Зверобой.
Глава седьмая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Зверобой. Глава седьмая. (старая орфография)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Солнце уже закатилось, и лучи его не золотили более краев облаков, которые мрачно неслись по голубому небосклону, предвещая темную ночь. Дул слабый ветер; но так как он был зноен и сыр, то казался сильнее обыкновенного. Общество в замке было молчаливо и в грустном настроении. Освобожденные пленники чувствовали себя спокойнее, стыд их перемешивался с чувством горести и жаждою мщения. Они более досадовали на недостойное обращение, которому подвергались в течение нескольких последних часов своего плена, и чувствовали никакой признательности за оказанное им прежде снисхождение. К этому подстрекала их совесть, говорившая, что они вполне заслужили претерпенные невзгоды; но этот голос совести еще усиливал их досаду, а не наводя лучшия мысли. Прочие были задумчивы, одни от горя, другие от радости. Зверобой и Юдифь более отдавались первому чувству, тогда как Гетти была счастлива по случаю освобождения отца и Гурри, а Делавар утешался мыслию скоро возвратить свою невесту. При таких обстоятельствах и в таком настроении, сели за ужин.

- Старый Том! наконец вскрикнул Гурри, разражаясь громким, судорожным смехом: - вы право были похожи на связанного медведя, когда лежали на еловых ветвях, и я удивлялся, как вы еще громче не ворчали. Ну, да слава Богу, что все это прошло. А что, Юдифь, вы очень горевали, пока мы были в руках краснокожих?

Юдифь не отвечала на этот грубый вопрос, Гетти же сказала просто:

- Да, мы были в постоянном горе и заботе по отце и о вас.

- Ну, это мне очень приятно, смесь возразил Гурри. Мне только хотелось бы знать, Зверобой, как вам удалось вас выручить. Разскажите нам эту тайну, чтобы при случае и мы могли оказать вам такую же услугу. Как вы это устроили, обманом или лестью?

- Мы тем, ни другим, а просто честною покупкою. Мы заплатили выкуп, и притон столь дорогой, что вам надо беречься, чтоб опять не попасть в руки Мингосов, а то нашего запаса пожалуй не хватит.

При этих словах Гуттер встал, отозвал Зверобоя в соседний покой, и там узнал от него цену, которую заплатили за его освобождение. Он не выразил при этом никакого неудовольствия, и разговор окончился тем, что оба снова возвратились в комнату, которая служила вместе и жилым покоем, и кухнею.

- Меня только одно удивляет, что теперь между нами и дикими ни мир, ни война, сказал Гурри как раз в ту минуту, когда Зверобой внимательно прислушивался, и вдруг, не останавливаясь и не отвечая на вопрос Гурри, вышел в наружную дверь

- Наше освобождение имело приятельский вид, и когда люди однажды честно обошлись между собою и поторговали, то следовало бы хоть на этот раз разстаться друзьями. Возвратитесь сюда, Зверобой, и скажите ваше мнение по этому предмету, ибо по последним действиям вашим я имею о вас более высокое понятие, чем прежде.

- Вот ответ на ваш вопрос, Гурри, возразил Зверобой, входя в комнату, вот он! и вероятно понравится, если у вас есть охота к новым битвам и сражениям.

При этих словах, Зверобой бросил на стол небольшую связку, состоявшую из дюжины палочек, крепко перетянутых кожаным ремнями, Гурри поспешно схватил ее, поднес ближе к горевшему полену, и с первого же взгляда увидел, что концы каждой палочки обмокнуты были в кровь.

- Ну, это совершенно по-индейски, если не по-английски, дерзко сказал Гурри; это формальное объявление войны. Где вы нашли эту связку?

- Весьма близко - она, минуту тому назад лежала на платформе.

- Как же она туда попала! ведь не свалилась же с неба! Объясните это, Зверобой, иначе мы должны думать, что вы хотите застращать таких людей, которые давно бы лишились разсудка, если бы боязнь могла изгнать его из головы.

Между тем Зверобой приблизился к окну, из которого бросил взгляд на темное озеро, и, казалось, был доволен тем, что увидел. Он снова подошел к Гурри, взял в руки связку палочек и разсматривал ее с особенным вниманием.

- Да, сказал он, - это объявление войны индейцами, хотя вы и не можете понять, как оно сюда попало. Дикие оставили вам череп, но верно не уши, если вы не слышали плеска воды, когда индейский мальчик приезжал сюда на плоту. Ему было поручено бросить эту связку у нашей двери, и индейцы хотят сказать этим: со времени нашей мены, мы испробовали боевое оружие и в скором времени нападем на вас.

- Экие негодяи! вскрикнул Гурри; - дайте-ка мне ружье, Юдифь, я пошлю в след их посланному ответ, который едва ли им понравится.

- Нут, нет, хладнокровно сказал Зверобой и сделал Юдифи знак, чтоб она не вставала: - нет, не в моем присутствии. Мальчик переехал к нам открыто с ярко горевшим факелом и потому никто не сделает ему зла, пока я могу этому воспрепятствовать. Впрочем, он слишком хитер, чтобы на обратном пути оставить огненный след, так что в эту темную ночь нет никакой возможности верно прицелиться.

- Совершенно справедливо, заметил Гурри, шагая по комнате с ружьем в руках: - но у нас есть челноки, которые могут нам служить, и никто мне не помешает ехать вслед за ним и добыть его череп. Чем больше раздавить их в молодых летах, тем меньше будут они впоследствии наполнять леса своими завываниями.

при которой скорее можно достигнуть цели, чем при горячей вспышке. Гурри скоро подошел к месту, где привязаны были челноки; но в это время Зверобой переглянулся с Делаваром, и они перебросились несколько словами на языке диких. Чингахгогь первый услыхал плеск весел, тотчас вошел на платформу и удостоверился по горевшему факелу, что к ним приближается посланный. Таким образом, когда мальчик бросил ему под ноги связку палочек, то это не удивило и не разсердило его; он стоял спокойно, с ружьем в руках, чтобы убедиться, что никакого обмана не скрывается за этим посланием. Теперь, переговорив с Зверобоем, он вскочил в челнок и убрал весла.

Гурри пришел в бешенство, когда увидел что лишен средства исполнить свое намерение. Сжав громадные кулаки, он направился к Делавару; все ожидали, что он постарается повалить его на землю; знали, что последствием такой попытки будет неминуемо пролитие крови, и потому в смертельной боязни ожидали исхода. Мрачный вид Делавара остановил Гурри; он понял, что такой человек не даст безнаказанно наступит себе на ногу. Отвернувшись от индейца, он хотел излить свою злость на Зверобое, от которого не ожидал страшного отпора; во прежде, чем сказал слово, раздался близ него нежный голос.

- Гурри, говорила Гетти, стараясь воспрепятствовать грозившей битве: - грешно так злиться, и Бог вас за это накажет. Ирокезы оставили вам и отцу ваши черепы и хорошо с вами обошлись, хотя вы имели против них весьма дурные намерения.

Кроткий, нежный голос Гетти произвел чарующее действие на разсвирепевшого охотника. Он отвернулся от Зверобоя и, вместо всяких насильственных поступков, излил свою злость и досаду в резких словах.

