Зверобой.
Глава восьмая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Зверобой. Глава восьмая. (старая орфография)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Догадки Юдифи о причине смерти бедной индейской девушки были в сущности справедливы. После нескольких часов сна, Гуттер и Гурри проснулись, и притом только спустя несколько минут после отъезда молодых девушек, так что на пловучем доме, кроме их, оставались только Чингахгок и его невеста. Гугтер узнал от Делавара о месте расположения лагеря и об отсутствии дочерей; последнее, впрочем, не очень его заботило, так как ему достаточно известно было благоразумие Юдифи. - Плен Зверобоя не произвел на него никакого впечатления; потому что хотя он высоко ценил его мужество, но не мог особенно любить молодого охотника, которого понятия так резко отличались от правил, им принятых. Ему было бы приятно ранее узнать о месте расположения лагеря, так как теперь, когда он был поднят на ноги бегством Ватавы, нельзя было и думать о высадке на берег. Досадуя на это, он уселся на переднем конце судна, где скоро присоединился к нему и Гурри, между тем как Делавар и Ватава остались на другом конце.

- Зверобой выказался совершенным мальчишкой, пустившись к диким в такую пору и попавши о плен, как зверь в западню, пробормотал старик любивший видеть сучек в чужом глазу и не замечавший бревна в своем. - Если он жизнью заплатит за свою оплошность, то ему не на кого пенять, кроме как на себя.

- Совершенно справедливо, ответил Гурри; - каждый должен стоять за себя и отвечать за грехи. При всем том меня удивляет, как при своей хитрости и бдительности попал в плен. Верно, я имел о нем лучшее мнение, чем сколько он заслуживал.

Гуттер ничего не возразил на это замечание, но направил пловучий дом несколько ближе к мысу, чтобы увидеть, в каком положении были там дела. Он приблизился к берегу на столько, сколько это дозволяли нависшия над водою ветви, но не мог ничего разсмотреть, так как весь берег покрыт был непроницаемою темнотою. Парус судна замечен был молодым часовым, который тотчас издал обыкновенный индейский крик "хуг". Крик был услышан; с необдуманным зверством Гурри приложил ружье к плечу и выстрелил на удачу. Судьба руководила пулей, которая попала в несчастную сестру часового, случайно сидевшую с нам. Бедная девушка упала, и затем последовала описанная уже нами сцена с факелами.

Гурри в одно время был озадачен и последствиями своего выстрела и разнообразными ощущениями, боровшимися в душе его. Сперва он громко засмеялся с грубым и необдуманным торжеством, но потом сила совести взяла верх и уколола его сердце. В течение минуты им овладел стыд и отвращение к самому себе, но после снова взяли верх его обыкновенное упрямство и дикая злоба; он сильно толкнул дуло ружья своего на дно пловучого дома и с возмутительным равнодушием стал насвистывать какую-то веселую мелодию.

Спутники Гурри смотрели на его поступок не с таким хладнокровием, как он сам, Гуттер громко выразил свое осуждение, так как выстрел не принес ни малейшей пользы, и грозил только сделать войну более лютою. Чангахгок бросал на безсмысленного убийцу мрачные взгляды, а Ватава бросилась к Гурри, чтобы, без всякой боязни, высказать ему свои упреки.

- Зачем вы стреляли? сказала она, полная негодования. - Что вам сделали девушки, что вы их убиваете? Что, вы думаете, скажет Бог о таком поступке? что будут делать Ирокезы? О, вы ничего никогда не выиграете, ни почести, ни лагеря, ни пленных, ни скальп. Вы большая сосна, девушка нежная береза; зачем же раздроблять ее? Неужели вы думаете, что Гуроны забудут это? Нет, краснококожие никогда ничего не забывают, ни другу, ни врагу!

Гурри был потрясен сильным и горячим нападением индейской девушки, имевшей верную союзницу в его совести. Он замолчал, чувствуя, что поступок его запятнал навсегда его мужество. Вместо того, чтоб разразиться злыми речами, он отошел от Ватавы, приняв вид человека, который считает ниже своего достоинства вступать спор с женщиной.

Между тем Гурри снова направил судно на средину озера, как будто инстинктивно опасаясь кровавой мести, и целый час прошел в глубоком молчании, прервать которое никто не имел охоты. Ватава удалилась в каюту, а Чингахгок дремал, лежа на передней части судна Только Гуттер и Гурри бодрствовали, первый стоя у руля, а второй размышляя о своем поступке с упрямством человека, который не хочет сознаться в своей ошибке, хотя червь сосет его сердце.

Ночь была темна и спокойна, и ветер дул весьма слабо то с той, то с другой стороны. Гуттер держался более к северу до тех пор, пока стало светать. Тогда он направился прямо к замку, имея намерение занять его хотя на один день, обождать там дочерей, и затем вновь начать действия против индейцев.

В это время Чингахгок уже проснулся, а Ватава хлопотала в кухне. Замок уже отстоял не более мили, и ветер стал достаточно крепок для того, чтобы судно под парусом могло приблизиться к нему. В эту минуту заметили также, в северном направлении, на самом широком месте озера, челнок Юдвеи, который, гонимый течением, проплыл незаметно мимо пловучого дома. Гуттер тотчас схватил подзорную трубу, чтобы убедиться, что дочери его действительно находятся в челноке и с большою радостию увидел Юдифь и Гетти, из коих последняя стояла на коленях и молилась, как учила ее тому покойная мать.

Когда Гуттер хотел спрятать трубу, Чингахгок взял ее у него, и также направил на челнок. Он впервые употреблял подобный инструмент, и из вырвавшагося у него восклицания, Ватава поняла, что он увидел нечто особенное, достойное удивления. Но Чангахгок тотчас превозмог всякое выражение удивления, которое он считал несоответствующим достоинству индейского начальника, и передал трубу своей невесте. Когда эта поднесла ее к своим глазам, то вдруг, озадаченная, отступила несколько шагов назад, но потом захлопала в ладоши и радостно засмеялась в знак совершенно не виданного изумления. Она направляла трубу на каждый представлявшийся предмет, сперва обозрела озеро, потом берег, горы, наконец самый замок, и все с большим вниманием. Вдруг она отвела глаза, и тихо сказала несколько слов своему жениху, который тотчас взял трубу, и стал долго и внимательно смотреть вдаль. После того они обменялись еще несколькими словами, сообщили друг другу свои заключения, положили трубу в сторону, и Чингачгук оставил каюту, чтоб отыскать Гурри и Гуттера. Пловучий дом уже значительно приблизился к замку, и находился от него в разстоянии не более полумили, когда Чингахгок подошел к обоим приятелям на заднюю часть судна. Хотя он казался совершенно спокойным, но оба тотчас заметили, что он имеет им что-то сообщить, и Гурри пошел прямо к цели, встретив его следующими словами.

