиться противником отца, чем ради спасения Франции, потерялась в общей политике.

Один среди стольких действующих лиц, замешанных в этом таинственном деле, несчастный Вирье не знал, что делать.

Что касается Монтальбано, для него счастье было отныне в Вене. И он бежал за ним по следам. Убежденный, что оно призывает его в поверенные императора, так как он был до этого поверенным наследника, он спешил к столь высокому назначению.

Для того, чтобы до него добраться, он торжественно сел в кабриолет виконта де-Вирье-Бовуар, прихватив с собою последние золотые несчастного Анри. 

IV.

Для Анри ни раззорение, ни то, что он попал в смешное положение, было не важно. С самой минуты отъезда из Парижа, он предвидел неудачу и заранее был готов на несочувствие тех, для кого он хлопотал.

"...Пускай, если нужно, вся ответственность этого случая падет на меня и на Жиллие, - писал он в то время, как принцы заставляли его томиться в ожидании на чердаке. - Не все ли равно, что нас сочтут за легковерных людей или за дураков? Мы желали только дать возможность принцам выяснить это дело. Пускай нас не признают, если это может принести пользу. Мы на это давно готовы".

Но как сообщить принцессе Елизавете о странном исходе предприятия?

Следовало ли отнять у принцессы всякую дальнейшую надежду или ждать из Вены нового указания, как действовать дальше?

Предчувствия Флаксландена по этому поводу были весьма неутешительны.

"Сомневаюсь, - писал он Вирье, - чтобы у преемника были еще те намерения, которых мы могли ожидать. Наши надежды с этой стороны могут также исчезнуть, как исчез наш авантюрист.

"Во всяком случае наш заговор кончен. Теперь мы можем действовать в открытую с его высочеством королем Венгрии.

"Но ваша роль, любезный граф, тем не менее, не окончена. Принцы требуют от вас других услуг. Они желают, чтобы вы отправились в Турин и чтобы вы представили там ваш проект военной организации, который вы выработали для южных провинций..."

Прибытие в Кобленц аббата Клода Аллье действительно заставило принцев и их советчиков обратить внимание на план, предложенный Salon franèais и уже почти забытый.

С первой же аудиенции, доблестный организатор лагеря, де-Жаллез, заявил, что готов присоединиться в своих попытках с попыткам провинций Лионне, Дофине, дю-Форез. Увы! на этот раз дело шло не о препровождении короля в Лион, но о последней запруде, которую можно было противупоставить все захватывающей революции.

Вирье слишком хорошо знал эти провинции и был так близко заинтересован проевтами, которые собирались воскресить, что Флаксланден не мог не свести его с аббатом Аллие.

Долго длились совещания, о результате которых упоминается Анри в одной записке.

Военные вопросы, финансовые, разсматриваются в ней в мельчайших подробностях, и из его заметок видно, что с несколькими сотнями тысяч франнов, при поддержке правильного войска, можно было выступить в поход.

Правильное войско было указано - это была армия его величества короля Сардинского.

"...Поезжайте же как можно скорее, любезный граф, - писал Флаксланден Анри, уведомляя его, что выводы его записки приняты принцами. - Мне поручено просить у вашей преданности еще этой жертвы. Из наших последних разговоров вы знаете, чего следует добиваться в Турине".

Анри покорился. Но в его ответе было столько же смирения, сколько и отчаяния.

"Ваше требование повергло меня в большое затруднение, - писал он Флаксландену. - Мое повиновение принцам обязывает меня не останавливаться ни перед чем - я должен решиться на эту поездку, чего бы мне это ни стоило - раз они этого требуют... Я отправлюсь в путь, вспоминая верного Зопира..." 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У Вирье не было больше ни сил, ни денег.

Он покидал Кобленц убитый разочарованием, замученный страданием. И вот он отправляется отстаивать интересы короля в то самое время, как Людовик XVI утверждает декрет, в силу которого все имения эмигрантов секвеструются.

Анри был теперь эмигрантом за то, что так безполезно потратил время в Германии.

9 февраля, в день голосования этого декрета в Собрании, Вирье дрожал в Кобленце в своем чердаке.

30 марта, в тот день, когда король утвердил декрет, он отправился в Турин.

Полное раззорение, непоправимое - вот весть, какую он привезет жене, проезжая Савойю по пути к Альпам.

Хотя его очень торопили отъездом в Турин, но Анри решил, что потерял столько часов ради службы королю, что может потерять несколько часов для свидания с женою и с детьми.

"Нигде не останавливаясь, он доехал до Женевы, а через 8 дней после своего отъезда из Кобленца, он прибыл с своей тетке, баронессе де-Блоне и свиделся наконец с своей семьей. Несчастье наконец сжалилось над близкими его сердцу более чем над ним самим.

По словам его дочери, Анри так изменился, что его было трудно узнать. Он был страшно худ. Он дрожал в лихорадке, и когда эта лихорадка, которая несколько оживляла его лицо, спадала, страшная бледность разливалась по лицу его, недавно еще столь молодому. Анри было едва 39 лет.

Вот рассказ m-lle де-Вирье.

"...Несмотря на всю радость свиданья с отцем, - пишет она, - его здоровье, его грусть внушали нам серьезные опасения... Напрасно старался он нас успокоить, казаться веселым...