- Досадно, Гетти, сказал он, - выпустить из рук свободным то, что почти попалось в западню. Его череп стоил по крайней мере шесть бобровых кож, хотя мальчик сам по себе ничего не стоит. Вы дурно поступили с вашими друзьями, Зверобой, лишив их такой выгоды.

- Нет, спокойно и твердо возразил Зверобой, - я бы поступил против правил чести, если бы действовал иначе, и никто не может требовать от меня отступления от моих мыслей и понятий. Мальчик приезжал с правильным поручением, и даже самый жалкий краснокожий постыдился бы сделать ему какое либо зло.

При этих словах молодой человек отошел. Между тем как Гуттер взял Гурри за руку и пригласил его для тайного совещания. Пока те шептались, Зверобой с Чингахгоком также вели тихий разговор, при чем последний советовался с другом своим о средствах к освобождению Ватавы. Спустя некоторое время, Гуттер снова вышел на платформу и, собрав вокруг себя всю компанию и сообщил ей свои намерения, на столько, сколь считал это удобным. Он вполне одобрил мысль Зверобоя покинуть жилище в течение ночи и переселиться на пловучий дом; ибо как ему, так и всем было ясно, что в этом заключалось единственное средство избегнуть грозившей гибели. Не подлежало сомнению, что дикие, обратив раз внимание на постройку плота, неминуемо попытаются сделать нападение на замок, и посылка ими кровавой связки достаточно показывала, как много они разсчитывают на успех предприятия. Основываясь на этих соображениях, Гуттер пригласил всех приготовиться немедленно оставить замок, если не навсегда, то хотя на некоторое время.

После такого решения, закипела работа. Замок был заперт и заложен, челноки вытянуты из дока и привязаны к пловучему дому, все нужнейшее, что оставалось в замке, перенесено в каюту, огни потушены, и все перебрались на судно.

Ночь была чрезвычайно темная, хотя посередине озера тянулась светлая полоса; в этой полосе стоял пловучий дом, но его нельзя было видеть с берега, от которого он был заслонен мрачными прибрежными холмами. Ветер был слабый и отрывистый, так что сам Гуттер, снявшись с якоря, не мог положительно определить, с какой стороны ветер. Обыкновенно можно было разрешить сомнение наблюдением за течением облаков, но в эту ночь весь небесный свод имел вид темной, непроницаемой стены; нигде ни было видно ни малейшого отверстия, и Чингахгок начал опасаться, что сокрытие звезд остановит его невесту исполнить в точности данное обещание. Таким образом Гуттер поставил парус исключительно с тою целию, чтобы удалиться от замка, потому что становилось опасным оставаться долее вблизи его. Тут оказалось, что направление ветра южное с легким наклонением к восточному берегу. Это вполне соответствовало видам всего общества, и потому судно более часа плыло по этому направлению, пока внезапная перемена ветра не направила его в ту сторону, где находился лагерь диких.

Зверобой с напряженным вниманием следил за всеми движениями Гуттера и Гурри. Сначала он недоумевал, чему приписать принятое пловучим домом направление, случаю ли или намерению; но скоро убедился, что последнему, потому что, не прошло и двух часов времени, судно уже находилось в разстоянии не более ста шагов от берега и притом прямо против индейского лагеря. Между тем Гурри имел с Чингахгоком совещание, результат которого последний сообщил Зверобою.

- Старик и его товарищ хотят украсить свои пояса скальпами, сказал он; на поясе моем тоже место для нескольких, и когда я ворочусь домой, то будут спрашивать у меня скальпов. У моего друга белые руки и мысли; он будет нас ждать и не будет стыдиться своего друга. Большой Змей Могикан должен быть достоин идти в бой рядом с "Соколиным Глазом".

- Да, я уже вижу, в чем дело. Если вас так тянет к скальпам, то я не осуждаю этого, так как это входит в ваши понятия и обычаи. Но будьте милосердны; я прошу вас об этом потому, что даже краснокожему не послужит в укор, если он выкажет чувство сострадания. Не начинайте ваших подвигов рыданиями женщин и плачем детей. Действуйте так, чтобы Ватава улыбнулась, когда вас увидит. Затем, добрый путь и будьте счастливы.

- Я отправляюсь. Брат мой будет здесь ожидать с судном. Ватава скоро будет на берегу, и Чингахгоку надо торопиться.

После этих слов индеец присоедивился к своим товарищам; они спустились в один из челноков и отчалили.

Ни Гуттер, ни Гурри не сообщили Зверобою о своих предположениях, так как боялись его замечаний и упреков. Они шли на врагов, чтобы удовлетворить свою жадность, и план их был на этот раз так составлен, что они могли разсчитывать на обильную добычу. Они знали, что большая часть воинов на ночь перешли в лагерь против самого замка, и потому разсчитывали напасть на беззащитных жен и детей. Особенно разсчитывал на это Гуттер, но не сообщал мысли своей Чингахгоку.

Старый Том управлял челноком, Гурри поместился в передней части его, а Чингахгок в средине. Осторожно приблизились они к берегу и причалили; затем, выйдя из челнока, держа руки наготове, направились, как тигры, к лагерю. Впереди шел индеец, а другие шли следом с такою крайнею осторожностию, что ни малейший шорох не выдавал шагов их. По временам, впрочем, хрустели сухия ветки под тяжелою стопой Гурри или неловкими шагами старого Тома, но шаги индейца были так тихи, как будто он шел по воздуху.

Главная задача заключалась в том, чтобы открыть место, где разведен огонь, потому что это всегда делалось в самой середине лагеря; острый глаз Чингахгока скоро увидал желаемое. Огонь мелькал в некотором разстоянии между деревьями, но весьма слабо, что впрочем и сообразно было с поздним часом ночи.

в дальнейших действиях. Было так темно, что едва можно было различить что либо, кроме догорающого костра. Чингахгок попытался изследовать внутренность ближайшого шалаша; он приблизился к нему так тихо и осторожно, как кошка, крадущаяся к птичке. Когда он подошел совсем близко, то опустился на землю и долго прислушивался у низкого входа, не слыхать ли в шалаше дыханий спящих. Не было ничего слышно. Чингахгок просунул голову в дверь, но этот смелый и опасный поступок остался без вознаграждения, потому что, пошарив кругом руками, он убедился, что шалаш совершенно пусть.

Осторожно прокрался Делавар к другим шалашам, но и те оказались в таком же состоянии; наконец, воротившись к своим спутникам, он объявил, что Мингосы оставили свой лагерь. Дальнейшия розыскания подтвердили это, и затем ничего более не оставалось, как возвратиться к челноку без всякого успеха.

Гуттер и Гурри страшно досадовали на такое разрушение своего плана. Беснуясь, шмыгали они между шалашами, как бы надеясь найти где нибудь забытого ребенка или безпечно спящого, и несколько раз вымещали злобу свою на безчувственных шалашах, из которых некоторые были буквально разорваны на куски и разбросаны. Делавар же все время оставался спокойным, и наконец, напомнил своим товарищам об опасности дальнейшей неосторожности и о необходимости возвратиться к судну.