- Сообщите вам ваши известия, краснокожий, увидели ли вы дикую кошку или случилось с вами что нибудь необыкновенное? говорите прямо.

- Неблагоразумно плыть к замку, твердо и с

- Чорт возьми, если это правда, мы бы хорошо попали! Гуроны в замке! может быть это и так, но я не вижу около въезда ничего кроме блоков, воды и коры.

Прежде чем, высказать свое мнение, Гуттер в подзорную трубу и осмотрел жилище свое с особенным вниманием и заботливостью; потом он объявил, что его мнение не сходится вовсе с мнением индейца.

- Да, да, вы верно держали трубу вверх ногами, вскричал Гурри; ни я, на старый Том не видим на озере никаких следов.

- На воде не остается следов, сказала Ватава, остановитесь, не плывите дальше, там Гуроны.

- Ну, рассказывайте ваши сказки другом, которые, может быть, поверят. Я надеюсь, Чингахгок, что вы то же скажете, когда вернетесь домой. Гуроны там! Да где же они могли бы быть? Нет, вы сильно заблуждаетесь.

- Разве вы не видите мокассин, сказала Ватава, откройте глаза и смотрите.

- Дайте сюда трубу, Гурри, сказал Гуттер, и спустите парус. Индеинка редко мешается в дела, а если ужь заговорит, то значит действительно есть опасность. Я вижу мокассин, и это конечно, служит признаком, что Ирокезы во время нашего отсутствия посещали замок.

Гурри прибрал парус, и пловучий дом приблизился к замку на разстояние около двух шагов. Еще раз каждый по очереди брал трубу, и как замок, так и все его окружавшее, подвергнуто подробному и внимательному исследованию. Мокассин заметили все, он висел наружной стороне забора; но его присутствие могло быть объяснено на разные манеры, и нельзя было с достоверностью признать, что враг оборонился там. Он мог свалиться с платформы в то время, когда Гуттер еще не покидал замка; мог также, плывя издалека по воде, подплыть к замку; наконец, мог быть потерян лазутчиком или другим воином во время ночи, и по причине темноты не отыскан. Все эти соображения Гуттер высказал Гурри, который действовал с свойственным ему хладнокровием. Чингахгок же, напротив того, утверждал, что на мокассин следует смотреть, как на признак опасности, подобно тому, как еслиб он найден был в лесу. Ватава сделала предложение; она вызвалась переплыть в челноке к забору и достать самый тот мокассин, по которому тотчас можно судить, принадлежит ли он Ирокезам или нет. Белые тотчас согласились принять это предложение, но Чингахгок стал противоречить, и препятствовал такому решительному шагу.

- Если необходимо сделать попытку, сказал он с достоинством, то это дело воина, а не слабой женщины.

- Ну, хорошо, так идите сами, Делавар, резко сказал Гурри; - мы должны иметь мокассин, иначе старому Тому придется держаться в отдалении, пока простынет очаг в его каюте. Ну, так как же, вы отправитесь, или я?

Чингахгок, не говоря ни слова, вскочил в челнок и опустил весла на воду. Ватава молча смотрела ему в след с особенною заботливостию, а челнок, как птица, полетел к замку.

Хотя Чингахгок наружно не выказывал никакого безпокойства, но тем не менее приступил к своему трудному предприятию с большой заботой и вниманием. Если замок был занят врагами, как он полагал почти наверное, то прямо рисковал попасть под их выстрелы, не имея никакого средства к защите, которая признается необходимою каждым индейцем. Притом нельзя было думать оказать какую либо услугу, и еслибы Делавар имел более опытности, или Зверобой тут находился, то, вероятно, предприятие было бы остановлено, так как даже успешный исход его не мог отвратить грозившую опасность.

При таких обстоятельствах Чингахгок направился прямо к забору, бросая постоянно бдительные взгляды на различные отверстия строения. Он ежеминутно ожидал увидеть дуло ружья, или услышать щелкание курка; но тем не менее достиг забора благополучно и безпрепятственно. Здесь уже находился он в меньшей опасности, так как забор отделял его от замка; но челнок направлен был к северу, и находился от мокассина на небольшом разстоянии. Вместо того, чтобы тотчас взять его, Делавар медленно объехал кругом всего строения, внимательно осматривая каждый предмет, который мог обнаружить присутствие неприятеля или совершение им каких-либо насилий. Однако он не открыл никаких следов, которые бы служили подтверждением его предположении. Тишина царствовала по всему зданию, каждая задвижка была на своем месте, все окна целы, дверь казалась крепко запертою, как в то время, когда Гуттер покинул жилище, даже завалы дока находились в обыкновенном состоянии. Самый зоркий глаз не мог заметить никаких следов неприятельского посещения, кроме только мокассина, который спокойно держался на поверхности воды.

Чингахгок оставался в нерешительности; сперва он имел намерение взойти на платформу, и чрез отверстие бросить взгляд во внутренность здания, но скоро одумался, вспомнив, что при обыкновенных хитростях индейцев, это была бы с его стороны, в настоящем случае, большая ошибка. Поэтому он отложил намерение высадиться, объехал кругом забора, приблизился к мокассину и незаметным ударом весла взбросил его в челнок, приготовясь опять удалиться от замка. Но обратный путь представлял еще более опасностей, потому что теперь глаза его не могли постоянно наблюдать за всеми отверстиями. Если кто нибудь находился внутри замка, то без сомнения видел, что Делавар приезжал изследовать положение дела, и поэтому всего благоразумнее было удаляться с полным спокойствием, как будто с обзором строения исчезло всякое подозрение. Этому и последовал Чонгахгок, и начал мерно грести по направлению к судну, не выказав внутренняго безпокойства, ни слишком быстрыми взмахами весел, ни брошенными украдкой взглядами назад.