"Было ясно, что его угнетала печальная участь, которая нас ожидала в будущем. Но у нас были и еще другия заботы. Было известно, что прибыл агент принцев. Отец только чудом спасся от шпионов, которых подсылала к нам Женевская республика. Это чудо сотворила, вероятно, болезнь отца, благодаря которой он почти не выходил из дому". 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если правда, что приходится платиться за свои качества, каким разорением для Анри явилась его преданность. По распоряжению барона де-Флаксландена ему скоро пришлось покинуть тихую семейную жизнь, чтобы снова окунуться во все ужасы безъисходной политики.

Его верительные грамоты были убедительны. Его кузен, барон де-Блоне, который, сопровождая его, мог раскрыть ему повсюду двери, ибо в то время в Турине савоярская верность была еще настоящим талисманом!

Наконец маркиз де-Серент, бывший гувернер детей графа д'Артуа, который переписывался из Турина с бароном Флаксланденом, должен был обезпечить инкогнито "графу Монклару".

Это первое из выдуманных имен, под которым отныне Вирье было суждено существовать... 

V.

Из заметок, оставленных m-lle де-Вирье, видно, что отец её имел несколько аудиенций у короля Сардинского.

"...Эти люди только портят наших людей, - безпрестанно повторял Виктор Амедей III, - что касается организаций, которые мои зятья предпринимают, они могут заниматься ими, только не здесь..."

По его мнению, "его властелин был слишком слаб, чтобы взять на себя какую нибудь инициативу и подвергнул бы себя самым ужасным опасностям, если бы вздумал обойтись без опоры всех великих держав".

Но было легко заметить в основании этой выжидающей политики закваску затаенной злобы, необъяснимой в особенности для Анри, если бы один любопытный документ не выяснил причины её.

"Она не хочет жить иначе, как со спущенными занавесами; она говорит о своем удалении в монастырь... Надо, чтобы кардинал вмешался, чтобы не произошло разрыва между нею и мужем, который может быть объяснен только его легкомысленным поведением в Турине".

Понятно, что эти неудовольствия, которые заставили несколько месяцев назад короля Сардинского просить своего зятя покинуть Турин, в настоящее время не способствовали успеху миссии Вирье.

После третьей аудиенции, он мог считать свое дело проигранным. Если бы даже это было не так, то война, объявленная Австрии в апреле 1792 г. Людовиком XVI, положила бы ему конец.

Союз Австрии с Сардиниею в пользу несчастного короля подразумевался в предпринятых переговорах.

....Понятно, любезный граф, что обстоятельства отняли всякое значение у нашей интриги"...

Интрига - вот слово, за которое Анри отдал здоровье, средства, которое сделало из него изгнанника.

Подавленный этим словом, он вернулся в Париж, чтобы дать отчет в своих действиях принцессе Елизавете.

Но что значили все пережитые им печали сравнительно с теми, какие ему пришлось увидеть! Принцесса как раз была занята роковыми переговорами, которые предшествовали 10 августа и про которые можно сказать, что они были последними спазмами монархии {Принцесса Елизавета сказала Монморен, что бунта, назначенного на 10 августа, не будет, так как Сантерр и Нетион, получив 750 тысяч франков, взялись не допустить его. (Мемуары Маиуэ, т. II, стр. 161).}.

Анри встретился здесь с Малуэ, с Клермон-Тоннерр, с Лалли, с Ла-Тур дю-Пэн, а также с Жиллие, который с особенною горячностью относился к этой благородной задаче.

Анри нашел Людовика XVI еще более нерешительным. Его политика без всякого компаса разбивала все попытки, все наилучшим образом комбинированные проекты.

А затем, увы! даже и от той надежды, какую Анри, Жиллие и их друзья возлагали на принцессу Елизавету, пришлось отрешиться. Принцесса также, как и брат, совершенно растерялась от целого ряда неудач во внутренних делах, которые усложнялись еще печальными известиями из-за границы, привезееными Анри.

Обманутая, сбитая с толку столькими разочарованиями, несчастная принцесса вступала в сделки с предместьями Парижа.

Напрасно старался Жиллие убедить принцессу Елизавету, что около нея есть другие верные люди, которые имеют больше прав на её доверие...

Напрасно приносил он ей планы к побегу, которые он и его друзья неутомимо изобретали - они отвергались так же, как и последний план - увы! - который отстранил Людовик XVI, когда Малуэ предлагал ему бежать в Руан, где командовал Лианкур.

"Ах! я думаю как Малуэ, его план я бы предпочла всему остальному, - ответила принцесса; - но мы связаны другими мерами и поневоле приходится ждать"... 

В ночь с 8 на 9 поля, Аллие, обманутый ложными надеждами из Кобленца, велел бить в набат во все колокола Виваре.

Без всякой поддержки внутри, без помощи из-за границы, возстание было подавлено...

Некоторые из стоявших во главе, спасшихся от смерти, бежали в Лион. Там они должны были с Анри испробовать последнюю попытку, попытку столь же безполезную, как и все предъидущия.

Со всех сторон вокруг престола проваливалась почва, раскрывалась пропасть, в которой 10 августа 1792 г. ему предстояло погибнуть окончательно.