Он был спокоен, так как его привело только желание приобресть славу; спутники же его досадовали потому, что разсчитывали на удовлетворение своей жалкой жадности и так сильно обманулись в своих надеждах. В таком состоянии духа, они налегли на весла, и направились в ту сторону, где надеялись найти пловучий дом.

Несколько минут спустя, Зверобой услыхал голос Чингахгока, и вскоре челнок причалил, и путники взошли на палубу. Ни Гуттер, на Гурри не говорили ни слова о случившемся. Чингахгок же, проходя мимо своего друга, сказал только: "огонь погас" и из этих двух слов Зверобой понял в чем было дело.

Теперь, конечно, представлялся вопрос, в какую сторону направить судно, и Гуттер разрешил его тем, что всего умнее будет остаться в постоянном движении. Пловучий дом подвели под ветер.

Гуттер и Гурри легли, а Зверобой и Чингахгок наблюдали за направлением судна.

Несколько времени оно двигалось вдоль западного берега. Юдифь и Гетти присоединились к молодым людям, и между ними завязался разговор, который, впрочем не клеился. индеец, по мере приближения минуты, когда он надеялся увидеть Ватаву, становился безпокойнее, а Зверобой был так занят управлением судна, что не имел времени заниматься пустой болтовней. Таким образом они спокойно обогнули мыс и достигли залива, на северной оконечности которого надеялись найти Ватаву; тогда Чингахгок молча подошел к своему другу и указал на светящуюся прямо перед ними точку. Там, на краю кустов, виднелся огонек, и не оставалось сомнения, что индейцы перенесли лагерь именно на то место, где Чингахгок назначил свидание своей невесте. Это открытие показалось Зверобою и его другу немалозначительным. Прежде всего предстояла та опасность, что Гутгер и Гурри, если проснутся, предпримут новую попытку против этого нового лагеря, и тогда опасно было причалить к берегу, чтоб освободить Ватаву из плена. Тем не менее, решено было попробовать последнее, и судно было так близко подведено к берегу, как только позволяла необходимая осторожность. Тут бросили якорь и спустили парус.

Положение пловучого дома имело свои выгоды и неудобства; огонь скрылся из глаз за покрывавшим судно кустарником, но с другой стороны деревья так нависли над пловучим домом, что представлялась возможность спрыгнуть на него с земли, не прибегая к помощи лодки или парома. Тем не менее, густая темнота служила действительной защитой, пока старались избегать всякого шума, и Зверобой, обратив на это внимание Юдифи, указал ей, что делать, если поднимется какой либо шум. Преимущественно же он внушил ей, чтобы ни в каком случае не будить спавших, кроме лишь в случае сильной опасности.

- А теперь, Юдифь, заключил Зверобой свое наставление, настало время вам с Чингахгоком сесть в челнок и отправиться за его невестой. Звезды еще не видать, но она скоро покажется, и хотя за облаками ее трудно будет видеть, я все-таки уверен, что Ватава в назначенное время будет на условленном пункте, если только Мингосы насильно не удержат ее.

Не теряя времени, оба приятеля приступили к исполнению своего плана, после того как Юдифь обещала исполнить в точности все полученные ею и наставления. Чингахгок занял передний конец челнока, между тем как друг его взял на себя управление рулем. С того времени, как они покинули пловучий дом, все движения их походили на приемы хорошо выученных солдат, которым не впервые приходится встретиться с неприятелем, и они чувствовали только гордость и мужество, соединенные с намерением, во что бы то ни стало, достигнуть желаемой цели.

Вместо того, чтобы прямо двинуться к мысу, который находился на разстоянии не более четверти часа от пловучого дома, Зверобой направил челнок круто на середину озера, чтобы оттуда приблизиться к берегу и иметь таким образом неприятеля лишь с одной стороны. Чингахгок понял необходимость этой меры и без всякого возражения стал грести вперед. Чрез несколько минут челнок проплыл значительное разстояние, молодые люди перестали гресть, и судно остановилось.

Тогда они шепотом держали между собою совещание; по мнению Зверобоя, оставалось еще несколько минут до восхода звезды, Чингахгок же полагал, что время это уже прошло, и что невеста уже ждет на берегу его прибытия. Его мнение одержало верх, и Зверобой приготовился направиться на условленное место.

Теперь, конечно, необходима была особенная осторожность и ловкость при управлении челноком; весла опускались в воду, по возможности, без всякого шума, и когда приблизились к берегу на двести, шагов, Чингахгок положил весло и взял вместо него ружье. Челнок казался живым существом, так осторожны и обдуманны были все его движения; он тихо двигался вперед, пока его передняя часть уперлась в песчаный берег. Здесь, как и везде, берег был узок и окаймлен кустами, которые во многих местах повисли над водой. Чингахгок вышел из челнока и внимательно осмотрел берег, потом возвратился и шепотом выразил опасение, что они ошиблись в условленном пункте; Зверобой же не согласился с этим, полагая с своей стороны, что они ошиблись во времени и слишком рано приехали. Высказывая это мнение, он вдруг схватил руку Делавара, обернулся к озеру я указал на вершины лежавших на восток гор. Облака в той стороне не много раздвоились, и сквозь ветви высокой сосны светло блестела вечерняя звезда.

Оба приняли это за хорошее предзнаменование; облокотившись на ружья, они в напряженном ожидании прислушивались к шуму приближавшихся шагов.

Часто слышались им голоса, перемешанные с сдержанным плачем детей и тихим, но приятным смехом индейских женщин; из этого заключили они, что находятся очень близко от лагеря. Кроме того заметили они, что в лесу должен гореть огонь, так как многия из верхних ветвей казались освещенными; но с того места, где они стояли, нельзя было с достоверностию определить, как близко от огня они могли находиться. Не раз казалось, что от места, где горел огонь, кто-то приближался к условленному пункту свидания; но это была или ошибка или же приближавшийся возвращался назад, не достигнув берега. Таким образом прошло четверть часа в напряженном ожидании; наконец, Зверобой предложил объехать в челноке кругом мыса и избрать пункт, с которого можно было бы осмотреть лагерь индейцев: но Чингахгока нельзя было убедить покинуть это место, и он приводил в основании своей нерешительности страх и затруднение девушки, если она придет в его отсутствие Тогда Зверобой покинул берег с тою же осторожностью и в такой же тишине, как и приближался к нему, но удалился не далеко от берега, потому что кусты служили самою лучшею защитою. Он почти достиг прямой линии между лагерем и пловучим домом, как увидел огонь, который так внезапно бросился ему в глаза, что он вообразил, не заехал ли нечаянно слишком далеко в светлое пространство. При втором же взгляде он убедился, что может быть совершенно покоен, пока индейцы держались вблизи огня, и потому остановил челнок в выгоднейшем положении, какое мог избрать, и начал производить свои наблюдения.