Ватава почти вскрикнула от радости, когда увидела, что жених её возвратился на пловучий дом невредимым, но все-таки удержала свои шумные порывы восторга, и удовольствовалась тем, что встретила Чингахгока с дружеской, радостной улыбкой.

- Замок мне не понравился, коротко отвечал Чингахгок. - Там слишком спокойно; можно молчать и видеть.

- Ну это совершенно по-индейски! Как-же может быть шумно там, где никого нет. Если вы не имеете других, более основательных, причин, то старому Тому остается за лучшее прямо направиться к замку. А где же мокассин?

- Здесь, отвечал Чингахгок, подняв вверх свою добычу.

Он был внимательно осмотрен и единогласно призвав за собственность Гурона. Из этого, впрочем, все-таки нельзя было вывести заключения, что Гуроны находятся в замке, и обувь ничего не объясняла, хотя возбуждала много забот, особенно индейца. Между тем Гурри и Гуттер, при таком грозившем признаке, не уклонились от своего намерения, и направились прямо к замку, внимательно осматривая строение по мере приближения к нему.

Так как мертвая тишина продолжалась, то и трудно было заключить, чтобы живое существо могло находиться в замке. Судно пристало к зданию, парус был убран. Гурри вскочил тотчас на платформу, затопал ногами от радости, что снова находится на крепком дне, и, по своему обыкновию, стал выражать в громких и резких выражениях презрение свое к Гуронам.

Гуттер же в это время притянул один челнок к оконечности плота, и взошел в него, чтоб устранить завалы доков, а Гурри, постучав с непонятною хвастливостью в двери замка, последовал за ним, чтобы помочь при открытии входа. Чингахгок же снова поднял парус, задел конец каната за один из столбов, и дал судну обратное направление, чтобы оно остановилось против строения в таком положении, что к нему нельзя было приблизиться иначе, как на лодке. В следствие такой меры и те части судна, которые не закрывались каютой, защищены были забором и потому Делавар с большим удовольствием смотрел на труд свой. Он таким образом мог защищать некоторое время свою позицию от всякого нападения из замка, а поэтому не ощущал уже столько, как прежде, забот об безопасности Ватавы.

Между тем один толчек приблизил челнок к входу под замком; здесь еще все казалось цело: ни замок, ни цепь, ни запор не были сдвинуты или повреждены. Гуттер достал ключ,снял замки, отпер цепь, и толкнул дверь. Гурри сперва просунул в отверстие голову, затем руки, и наконец пролез туда весь. Тотчас послышались на верху тяжелые шаги в том проходе, который разделял комнаты Гуттера и дочерей его, а вслед за тем раздался громкий крик торжества.

- Идите на верх, Том, кричал Гурри из внутренности строения. - Ваш дом здоров, хорошо сохранился, итак же пуст, как орех, побывавший в лапах у белки. Идите на верх! Делавар сказал, что можно видеть молчание, пусть же он поднимется, тогда может и схватить оное.

- Ну, там, где вы находитесь, Гурри, нельзя сказать, чтобы молчание и тишина не прерывалась, возразил Гуттер, следуя за своим товарищем. - Вы там рычите точно подстреленный лев.

- Идите, старый товарищ, раздался снова голос Гурри; подымайтесь, откроем окна и двери, чтобы было светлее и набралось чистого воздуха. Отворите это окно, а я попытаюсь сделать то же с этой дверью.

Наступила минута глубокой тишины, за которой последовало как бы падение тяжелого тела. Вслед затем раздалось сдавленное проклятие Гурри, и вся внтренность строения как-будто ожила. Этот странный шум, которого не ожидал даже Делавар, нельзя было не понять, потому что это были звуки, которые едва ли издавались тиграми, сражающимися в клетке. Несколько раз раздавался воинский крик индейцев, но он звучал слабо, как будто выходя из крепко сжатых гортаней, и тотчас после того слышалось сдержанное грозное проклятие Гурри. Казалось, что человеческия тела безпрерывно стукаются об пол, и снова тотчас поднимаются, чтобы возобновить бой. Чингахгок не знал, что начать, и находился в горестном затруднении. Правда, что все оружие было на судне, потому что Гурри и Гуттер забыли взять свои ружья, но он не имел возможности действовать ими или передать их в руки владельцев. Сражавшиеся были буквально заперты в клетке, и казалось, столь же невозможно войти к ним, как и выйти оттуда. И притом, что станется с Ватавой, если он ее покинет? Чтоб устранить это последнее препятствие, он приказал Ватаве сесть в оставшийся челнок и плыть к дочерям Гуттера, но она положительно отказалась, только силою можно было принудить ее оставить пловучий дом. Тогда Делавар, не видя никакой возможности пособить своим товарищам, отрезал канат, дал судну сильный толчек и отплыл шагов на двадцать от столбов. Потом он схватил широкия весла, и ему удалось отплыть на некоторое разстояние, хотя ветер был очень слаб. Когда он перестал грести, то пловучий дом находился на разстоянии от замка около ста шагов притом, по направлению к югу, так как парус был убрав. Юдифь и Гетти, которые еще были довольно далеко от судна, заметили теперь, что что-то не ладно, и остановились.

Пока все это происходило, жестокий бой в доме продолжался с прежнею силою, и обстоятельства умножались. Но вдруг силы сражавшихся стали явно ослабевать, проклятия и пожелания Гурри более не раздавались, и самый бой, казалось, потерял уже много своей силы и стремительности; вдруг дверь распахнулась, и поле сражения перенесено было на свет и воздух.

Один из Гуронов сорвал запор двери, и с несколькими товарищами бросился на свободное пространство, как бы силою вытолкнутый из двери. Наконец, показался и Гурри, на минуту освобожденный от своего настойчивого врага и рычавший как подстреленный лев. Гуттер же был уже не пойман и связан.

Наступил перерыв, подобно тишине во время страшной грозы. Все чувствовали необходимость свободно вздохнуть, и таким образом сражавшиеся стояли друг против друга, как бешеные псы, которых разогнали, ожидая только возстановления сил и удобного случая для возобновления борьбы. Мы воспользуемся этим промежутком, чтобы объяснить, каким образом индейцы завладели замком, и как могло случиться, что бой на столь узком пространстве обошелся без кровопролития. Ривеноак и его товарищи во время посещения замка сделали положительные наблюдения, которые дополнились и подтвердились сведениями, сообщенными им посланным ими мальчиком. Поэтому Гуроны знали довольно верно, как расположено и укреплено было здание, и потому могли напасть на него даже ночью с надеждою на успех. Не смотря на строения оба отделения соединились, сообщили друг другу свои соображения, и затем немедля подъехали к замку с обеих сторон. Так как он, сообразно их ожиданиям, остался пуст, то плоты были посланы обратно к берегу за подкреплениями, а на платформе осталось только двое диких, чтобы с возможною выгодою воспользоваться своим положением. Им удалось добраться до крыши, отодвинуть часть коры, и дойдти до внутренняго потолка здания. Здесь присоединились к ним их товарищи, и тотчас прорубили в деревянном потолке отверстие, через которой спустились в комнату восемь сильнейших индейцев, между тем как остальные снова старательно завалили отверстие в крыше. Таким образом они остались в доме, снабженные достаточным количеством оружия и пищи, и решились или выдержать осаду, или же сделать вылазку, если представится к тому удобный случай.

Прошла ночь, и ранним утром плеск воды у бока строения обнаружил Гуронам приближение пловучого дома. Когда таким образов сделалось вероятным, что белые намерены пристать к замку, начальник индейцев тотчас принял меры для исполнения задуманного им плана. Он хотел непременно захватить врагов живыми, а потому, зная неограниченную дикость своих людей, все оружие, даже ножи, спрятал в разные места, так что нельзя было скоро отыскать их. Потом приготовили крепкие канаты, и каждый отправился на указанный ему в одной из трех комнат пост, чтоб ожидать сигнала к нападению на неприятеля.

Кора на крыше была, как сказано, уложена на старое место, и чрез то исчезли всякие следы присутствия Гуронов; но при этом один из них потерял свой мокассин, и в темноте не мог найти, так что с сожалением бросил его. Он выдал бы этим все хитрости Гуронов, если бы слова и советы Чингахгока были приняты во внимание. Но мы знаем, что этого не случилось, и вернемся на поле битвы.

Мы оставили сражавшихся в то время, когда они, сильно утомленные напряжением и боем, искали отдыха и возобновления сил. Только необычайная сила Гурри дала ему возможность так долго держаться против численного перевеса врагов, при чем он убедился, что на самом деле индейцы нимало не отличаются опытностию и ловкостию в рукопашных схватках. До сих пор никто еще не был сильно ранен, хотя некоторые из Гуронов получили жестокие удары, и только один, который был вытолкнут в дверь, лежал на платформе, неспособный к дальнейшему бою. Некоторые из остальные хромали, и сам Гурри имел несколько шишек и опухолей. Но вообще обе стороны старались только собраться с новыми силами.

Наступивший перерыв боя, конечно, не мог долго длиться при настоящих обстоятельствах, а потому Гурри не медлил снова начать битву. Первое грозное движение отогнало от него всех индейцев. Он схватил одного в охабку, поднял над платформой и с такою силою швырнул его в воду, как будто это был ребенок. Не прошло и минуты, как еще двое присоединились к первому, причем один, упавший на своего товарища, получил тяжелый ушиб. Тогда остались только четыре врага, с которыми он надеялся скоро справиться, если будет употреблено другого оружия.

- Ура, старый Том, вскричал он, канальи летят в озеро, и скоро я им всем вместе дам урок плавания.

Выговорив эти слова, он дал сильный удар в лицо раненого индейца, который старался вылезть из воды на край платформы, но от удара опять погрузился в воду. Чрез несколько времени, труп его видели лежащим с распростертыми руками на песчаной мели, при чем руки безсознательно хватались за песок и траву, как бы для избегания смерти.

Между тем Гурри ударил еще одного по животу, этот тотчас упал, согнувшись как червь, и теперь осталось только два неприятеля. Но один из них был не только самый высокий и сильный между Гуронами, но и опытнейший изо всех воинов, укрепивший свои мускулы в боях и переходах на поле битвы. Этот начальник умел ценить по достоинству своего противника, и потому заботливо приберегал свои силы до последней минуты. Нужны были необыкновенное проворство и ловкость, бы свалить его, но Гурри не задумался напасть на этого врага, чтобы сбросить его в воду, подобно другим. Завязавшийся тогда бой был действительно ужасен; одно время он был так дик и так быстры и изменчивы были движения боровшихся противников, что последнему индейцу не было никакой возможности принять в борьбе участие. Он был еще неопытный юноша и, полный страха и изумления, неподвижно стоял, смотря на сражавшихся.

Гурри сперва попробовал бросить своего противника на землю, и потому, схватив его за горло и постарался с обыкновенною своею ловкостию подставить ему ногу. Но проворные движения Гурона воспрепятствовали этому намерению; он ухватился за одежду Гурри и, крепко держась за нее, уклонялся от всех попыток уронить его на землю, при чем выказывал почти равную своему противнику ловкость. Затем начался страшный рукопашный бой, который впрочем длился не более одной минуты; Гурри, раздосадованный и разсерженный ловкостью своего врага, схватил его с отчаянным усилием, оторвал от себя, и с такою страшною силою бросил на одну из свай здания, что дикарь был совершенно оглушен потрясением. Хотя боль вызвала у него сдержанный стон, тем не менее он снова бросился на встречу своему противнику, зная, что все спасение зависит только от решительности действий. Теперь Гурри схватил его за талию, поднял над платформой, бросил его с силою на землю, и сам упал на него всею своею тяжестию. Этим последним потрясением индеец до того был оглушен, что совершенно находился во власти своего противника. Гурри схватил горло своей жертвы обеими руками, сжал с необычайною силою, и так нагнул голову Гурона чрез борт платформы, что виден был только один подбородок его. Тотчас обнаружились результаты этого приема: глаза дикаря страшно выпучились, язык высунулся, а ноздри раздулись почти до разрыва.