Челнок как раз находился против природного промежутка из кустов и деревьев, который делал возможным безпрепятственный осмотр лагеря. По случаю перемещения лагеря, индейцы еще не удалились в свои шалаши и запоздали, вследствие устройства последних и приготовления пищи. Они зажгли большой костер частию для освещения, частию для варки пищи, и именно теперь огонь пылал с большею силою, так как в него подбросили несколько пучков хворосту. Свод леса и все занятое лагерем пространство освещались так ярко, как будто горели тут сотни свечей. Главнейшия работы были окончены и голод утолен; охотники и рыбаки приобрели хорошую добычу, и исчезла всякая забота при удовольствии, ощущаемом всеми в этих благоприятных обстоятельствах.

С первого же взгляда Зверобой заметил, что многие из воинов должны находиться в отсутствии, но знакомый его Ривеноак был налицо. Он сидел около самого огня, показывая одному из своих соплеменников слона, который возбудил в их племени сильное удивление. За ним стоял мальчик и с любопытством смотрел чрез его плечо. Более назади лежало от осьми до десяти воинов, иные растянувшись на земле, иные прислонившись спиною к деревьям, в полном спокойствии и беззаботности. Ружья их находились поблизости, одни присловены были к деревьям, другия лежали у них на коленях. В некотором отдалении стояла группа женщин и детей; первые болтали и смеялись, хотя знающий обычаи этого племени легко заметил бы, что в приемах их было что-то особенное; большая часть молодых женщин казались веселыми, но в стороне сидела одна старуха, которой, как угадал Зверобой, дано было начальниками какое-то неприятное поручение, сущность которого он но мог скоро разгадать.

две темные личности, которые, следуя приглашению, приблизились к горевшему костру. Сперва показалось лицо молодого воина, а за ним следовали две девушки, и в одной из них Зверобой тотчас узнал Ватаву. Теперь ему сделалось ясно, что она находится под надзором старухи и не так легко может скрыться, чтоб явиться к берегу озера на условленное свидание. Зверобой заметвл её неудовольствие преимушественно потому, что она часто смотрела на небо в надежде увидать звезду, которой восход сама назначила часом свидания. Наконец, она подсела с своею спутницею к прочим женщинам, и старая караульщица также переменила свое место на более удобное, чем еще более убеждала, что она до сих пор наблюдала за пленницей.

Зверобой находился теперь в недоумении, что ему предпринять; он знал, что Чингахгок ни в каком случае не возвратится на пловучий дом, не сделав опасной попытки к освобождению девушки, и он сам считал своею обязанностию оказать в этом случае другу своему все возможное содействие. Наконец он решился вернуться к Чингахгоку, чтобы хотя несколько умерить его горячность своим хладнокровием и благоразумием.

Чрез несколько минут он подошел к своему другу, который неподвижно оставался на своем посту. Он сообщил ему о положении дел в лагере, и после кратковременного, обдуманного совещания, принят был ими план совокупного действия. Они поставили челнок на такое место, чтобы Ватава, если явится на условленный пункт, тотчас увидала его, а потом, осмотрев свое оружие, смело двинулись в середину леса.

За лагерем Мингосов находилось небольшое возвышение, которое немало способствовало повидимому приближению наших искателей приключений. Они осторожно туда направились, и Зверобой пошел вперед, чтобы Делавар не увлекся, под влиянием своих ощущений. Двигаясь шаг за шагом с необычайною ловкостью и осторожностью, Зверобой поднялся на столько, чтоб иметь возможность смотреть вдаль чрез вершину холма. Чингахгок поместился с ним рядом, и оба остановились, чтобы еще раз подробно осмотреть представлявшийся их глазам лагерь. Дабы обезопасить себя от всякого нападения сзади, они стали за стволом громадного дуба, повернув лицо прямо к огню.

Теперешний вид лагеря вовсе не походил на тот, который представился Зверобою со стороны озера. Мелькавшие образы, которые он заметил с того места, должны были находиться на верхушке задней части горы на несколько шагов разстояния от него. Костер горел еще ярко, и тринадцать воинов окружали его, оживленно разговаривая о фигуре слона, которая переходила из рук в руки. Занятые этим интересным предметом, они забыли все остальное, и Зверобой с Чингахгоком не могли избрать удобнейшого времени, чтобы приблизиться к лагерю. Женщины были еще все вместе и на том пункте, где Зверобой их раньше видел, и находились на середине между огнем и местом их наблюдения. От дуба, за которым стояли охотники, до стоянки воинов было не более тридцати шагов, женщины же помещались на половину ближе, так что обоим товарищам приходилось соблюдать крайнюю осторожность, чтоб не произвести какого либо шума. Они слышали тихий разговор женщин и, при царствовавшей в лесу тишине, могли даже разобрать многия слова их. Нагнувшись вперед, они стали слушать.

- У Гуронов есть звери, еще более необыкновенные, чем эти, говорила одна девушка, показывая на слонов: - Делавары могут считать их за сверхъестественное, но ни один Гурон завтра и говорить о них не будет. Наша молодежь сумела бы убить их, если бы они показались вблизи наших селений.

- А Делавары не допустили бы их даже до своей страны, отвечала Ватава, к которой видимо обращалась речь: - их охотники разогнали бы, как самых животных, так и фигуры их.

- Делавары сущия бабы, возразил первый голос, - даже олень не бежит при приближении их охотников. Никто никогда и не слыхал ни об одном воине из Делаваров.

- Неправда! с некоторым одушевлением отвечала Ватава. - Тамелунд теперь уже старик, но был прежде молод, и имя его звучало от берегов соляного озера до пресных вод востока. А семейство Ункас? где найдется ему подобное, хотя белые перевернули гробницы их и попрали ногами их кости. Летает ли так высоко орел? бежит ли так быстро олень? показывает ли барс столько мужества? Разве нет молодых воинов из этого племени? Откройте глаза и вы увидите Чингахгока, молодого воина, статного, как молодой ясень.

При словах Ватавы, которыми она советовала своим собеседницам открыть глаза, чтоб увидеть молодого Делавара, Зверобой потихоньку толкнул своего друга и от души засмеялся. Чингахгок же только улыбнулся и ни на секунду не прерывал своего наблюдения за разговором женщин, которых спор делался все оживленнее и горячее.

Вдруг Делавар сделал своему другу знак присесть, чтоб быть совсем спрятанным, и затеем издал звук, до того похожий на свист мелкой породы американских белок, что сам Зверобой, хотя сотни раз слышал подражание этому свисту, но на этот раз был убежден, что он происходит от прыгающого над его головою зверька. Ни одна из женщин не обратила внимания на этот звук, столь обыкновенный в этих лесах; Ватава вдруг остановилась на полуслове и осталась неподвижною, как статуя, узнав голос своего жениха; впрочем, она сохранила довольно силы воли чтоб не повернуть головы.

С этой минуты Чингахгок был убежден, Ватаве известно его присутствие, и потому надеялся, что она будет действовать решительнее, чем если бы не имела достоверных сведевий о его местопребывании. Затем не подлежало сомнению, что и она с своей стороны будет содействовать тем мерам, какие могут быть приняты для её освобождения.