В ту самую минуту, когда Гурри уже считал победу совершенно в своих руках, ловко наброшен был канат на его руки, концы соединены петлею, и локти так сильно притянуты за спину, что даже громадная сила его не принесла пользы и не могла противустоять нападению. В то же время такой же канат связал его ноги, и Гурри, не смотря на свое сопротивление, был оторван от своей жертвы и покатился по платформе так просто и легко, как простое полено. Тем не менее освобожденный противник его еще не поднялся, и хотя он снова начал дышать, но голова его до того висела чрез край платформы, что, казалось, затылок его был вывернут. Только постепенно приходил он в себя, и прошло несколько часов, пока он снова был способен ходить. Ни тело, ни душа его не могли скоро оправиться от грозившей смерти, висевшей над ним на волоске.

Падение и плен Гурри имели главною причиною слепую лютость, с которою он напрягал все свои силы в борьбе с упавшим противником. Пока он занимался исключительно им, двое из брошенных в воду Гуронов успели вскарабкаться на платформу, а один из них имел довольно присутствия духа, чтоб принести канаты и связать Гурри, пока тот занят был исполнением своего ужасного намерения задушить врага.

Таким образом в одну секунду дело приняло другой оборот, и только-что торжествовавший победитель лежал связанный в постыдном плену. Тем не менее индейцы смотрели на него с уважением, если не со страхом, потому что так велико было впечатление, произведенное необычайною силою бледнолицого. Безсильное тело их лучшого и сильнейшого воина лежало почти безжизненное на платформе, а в глубине озера виднелся труп одного из их товарищей, ухватившагося за траву в последних предсмертных судорогах. Такия обстоятельства отняли у победителей всякое торжество, и сделали победу их почти так же горькою, как бы они были побежденные.

Чингахгок и невеста его с пловучого дома наблюдали за ходом боя. Когда Гуроны стали вязать Гурри сзади, Делавар схватил ружье, но не успел выстрелить, как дело уже было кончено, и великан связан. Он, конечно, мог бы застрелить одного врага, но скоро отложил это намерение, так как не мог добыть его скальп, а один взгляд брошенный на Ватаву, заглушил в нем всякую жажду мести, при которой она могла бы быть в опасности. Он увидел теперь себя в неблагоприятном положении; если Гуроны найдут челнок, который запрятан был под замком, и пустится за ним в погоню, то ему от них не уйдти, потому что он не мог тотчас дать пловучему дому скорый ход. Он только мог неловко обращаться с тяжелыми веслами, а Ватава не была в состоянии оказать ему какую нибудь помощь. Ему пришло на мысль отвезти свою невесту в челноке на восточный берет озера, а оттуда попытаться поспешно бежать, чтобы достигнуть селений Делаваров, но многия соображения не допустили его до такого необдуманного шага. Он положительно знал, что все озеро наблюдается шпионами, и что поэтому он ни в каком случае не может незамеченным приблизиться к берегу. Кроме того, его отъезд не мог остаться незамеченным индейцами, а Ватава не имела достаточно силы, чтоб предпринять бегство, которое должно было быть поспешным при преследовании со стороны опытных воинов. Сверх того Чингахгок принял во внимание и положение Зверобоя, такой друг, как этот, не мог быть покинут в беде ни в каком случае.

Ватава мало заботилась о своей безопасности, она безпокоилась только о двух сестрах, которых челнок во время боя приблизился к замку на разстояние трех сот шагов. Здесь Юднсь перестала грести, и обе лодки стояли полные желания узнать происходящее; но не имели возможности добиться этого так как самый замок закрывал от них поле битвы.

Обе девушки и Чингахгок должны были быть благодарны сильной аттаке Гурри за свою временную безопасность; потому что при других обстоятельствах сестры были бы пойманы тотчас, как только Гуроны овладели бы одним челноком. Но смелость дикарей не мало сражена была боем и прошло много времени, пока они оправились от впечатлений насильственного зрелища. При всем том было время, чтобы Юдифь и Гетти искали убежища на пловучем доме, которого оборонительные средства хотя на несколько времени могли защитить от опасности, и потому ближайшею задачею было найти средство растолковать это сестрам. Ватава стала на оконечности задней части судна, и начала манить девушек, чтобы оне приблизились; но её старания были напрасны, и знаки её были или вовсе не замечены, или не поняты. Вместо того, чтоб отвечать на призыв Ватавы, Юдифь направила челнок назад, на самое широкое место озера, чтоб иметь более обширное пространство видимого места и более обширное поле для бегства. В эту минуту над соснами показалось восходящее солнце, и модуль легкий южный ветер, дувший всегда в эту пору.

Теперь Чингахгок мог употребить в дело парус, чтобы попытаться отплыть от замка на более далекое и безопасное разстояние. Судно поплыло, но к несчастию не в том направлении, и приблизилось к платформе на близкую дистанцию. Между тем пловучий дом уже обратил на себя внимание Гуронов, и Ватава уговаривала своего жениха не рисковать безплодно собою, стаповясь под выстрелы врагов. Чингахгок признал справедливость этого совета; он совершенно предоставил судно течению и ветру, сам же с невестою удалился в каюту и, заперши немедленно двери, стал приготовлять ружья.

но прямо гнал его вперед на строение. К счастию он проскользнул мимо платформы, но задел за одну из свай, и остановился. В эту минуту Чингахгок искал случая выстрелить, пока Гуроны, также наготове, держались спрятанными в доме. Наполовину задушенный воин стоял, прислонившись к стене, потому что не успели унести его, а Гурри, связанный по рукам и ногам, лежал, как пласт на самой середине платформы. Чингахгок мог бы застрелить индейца, но так как скальп его добыть было невозможно, то и намерение это, неприносившее ему ни чести, ни выгоды, было отложено.

- Протяните багор, закричал Гурри, и оттолкните судно, тогда удалитесь от вас. А когда вы себе окажете эту услугу, то сделайте мне одолжение покончите этого каналью, едва переводящого там Дух.

Слова Гурри не имели никакого действия, и обратили только внимание Ватавы на его положение. Она немного подумала, потом приставила рот к отверстию, и сказала громким голосом:

- Зачем вы не перевернетесь, чтобы упасть на плот; Чингахгок выстрелит, если вас будут преследовать.

- Эге, это славная мысль, и я приведу ее в исполнение, если вы немного приблизите судно, но положите подушку на борт, чтобы мне не очень ушибиться.

никакого вреда, то девушка открыла задвижку двери, которая вела на заднюю часть плота, но не рисковала сама выйдти под ружейный огонь. Во все это время конец пловучого дома лежал плотно у столбов, но все делался более шатким, по мере того как другой конец поворачивался и приближался к платформе. Гурри же между тем, лежал лицом к судну, ворочаясь и сгибаясь как человек, чувствующий сильную боль. При этом он наблюдал всякую перемену, и наконец заметил, что судно совершенно свободно и тихо двигалось мимо столбов. Теперь пришло время сделать смелый шаг; успех был, конечно, сомнителен, но это было единственное средство избежать пытки и смерти, и вполне соответствовало решительной смелости Гурри. Подождав еще минуту, пока задняя часть судна совершенно терлась о платформу он снова начал ворочаться и кривляться, как бы под влиянием боли, проклиная в то же время всех индейцев, и Гуронов в особенности, а потом вдруг быстро покатился по направлению к судну. Вместо того, чтоб упасть за плот, он рухнулся в воду, но Ватава, наблюдавшая за всеми его движениями, предвидела этот случай. Она искала средств помочь ему и, как только индейцы дали новый залп она стремглав побежала к концу плота, схватила длинный канат и бросила его связанному пленнику. Канат попал ему на лицо и живот, и он не только успел ухватиться за него руками, но и зубами вцепился в один из концов. Гурри был опытный пловец и умел помочь себе в этом опасном положении. Вместо того, чтобы барахтаться и напрасными напряжениями подвергать себя опасности утонуть, он вытянулся над поверхностью воды, оставив сверху только лицо, и оставался в этом положении, пока движение пловучого дома, натянув канат, не повлекло его за собою. Движение это служило к тому, что помогало ему держаться в той же позиции, и человек, подобный ему, мог бы целую милю позволить пробуксировать себя таким образом. Гуроны не заметили исчезновения Гурри, и теперь он не только скрыт был от них платформою, но и столбы, по мере того как судно миновало их, оказывали ему ту же услугу. Гуроны были слишком заняты желанием умертвить пулею врага их Чингахгока, чтобы заботиться о человеке, которого считали так крепко связанным. Только движение судна озабочивало их, и они перешли на северную часть, чтобы оттуда иметь возможность лучше и вернее стрелять в отверстия и щели судна. Чингахгок также был очень занят, и столько же знал о судьбе Гурри, как и Мингосы. Когда пловучий дом проплыл мимо северной части замка, то новый ружейный залп, но движения Чингахгока были так быстры и осторожны, что ему нельзя было навести никакого вреда. Неприятелю досадно было видеть, как пловучий дом совсем освободился от столбов, и вдруг, ускорив ход, направился на север. Теперь только Ватава сообщила Чингахгоку об опасном положении Гурри; этот стал тотчас тянуть канат к себе, но в то же время, когда судно стало удаляться от замка, Гуроны вспомнили о своем пленнике. Заметив его бегство, они подняли страшные вопли и открыли по беглецу убийственный огонь, но в эту самую минуту дан был канату внезапный, крутой поворот, которые, благодаря присутствию духа и хладнокровию Гурри, вероятно спас ему жизнь. Действительно, пуля ударила в то самое место, где только-что лежала на воде широкая грудь Гурри, и наверное попала бы ему в самое сердце, еслибы он не переменил положения. Теперь же она ударила в воду, отскочила от вся и вонзилась в бок каюты. За первою последовали вторая, третья и четвертая пули, но встретили тот же отпор воды так, что не могли быть смертельны, хотя Гурри и чувствовал сотрясение от близости падения их около его тела. Угадав свою ошибку, Гуроны стали целить исключительно в непокрытое, лежавшее на поверхности воды лицо Гурри, но так как Ватава поминутно дергала канат, то цель постоянно изменялась, и много выстрелов попали попрежнему в воду. Наконец удалось притянуть неподвижное тело к заду судна, и таким образом оно исчезло из глаз неприятелей. Чингахгок и Ватава, действуя под защитою каюты, притянули Гурри к пункту их нахождения, и первый нагнулся чрез борт, перерезал канат, которым связан был Гурри, и с большим трудом помог ему взлезть на судно. Освобожденный, почувствовал под собой твердое дно, зашагал вперед, но скоро упал на землю, утомленный и безсильный; мало-по-малу прежния силы и проворство стали возвращаться и нему.

Потеряв из виду тело Гурри, индейцы испустили дикий вой, и трое самых сильных из них помчались к воротам и прыгнули в челнок. Но пока они захватили с собою оружие, отыскали весла и выбрались из дока, прошло довольно времени, в течение которого Делавар успел приготовиться к отпору. Между тем пловучий дом, плывя во ветру под парусом, отдалился от замка уже более двухсот шагов и плыл, хотя не с особенной быстротой, все далее и далее. Челнок двух сестер плыл на разстоянии от пловучого дома не более четверти мили, и очевидно было, но Юдифь нарочно держится в стороне, так как она не знала о случившейся и кто именно находится на судне, друзья или недруги. Она гребла в восточном направлении, и пыталась попасть между обеими сторонами. Обе девушки умели хорошо гресть, в особенности же Юдифь отличалась необыкновенною ловкостию.

Когда три Гурона выехали из-за забора и увидели себя в необходимости произвести нападение на пловучий дом в открытом озере, без всякой защиты, то рвение их значительно охладело, и они предпочли направиться к восточному берегу, чтобы сколь возможно дальше держаться от выстрелов Чингахгока. Такая перемена сделала положение девушек весьма опасным, и потому Юдифь немедленно начала отступать к югу; чтобы не быть совсем отрезанною и не попасться в плен, она держалась, по возможности, близко к берегу, не рискуя однако высадиться.