Зверобой снова выпрямился и при первом взгляде увидел, что в фигуре и обращении Ватавы произошла большая перемена. Она еще спорила с своими собеседницами, но не с прежним безпристрастием, и все, что она говорила, имело как бы целию заманить их на легкую победу. Наконец, спорившия утомились и встали, чтоб разойтись. Teперь лишь рискнула Ватава обернуться лицом к дубу, от которого дан был ей сигнал; она сделала это, по возможности, осторожно и естественно вытянув руки и потянувшись, как будто утомленная. В эту минуту снова раздался резкий свист, и Ватава уже положительно знала ту точку, где стоял жених её, хотя во причине глубокой темноты ей не видна была голова его, которая одна возвышалась над холмом. Притом же дерево, к которому прислонились приятели, окружено было глубокою тенью, падавшею от громадной сосны, стоявшей между ними и огнем, и это было одно из оснований, побудивших Зверобоя избрать ту местность наблюдательным пунктом.

Уже приближалось время, когда Ватава необходимо должна была действовать. Она должна была спать в небольшом шалаше из ветвей, устроенном недалеко от того места, где она стояла, и упомянутая уже вами старуха должна была быть с нею неразлучно. Войдя раз в шалаш, ей уже трудно было бы уйти, потому что старуха имела обыкновение ложиться поперек входа; но, к счастию, в это время один из воинов кликнул старуху и приказал ей принести ему воды напиться.

На северной стороне мыса находился прекрасный источник; старуха взяла кожаный стакан, позвала к себе Ватаву и направилась чрез вершину холма к источнику. Все это видели спрятавшиеся охотники; они отступили в самую темноту и скрылись за деревьями, пока обе женщины прошли мимо, причем старуха держала Ватаву крепко за руку. Когда они поравнялись с деревом, за которым стояли Зверобой и Чингахгок, последний схватил свой томагаук, чтоб раздробить череп старухи, но Зверобой понял опасность подобного поступка, который, при одном восклицании жертвы, мог напустить на них весь лагерь, и потому воспрепятствовал исполнению намерения своего друга. Но когда оне прошли мимо дерева, снова повторился крик белки; старуха остановилась, стала глазеть на дерево, с которого слышались звуки, и стояла таким образом на разстоянии не более шести футов от своих врагов. Она выразила удивление, что белка в такой поздний час еще бодрствует, и полагала, что это не к добру. Ватава успокоила ее, утверждая, что в последние десять минут она слышала крик белки уже три раза, и что, вероятно, вся её цель заключается в том, чтобы попользоваться оставшимися от ужина крохами. Старуха нашла это объяснение успокоительным и продолжала путь к источнику, скрытно преследуемая обоими мужчинами. Стакан был наполнен водой, и старуха все еще, опираясь костлявою рукою на руку Ватавы, спешила обратно, когда вдруг так крепко была схвачена за горло, что должна была выпустить руку своей пленницы и не могла даже вскрикнуть, а только издала сдавленное хрипение. В этот момент Чингахгок обвал свою невесту, поднял ее на руки и бросился с ней через кусты к северной стороне мыса. Здесь он повернул к берегу, побежал вдоль его и направился к челноку. Между тем Зверобой крепко держал старуху и своими железными пальцами так сильно сжимал ей горло, что чуть не задушил ее; тем не менее ей удалось испустить несколько пронзительных криков, которые всполошили весь лагерь. Топание воинов, вскакивавших с земли было явственно слышно, и вслед за тем трое или четверо показались на вершине холма, так что Зверобой увидал, что ему пора отступить. Он дал старухе под ножку, сдавил на прощание ей горло, еще раз бросил ее на спину и потом с ружьем в руке, обернувшись головою к своим врагам, бросился в кусты, подобно разъяренному льву.

Чтобы не набежать прямо на огонь и попасть в челнок, ему приходилось сделать порядочный обход. При таких невыгодных условиях начал он отступление, и положение его затруднялось еще более тем, что дикие, следуя общепринятому в подобных случаях обыкновению, вероятно, разослали во все стороны часовых. Поэтому быстрота представлялась ему крайне необходимою, чтобы избегнуть риска быть отрезанным от челнока.

Тем не менее Зверобой медлил несколько минут прежде чем бросился в кусты, окаймлявшие берег. Его дикия чувства пробудились при только-что претерпенном им нападении, и им овладела твердая решимость, какой он еще никогда не испытывал. Четыре темные личности показались на холме, резко оттеняясь от огня, и одним движением пальца он мог принести в жертву своей страсти одного врага. Но, к счастию Мингосов, он вспомнил о другом. И хотя направил уже дуло ружья против одного из своих преследователей, но не прицелился и выстрелил, a скрылся в кустах. В одну минуту он достиг берега и побежал быстро к тому месту, где Чингахгок с челноком ожидал его с нетерпением. Бросив ружье свое в челнок. Зверобой нагнулся, чтоб дать лодке сильный толчок от берега и потом самому вскочить в нее; но в ту самую минуту выскочил громадный индеец из кустов и, как барс, вскочил на спину Зверобоя.

Все спасение было теперь на волоске, и один неловкий шаг мог все уничтожить. С истинно возвышенным великодушием Зверобой, чтоб спасти друга и его невесту, собрал все силы свои в напряженном движении, оттолкнул челнок с такою силою, что тот отплыл футов на сто от берега в озеро, и затем сам головою вперед бросился в волны, а за ним и его преследователь.

Оба стояли в воде по грудь, и каждый старался поймать другого за руки, чтобы воспрепятствовать употреблению убийственного ножа. Исход оставался нерешительным, пока один был против одного, но когда на помощь своему товарищу соскочило в воду еще полдюжины диких, то Зверобой волею или неволею должен был сдаться пленным. Он исполнил это с достоинством, которое заслуживало внимания не менее его рыцарского самопожертвования.

Достаточно было нескольких минут, чтоб покинуть озеро и привести к огню нового пленного; в жару боя никто не видал челнока, хотя он еще был так близко от берега, что Чингахгок и его невеста слышали каждое слово, которое там говорилось.

Когда вся толпа Мингосов покинула место, то некоторые продолжали искать Ватаву на берегу, но большая часть возвратилась к огню. Здесь только мог вздохнуть противник Зверобоя, который почти был задушен им, и рассказал, каким именно способом могла уйти девушка; но уже было поздно продолжать преследование, потому что Делавар уже давно направил свой челнок к средине озера, чтобы отыскать судно.

Когда Зверобой приблизился к огню, то увидел себя окруженным восемью свирепыми дикарями, меж которыми был и его старый знакомый Ривеноак, когда этот посмотрел пленному в лицо, то переговорил тихо с своими товарищами, которые сейчас же стали издавать радостные крики неожиданного удовольствия. Они узнали, что победитель их друга, павшого на другом берегу, находится их руках и предан их мщению или милосердию. Но при этом в яростных взглядах, которые бросали на пленного, проявлялось не мало удивления, которое имело основанием, как теперешнее его спокойствие и твердость, так и прежние его доблестные поступки.