находился не в блестящем положении для гонки, так как в нем было только два весла, и третий человек был совершенно без всякой пользы излишнею тяжестью.

Юдифь сначала не слишком напрягала силы свои, хотя впрочем челнок продолжал плыть быстро, и Гетти следовала её примеру, потому что обе понимали, что наступит долгое и горячее преследование. Чрез несколько минут индейцы убедились, что у девушек не было недостатка в опытности, но что для того, чтобы догнать их, придется им пустить в ход все свои силы и всю ловкость.

При начале преследования, Юдифь направилась к западному берегу с явным намерением искать в крайнем случае спасения в лесах. Но скоро, в надежде утомить своих преследователей, она изменила направление и снова поплыла к средине озера. Это показалось Гуронам удобнейшею минутою напрячь свои силы, так как вся ширина воды лежала бы пред ними, еслибы им удалось отрезал беглянок от берега.

Челноки летели туда с быстротою птичьяго полета, и Юдифь вознаграждала недостаток силы необыкновенною ловкостью и присутствием духа. Целую полумилю индейцы не имели никакого преимущества, но сильное напряжение слишком долго длилось и утомило обе стороны. Тогда индейцы прибегли к прекрасной мере, бывшей в их распоряжении. Они стали меняться у весел; так что постоянно один из них отдыхал, без уменьшения притом скорости плавания. Юдифь, по временам оглядываясь, тотчас заметила хитрость индейцев и впервые имела мало надежды на благополучный исход, она поняла, что её силы никак не могут сравниться с силами мужчин, при том же поочередно отдыхавших. Тем не менее она казалась твердою и остерегалась, чтобы видимыми знаками не обнаружить своего безпокойства. При всех выгодах своего положения индейцы могли приблизиться к девушкам только на дистанцию двухсот шагов, хотя плыли совершенно по следу и разсекали одну и ту же полосу воды. Тем не менее Юдифь не скрывала от себя, что разстояние между ними и неприятелем становилось все меньше и меньше; поэтому она употребила все свои силы с таким напряжением, что в следующие пять минут приобрела некоторый перевес, и еще раз доказала Гуронам, что они должны употребить все свои силы, если хотят избегнуть стыда быть обманутыми в своих надеждах через действия женщин. Они с сильнейшим рвением плыли по пятам, но именно в этот момент сломалось одно из весел, и дело было решено без дальнейшого спора. Челнок с тремя мужчинами и одним веслом не был в состоянии догнать таких беглянок, как Юдифь и Гетти. Индейцы вдруг прекратили свое преследование, как корабль, случайно потерявший главный парус. Они вернулись к замку, куда скоро прибыли и высадились.

и спустя час, оставив замок, поплыли к берегу. Тогда Юдифь без опасения приблизилась к замку, так как она наконец заметила, что на пловучем доме должны быть друзья.

Хотя замок и казался совершенно оставленным, но все-таки Юдифь и Гетти приближались к нему с бдительною осторожностию, между тем как пловучий дом лежал на дистанции доброй мили более на север. Когда оне приблизились к замку до ста шагов, то начали огибать его, чтоб удостовериться, что он действительно пуст. Катер же подплывал ближе и ближе, и так как ни одного человека не было видно, то оне решились пристать плотно к платформе.

- Гетти, сказала Юдифь: иди теперь в дом. Тебе дикари не сделают вреда, и если там некоторые из них находятся, то ты успеешь предупредить меня.

Гетти тотчас послушалась, исчезла во внутренность замка о чрез несколько секунд воротилась с известием; что все пусто.

- Я была во всех комнатах, сказала она, и не нашла никого кроме отца. Он спит в своей комнате, но не так спокойно, как бы того желали.

- Нет, нет! отвечала Гетти шопотом и боязливо оглядываясь, нет ли по близости кого, это мог бы услыхать слова её. - Нет, ведь ты знаешь, что бывает с отцом. Он, кажется, слишком много употребил крепких напитков, и потому не знает, что говорит и делает.

- Это удивительно, выразила Юдифь: - нельзя же предположить, чтобы дикари сперва напились с ним, а потом оставили его. Но пусть будет, как ему угодно; мы не смеем приблизиться к нему, пока он не проснется.

Тяжелый стон, раздавшийся из средины дома, переменил однако это решение, и девушки рискнули войти в комнату отца. Они нашли его прислоненным в углу узкого покоя, плечи его поддерживались стенами, голова же низко повисла на грудь. Страшная мысль блеснула в голове Юдифи! она быстро приблизилась, сняла шерстяную шапочку, которая была надета ему на голову до самых глаз, и увидала зрелище, наполнившее ее ужасом и вырвавшее у вся восклицания страха и горести. Дрожащее, сырое мясо, заголенные жилы и мускулы, кровь, которая текла по лицу Гуттера, все это с первого же взгляда доказывало, что несчастный был скальпирован, хотя еще жил.

Мы не беремся описывать первые чувствования, первые выражения детского участия и любви обеих сестер, и ограничиваемся рассказом тех обстоятельств, которые были причинною несчастия Гуттера.

ту самую минуту, когда дверь открылась и Гурри ринулся на платформу, и это было причиной, почему ни Гуттер, ни противник его не показывались на платформе. Первый сделался совершенно неспособен к бою, а второй стыдился показаться с кровавыми следами. На теле, так как он незадолго пред тем применял все свое красноречие, чтобы убедить молодых воинов захватить врагов живыми. Когда три Гурона воротились из преследования девушек, и решено было, оставив замок, переехать снова на твердую землю, то Гуттер, с свойственным диким страшным варварством, был скальпирован и предан медленной, мучительной смерти. Бывают в жизни минуты, когда строгая справедливость Бога проявляется человеку во всей своей истине, и такая минута наступила теперь для Юдифи и Гетти, которые обе в претерпеваемых их отцом муках видели справедливое возмездие судьбы. Оне это глубоко чувствовала, и Гетти передала свои чувства словами.

- О, Юдифь! с сокрушением воскликнула она, выказав сперва участие свое к страдальцу: Отец прежде сам охотился за скальпами, а теперь потерял свой. О, если бы он читал библию, то она заранее предсказала бы ему это страшное наказание.