Руки Зверобоя не были связаны и оставались свободны после того, как у него отнят был нож, единственные, принятые в отношении его, предосторожности заключались в неусыпном надзоре и в крепком канате, которым опутали его ноги не столько, чтобы мешать ходить, сколько для того, чтобы лишить его возможности сделать попытку к бегству посредством внезапного прыжка. Эта последняя мера была впрочем принята лишь тогда, когда узнали личность пленного, и Зверобой гордился этим, как особым знаком отличия; он конечно, ожидал,что его свяжут, когда дикари улягутся спать, но что его связывали в самый момент плена, это служило явным доказательством, что он уже ранее приобрел славное имя.

Известность молодого человека происходила не только от успешного исхода ого прежнего боя, но и зависела также от обстоятельств этой ночи. Так как Мингосам не известны были движения пловучого дома и случай, доставивший их врагам возможность увидеть их костер, то они приписывали открытие их нового лагеря искусной наблюдательности Зверобоя. Кроме того образ действий его при высадке на мыс, похищение Ватавы, а в особенности самопожертвование пленника, в соединении с доказанною обдуманностию, составляли замечательный ряд деяний, на которых основывалась его возраставшая слава. Некоторые из этих обстоятельств индейцы видели сами, некоторые были им объяснены, и все вообще могли быть оценены ими по достоинству.

Пока это происходило, приблизилась к Зверобою с поднятыми кулаками и пылавшими от гнева глазами старая колдунья, которой имя по-индейски значило медведица; до того времени она только кричала, теперь же она обратила внимание на многия неприятности, претерпенные ею во время боя, и начала осыпать Зверобоя всевозможными ругательствами.

- Жалкий бледнолицый! вскрикнула она: - ты даже не баба; твои друзья Делавары бабы, а ты овца; твое собственное племя тебя не признает, и ни одно племя краснокожих не потерпит тебя в своих хижинах; разве ты убил нашего храброго друга? Нет, его душа стыдилась сражаться с тобою и лучше покинула тело, чем взять на себя стыд умертвить тебя. Ты собака, вонючка, лисица, хорек, дикобраз, поросенок, жаба, паук....

Здесь старуха должна была замолчать, как для того, чтобы перевести дух, так и потому, что запас слов её истощился. Зверобой же между тем с полнейшим равнодушием смотрел на эти попытки взбесить его, чувствуя, что язык старой бабы никогда не может обезславить воина. Впрочем, дальнейшие нападки были устранены Ривенаоком, который оттолкнул старуху, приказал ей удалиться и старался усесться подле пленника. После краткого молчания он дружески вступил с ним в разговор.

- Добро пожаловать, мой бледнолицый друг! сказал он с дружеским киванием и улыбкою. - Гуроны поддерживают сильный огонь, чтобы высушить платье белого.

- Очень вам благодарен, Гуроны, Мингосы или иначе, как вас звать, не знаю, возразил Зверобой: - спасибо как за приветствие, так и за огонь и то и другое имеет свою хорошую сторону, в особенности последнее, так как я только-что вышел из холодной ванны.

- Разве у моего брата нет имени? Не может быть, чтоб такой доблестный воин жил без имени.

- Мингос, ответил Зверобой покраснев, - один из храбрых вашего племени прозвал меня "Соколиный Глаз", вероятно за мой быстрый и верный прицел.

- Это хорошее имя; сокол всегда уверен в своей добыче. Соколиный Глаз не баба, но зачем живет он между Делаварами?

- Провидение привело меня к Делаварам еще в юности, и потому я надеюсь жить и умереть в их племени, не изменив никогда и ни в чем моим понятиям белого. Я стремлюсь к одному, чтобы исполнять обязанности бледнолицого в обществе краснокожих.

- Хорошо; Гуронг такой же краснокожий, как и Делавар; Соколиный Глаз скорей Гурон, чем баба.

- Ваши намерения вам вероятно известны, а если вы хотите, чтоб и я их понял, то выражайтесь несколько яснее, так как нельзя заключить никакой сделки с завязанными глазами и без языка.

- Ладно. У Соколиного Глаза прямой язык, и он говорит откровенно то, что думает. Он знакомый Выхохола и жил под его кровлею, но он не друг его; он не сражается из за скальпов, как бедный индеец, а дерется как мужественный бледнолицый. Выхохол не белый, не красный, не зверь и не рыба, он морской змей и жаждет скальпов, как разбойник. Соколиный Глаз может идти и сказать ему, что он перехитрил Гуронов и Глаз возьмет, что захочет, a остальное отдаст Гуронам. Только скальпы должны быть отправлены в Канаду, так как бледнолицый не видит в них ни надобности, ни удовольствия.

- Прекрасно, Ривеноак, это если не по-ирокезски, то по крайной мере ясно сказано. Я понял все, что вы говорили, и сознаю, что эта чертовщина превосходит даже мингосскую. Действительно было бы легко отправиться к Гуттеру, которого вы называете Выхохолом, и сказать ему, что я освободился, да! это было бы легко, и такой поступок принес бы еще честь и уважение.

- Хорошо, это все, что я желаю от бледнолицого.

- И я без дальнейшого разговора знаю, чего вы от меня хотите. Пока я в доме Гуттера буду сидеть и есть его хлеб, я мог бы так затуманить глаза старика и дочерей его, что они не стали бы искать не только землю, но и двер.

- Да, Соколиный Глаз должен бы родиться Гуроном, его кровь красная, a не бледная.

- Ну, в этом вы ошибаетесь и так сильно, как если бы принимали волка за барса. Я белый по крови, душе, природе, и понятиям хотя сознаю, что несколько краснокож, по чувствам и образу жизни. Ну, Мингос, когда таким образом старого Гуттера будут отумачены, а дочери его погрузятся в крепкий сон, Гурри же не будет и подозревать никакой беды, и все понадеются на то, что в Соколином Глазе имеют верного караульщика, тогда мне, конечно, следует где нибудь выставить факел для сигнала, открыть двери и впустить Гуронов, чтоб все были истреблены?

- Наверно мой брат ошибается; он не может быть белым. Он достоин быть главным начальником между Гуронами.

- Это было бы справедливо, еслибы я сделал то, что сейчас сказал. Нет, нет, Гурон, будьте внимательны и выслушайте несколько слов из уст прямого и честного чоловека. Знайте, что я рожден христианином, а те, которые происходят из этого поколения и получили христианское образование, никогда не решатся на такую измену, какой вы требуете. Хитрости могут быть во время войны законны и допускаются, но обман и хитрость между друзьями годится только для дьяволов и мошенников. Есть, конечно, белые, которые изменяют своей крови и своим понятиям, но это должны быть отверженные и бродяги. Ни один прямодушный белолицый и ни один прямодушный Делавар не исполнит никогда вашего предложения, хотя у Мингосов может быть совершенно противное.

Гурон выслушал этот отказ, конечно, не без неудовольствия, но был слишком тверд в своих намерениях и слишком хитер, чтоб потерять всякую надежду достигнуть цели, выказав открыто свое неудовольствие. Он принужденно улыбнулся и сделать вид, что старается обдумать сказанное ему.

- Любит ли Соколиный Глаз Гуттера или его дочерей? спросил он вдруг.

- Ни то, ни другое, хотя, впрочем, я уважаю Юдифь и Гетти, как добрых девушек. Но бросьте ваши попытки, потому что я вам прямо говорю, что я никогда не поддамся на хитрые слова, чтобы что нибудь сделать против моих правил. Оставьте меня в покое.

Ривеноак, удостоверившись, что не будет иметь с Зверобоем никакого успеха, встал и вернулся к своим товарищам, чтобы сообщить им о своих переговорах с пленным. Между тем к этому последнему приблизился другой молодой индеець, ударил себя хвастливо по голой груди и гордо воскликнул.

- Это Барсовая Кошка!

- A это Соколиный Глаз, спокойно возразил Зверобой. - Мой глаз зорок, a прыжок моего брата далеко хватает?

- Отсюда до селений Делаваров. Соколиный Глаз украл мою жену, он должен привести ее назад или его скальп будет посажен на кол и высушится в моей хижине.

- Гурон! Соколиный Глаз происходит, не воровского племени и ничего не украл. Называя Ватаву своею женою, вы ошибаетесь, потому что она никогда не будет женою Гурона; её душа в хижине Делавара, и когти Барсовой Кошки не достанут её.

- Большой Змей Делаваров просто пес, несчастная лягушка, скрывающаяся в воде. Он боится стать на твердой земле, как храбрый индеец.

- Ну, это уже безстыдная ложь, потому что еще не прошло часу, как он был от вас на разстоянии только ста футов. Вы, может быть, похищаете девушек вашими барсовыми кошками, но ухо белого может различить правду от лжи.

- Ватава смеется над ним; она видит, что он хромой и плохой охотник, никогда небывший в бою.

что из Делаварок вы никогда добровольно ни одной не получите.

Рука индейца схватила томагаук и судорожно сжала его, как будто он имел большую охоту выместить свою злость на противнике. Но в этот опасный момент вернулся Ривеноак и сделал молодому индейцу повелительный знак удалиться. Этот повиновался, и Ривеноак снова завял свое прежнее место возле Зверобоя, на древесном пне. Несколько времени сидел он важно и молча, с строгим достоинством индейского начальника.

- Соколиный Глаз прав, сказал он наконец, глаз его зорок и прозрел правду, пока ваши глаза были слепы. Он как сова видит в темноте; он не может изменить своим друзьям и умертвить их. Он прав.

- Ну, я очень рад, что вы так думаете, возразил Зверобой. Хотя я мало забочусь о старом Гуттере, но все-таки никогда не буду предателем его, так как, по моему мнению, всякая хитрость кроме военной, несогласна с справедливостью и даже противна Евангелию.

- Да, мой белый брат прав, и тот не индеец, кто забывает своего Бога и свой цвет кожи. Гуроны знают, что пленник их доблестный воин, и сообразно тому будут обращаться с ним. Если его будут пытать, то средства пытки будут такия, которые не применялись ни к одному обыкновенному человеку; если же с ним будут поступать как с другом, то оказанная ему дружба будет дружба начальников.

Выражая такия страшные уверения своего уважения, коварный Ирокез исподлобья глядел на лицо Зверобоя, чтобы увидать на нем впечатление своих слов; но этот, зная, в чем именно по индейским обычаям заключается уважение к пленным, почувствовал легкую дрожь при мысли об ожидавших его муках; при всем том он сохранил столько твердости и спокойствия, что хитрый враг не заметил на лице его никаких следов слабости.

- Ну, Гурон, продолжал он после краткого молчания: - Бог предал меня в ваши руки, и я не сомневаюсь, что вы поступите со мною по вашему усмотрению. Я не знаю, как перенесу муки, потому что еще не случалось подвергаться им, но я сделаю все от меня зависящее, чтобы быть достойным того племени, которому принадлежу и которое меня воспитало. При всем том я белой крови, и если мучительные боли пересилят меня, то я надеюсь, что вы припишите это цвету моей кожи, а никак не обычаям Делаваров и союзников их Могикан. Мы все рождены с большими или меньшими слабостями, но я боюсь, что бледнолицый может умереть от мук, между тем как краснокожий будет пренебрегать ими и прямо в лицо врагу хвастать своими деяниями.

- Это мы увидим; у Соколиного Глаза храбрый и твердый вид; но зачем же мучить его, если он Гуронам нравится; он не рожден врагом их, и смерть одного воина не завсегда поставит между нами непреодолимую преграду.

- Я очень рад, что вы не злопамятны за то, что я умертвил одного из ваших в правильном бою; но ужь это неправда, что между вами нет никакой вражды. Что касается до меня, то я имею чувства Делавара, и можете судить, в какой степени они дрѵжелюбны в отношении к Мингосам.

Вдруг Зверобой остановился, потому что перед ним внезапно показалась у огня, подобно привидению, Гетти Гуттер. Никем незамеченная приблизилась она прямо к костру без всякой боязни, что можно было объяснить как её образом мыслей, так и прежним обхождением с нею индеицев. Как только Ривеноак увидал ее, он тотчас отошел, кликнул несколько молодых воинов и поручил им осмотреть окрестности, боясь, что появление Гетти могло служить признаком новой аттаки.

- Я надеюсь, ваш приход служит доказательством, что Чингахгок и его невеста в безопасности, сказал между тем Зверобой Гетти. - Зачем вы сюда пришли?

- Юдвфь, послала меня, возразила Гетти: - И довезла меня в челноке до берега, как только воротились Чингахгок с Ватавой и рассказали все дело.

- Так это Юдифь вас послала; a зачем?

- A отец ваш и Гурри знали о вашем намерении?

- Нет, они оба спали, и мы нарочно не будили их, чтобы они опять не вздумали идти на добычу.

- В таком случае, Гетти, выслушайте со вниманием, что я вам скажу. Ривеноак сейчас отошел от нас и говорит там с молодыми людьми; хотя я не слышу его слов, но знаю его намерения. Он отдает приказание наблюдать за вами и отыскать место, где должен ожидать вас челнок. Потом он хочет овладеть им, отвезти вас к ковчегу и захватить там все, что может. Поэтому мне очень жаль, что Юдифь послала вас, ибо ей придется напрасно ждать вашего возвращения.

- Нет, Зверобой, это уже все предусмотрено, и мне не трудно будет обмануть бдительность индейцев. Я, правда, слабоумна, но на столько еще имею разсудка, чтобы суметь воротиться к Юдвфи, когда окончу здесь свое дело.

а со мной пусть будет что будет.

- Вы мне еще что-то напомнили. Юдифь велела спросить вас, что хотят с вами делать Гуроны, если не согласятся на ваш выкуп, и чем она может быть вам полезна?

настороже, в особенности ночью, и не оставались на одном и том же месте. Не много пройдет времени, пока войска в форте услышат об этой шайке, а так как от форта сюда только один день перехода, как говорил мне Гуттер, то можно ожидать скорой помощи. Отцу вашему, Гурри передайте, чтобы они пока отложили охоту за скальпами, потому что Мингосы на ногах, и они наверно погибнут, если не постараются поставить между собою и ими большое пространство воды.

- Так скажите ей всю правду, что я в плену у диких, и чти одному Богу известно, чем это кончится. Дикари пробовали склонить меня на измену и предательство, но это им не удалось и никогда не удастся отвратить меня с пути истинного. Теперь они, вероятно, приступят к мукам, чтоб ослабить меня и отомстить за павшого товарища. Я знаю, что мне придется плохо, но скажите Юдифи, чтобы она обо мне не безпокоилась; я надеюсь перенести мучения и ни в каком случае не дойду до того, чтоб изменить друзьям. Если мне прокалывать тело раскаленным железом, раздробят кости и вырвут волосы с корнями, ну, тогда, быть может, слабая природа возьмет верх, и вызовет крики и стоны, но в этом будет все торжество злодеев, потому что ничто не заставить меня изменить моему цвету и моим правилам.

Гетти выслушала слова честного Зверобоя с большим вниманием, затем подала ему руку, простилась с ним и с такой силой воли и решимостью приблизилась к группе женщин, как будто была их соплеменницею. Между тем Ривеноак снова поместился рядом с пленником и с настойчивым коварством индейского начальника, продолжал задавать ему вопросы, на которые тот отвечал с свойственною ему правдою и откровенностию.

В то же время возвратились посланные Ривеноаком лазутчики и донесли, что нигде не видно ничего подозрительного, из чего и заключили, что Гетти пришла одна с намерением попытаться освободить Зверобоя, как уже пробовала раз во время плена отца её и Гурри. Поэтому только разставили нескольких часовых, а остальные беззаботно улеглись спать.

На счет пленника считали себя достаточно обезпеченными, чтоб не делать ему боли сильным связыванием, а бедной Гетти приказали без дальнейших разговоров лечь между индейскими девушками. Ей дали звериную шкуру, она сама устроила себе ложе из хвороста несколько в отдалении от шалашей, и скоро заснула, как и все прочия.

глаза сверкали в темноте, как глаза преследуемого огнем барса. Гетти сказала ему по-английски несколько слов, которые впрочем не были поняты, потом смотрела несколько минут на спящого пленника и наконец, удалилась с видимою горестью и печалью.

Она нимало не старалась скрывать свои движения, но прямо направилась к концу мыса. Индеец видел её уход без всякой заботы; зная, что везде разставлены часовые, он не думал, чтобы девушка попыталась убежать. Гетти между тем нашла дорогу к берегу и шла вдоль его, пока наткнулась на часового, который ходил по берегу взад и вперед. Молодой воин, услыхав её шаги, быстро приблизился, но без всяких угрожающих намерений; когда же узнал ее, то равнодушно отвернулся, не находя ничего особенного в том, что молодая девушка не спит в такой час ночи. Гетти спокойно прошла далее, пока достигла того места, где знала, что Юдифь ждет ее. Она тотчас явилась с челноком на её зов и, немедленно посадив ее, отчалила и гребла прямо, пока достигли ста шагов разстояния от берега: потом, переменив ход челнока, направилась к пловучему дому.

- Ну, Гетти, здесь мы в безопасности, сказала Юдифь после некоторого молчания, - здесь можем болтать, не опасаясь быть услышанными; скажи мне, говорила ли ты с Зверобоем?

- Гетти, наконец сказала она, - мы всячески должны придумать средства освободить честного охотника из плена. Шкап отца находится на судне, и мы можем сперва попытаться выкупить пленного слонами; но я боюсь, что эти игрушки едва ли будут достаточны для выкупа такого воина, как Зверобой, а потому опасаюсь, что отец и Гурри не выкажут столько готовности к освобождению Зверобоя, сколько выказал он когда они находились в плену.

- Отчего же так, Юдифь? Гурри и Зверобой друзья, и я думаю, что друзья должны помогать друг другу.

- Ты мало знаешь людей, вздохнув отвечала Юдифь. - Но не в том дело, завтра тебе опять надо отправиться на берег, чтоб разузнать, что можно сделать для Зверобоя. Одно верно это, что, пока я жива, не допущу, чтобы его мучили; найдутся же средства облегчить судьбу его.

Говоря эти слова, Юдифь старалась отыскать судно; но это было очень трудно при такой темноте ночи, и после получасовых стараний, девушки дошли до положительного и неожиданного убеждения в том, что судно без их ведома переменило место.

- Нет, этого я не думаю, возразила Гетти. - Чингахгок и Ватава верно не спали.

- Да, это верно, и мы должны была бы услыхать какой нибудь шум при тишине ночи. Я думаю, в случае нападении, голос Гурри слышен был бы от одного берега до другого.

- Да, Гетти, должно быть, что так, согласилась Юдифь. - Они, вероятно, пользуясь южным ветром, поплыли вверх по озеру.....

вдоль берега. В ту самую минуту раздался раздирающий вопль женщины, наполнивший воздух продолжительными криками. Потом наступила глубокая, страшная тишина; Юдифь едва дышала, Гетти же спрятала лицо в руки и дрожала, как осиновый лист.

- Это был крик женщины, прошептала, наконец, Юдифь, - и крик болезненный. Если пловучий дом удалился, то он мог поплыть только на север, а оттуда, с этого мыса, раздался выстрел и крик. Пожалуй, что нибудь случилось с Ватавой.

- Поплывем туда, Юдифь, и посмотрим, вскрикнула под влиянием своею доброго сердца Гетти. Если с ней что случилось, то она нуждается в нашей помощи, потому что кроме её на судне одни мужчины.

Не отвечая ни слова, Юдифь исполнила желание своей сестры и стала гресть скоро, но осторожно. Скоро глаза её заметили огонек между кустами. Она направилась в ту сторону, но не подъезжала к берегу ближе, чем того требовала надобность и необходимая осмотрительность.

Вот что представилось взорам обеих девушек. Дикари из лагеря собрались на мыс, и несколько факелов бросали сильный, но дрожащий свет на все окружающее. Прислоненная спиною к дереву и опираясь с одной стороны на руку молодого часового, сидела индейская женщина; при свете факелов можно было ясно видеть, что она боролась со смертью; из груди ее текла кровь и показывала причину её страданий. Притом же резкий пороховой запах еще слышался в сыром, тяжелом ночном воздухе, и потому не оставалось никакого сомнения, что она была застрелена. Блеск выстрела показался недалеко от оконечности мыса, и смертельный огонь происходил или с пловучого дона или с челнока. Быть может только неосторожный крик или смех послужили поводом к выстрелу, потому что при царствовавшей глубокой тьме было невозможно верно прицелиться. Действие выстрела было однако очевидно, голова бедной жертвы повисла на грудь, а неподвижность членов показывала присутствие смерти. Дикари потушили все факелы, кроме одного, и при мерцающем свете его, вся печальная толпа направилась обратно к лагерю.

и мужество. Он стоял около убитой, полный сожаления и даже негодования на убийц. Но при этом он не выказывал ни слабости, ни страха только из взглядов, которые бросали на него индейцы, можно было ясно понять, что ему предстояла страшная будущность.

Между тем челнок плыл по воде, а следов пловучого дома все-таки не было видно, так что Юдифь наконец предложила отыскать на средине озера удобное место для отдыха. Гетти согласилась с ней; челнок был направлен к северу и скоро обе девушки предались отдохновению, на сколько было это возможно при их чувствованиях и том положении, в котором оне находились.