- Тише, тише, Гетти, отвечала Юдифь: посмотри, он открывает глаза и, быт может, слышат твои слова. Я чувствую тоже, что и ты, но говорить об этом ужасно.

Девушки поспешили принести воды, которая видимо освежила изувеченного и оживила на одну минуту потухавшия силы его. Глаза его открылись, и он стал водить руками в пространстве, как будто хотел говорить.

- Отец! вскрикнула Юдифь, в страшной боязни и горести о его несчастном положении: Отец! разве мы ничем не можем помочь вам и уменьшить ваши страдания?

- Отец! повторил тихо старик. - Отец; нет, Юдифь, нет, Гетти, я не отец ваш! Та, мать ваша, была вашей матерью, а я не отец ваш. Я похитил ее и вас, когда еще был морским разбойником; ваш настоящий отец уже умер, и вы не имеете никого родных, кроме одной сестры вашей матери, живущей в Бостоне. Отыщите ее, когда я умру, в шкапу вы найдете имя её! Но теперь воды!.... Дайте мне воды!....

Его желание было исполнено, и он стал пить большими глотками, между тем как сестры, озадаченные, обдумывали слова его. Юдифь нашла повод к успокоению в том, что Гуттер не отец им, ибо она никогда не питала к нему той любви, какую чувствуют дети к своим родителям; Гетти же, напротив того, любила его, и почувствовала двойное горе, как будто смерть и слови Гуттера вдвойне лишали ее отца. Под гнетом этих чувств, бедная девушка отошла в сторону и горько заплакала.

Гетти же наконец пересылала себя, и стала читать своему нареченному отцу места из библии, которые, подходя к настоящим обстоятельствам, могли служить ему некоторым утешением при переселении в вечность.

Во все это горестное время никто и не думал о Гуронах, пока наконец Юдифь не услыхала удары весел. Тотчас поспешила она на платформу, увидала пловучий дом и, к успокоению своему, заметила стоявших на нем Чингахгока, Ватаву и Гурри. Пловучий дом был крепко привязан, и Гурри быстро вошел в замок, так как он по наружности Юдифи заметил, что произошло что-нибудь очень неприятное.

Как пораженный остановился он, увидев товарища своего в том страшном состяании, которое мы старались описать. Во время боя он слишком занят был своим собственным положением, чтоб иметь время заботиться о том, что случилось с его спутником. При всем том он полагал, что так как против него не было употреблено никакого смертельного оружия, то и Гуттер был просто пересилен и подобно ему, взят в плен. Поэтому кончина его немало поразила его своею неожиданностию.

- Как вы себя чувствуете, старый Том? вскричал он: - неужели негодяи столько отняли у вас что вы никогда не поправитесь?

Гуттер медленно открыл свои стеклянные глаза и вперил их в Гурри, как будто что-то обдумывая.

Гурри, убивайте сперва, а потом скальпируйте.

Гурри не мог ничего ответить, Гуттер снова закрыл глаза и несколько времени царствовала в комнате мертвая тишина. Еще раз Гуттер поднял свои руки на воздух и помахал ими, давая этим понять, что ничего не видит. Минуту спустя, дыхание его стало прерывисто, и наконец он испустил долгий и глубокий вздох, с которым душа его отлетела из тела. Он упал и лежал распростертый, как кровавый труп.

День прошел без дальнейших приключений, и к вечеру приступлено было к приготовлениям для похорон Гуттера. Отвезти тело его на берег было невозможно из опасения дикарей, почему Геття и пожелала, чтобы оно было опущено в воду, рядом с телом её матери. Так и было сделано. С закатом солнца труп зашили в полотняную простыню, привязали к нему большой камень, перенесли на судно, и поплыли к тому месту, которое Гетги имела обыкновение называть гробницею своей матери. Здесь Гурри поднял тело, перевес его на оконечность плота, и посредством каната спустил потихоньку на дно озера. Слезы сестер и тихия молитвы об упокоении души его последовали за трупом Гуттера, и затем в глубоком молчании пловучий дом направился обратно к замку.

Пока остальные заняты были, по обыкновению, прикреплением судна к сваям, Юдифь вскарабкалась на платформу, вошла в дом и нашла здесь того, кого никак не ожидала увидать.

- Зверобой! вскрикнула она с радостным изумлением. Добро пожаловать! о, этот день был для вас очень горек и ужасен, но ваше возвращение по крайней мере делает одним несчастием меньше. Отпустили вас Гуроны из человеколюбия, или вы ушли от них, благодаря вашей хитрости и проворству?

то это действительно случилось один раз, когда мы напали на след Ватавы, но редко удается вторично обмануть индейца. Нет, нет; краснокожий не глуп, чтобы дать два раза провести себя, хотя между белыми это и бывает.

- Но, Зверобой, с удивлением спросила Юдифь: если вы не освободились от дикарей, то как же вы сюда попали?

- О, это объяснить не так трудно, отвечал Зверобой; я здесь в отпуску.

- В отпуску? Я знаю, что это бывает у солдат; но как же это применимо к пленнику?

мучениям, смотря по тому, солдат ли он или в плену у диких. Мое положение последнее.

- И Гуроны отпустили вас без всякого надзора и сопровождения?

- Да, конечно, иначе я и не мог бы приехать.

- Но какое же они имеют ручательство в том что вы опять к ним вернетесь?

- Мое слово, совершенно просто возразил честный Зверобой. Я им даль слово, о они были бы очень глупы, еслиб отпустили меня, не взявши его - тогда я, конечно, не был бы вынужден воротиться к ним и подвергнуться всей их чертовщине, а взбросил бы ружье на плечи и направился бы к селениям Делаваров. Но, нет, они знали это так же хорошо, как я мы с вами, и так же мало отпустили меня, не взявши с меня слова, как бросили бы кости отцов своих волкам на съедение.

- Что вы хотите этим сказать, Юдифь?

- Я спрашиваю, возможно ли это, чтоб вы были в состоянии, сдержав свое слово, снова предать ее в руки ваших врагов?

Зверобой взглянул на девушку с удивлением и горьким разочарованием. Но скоро выражение его благородного лица изменилось, и, наконец, он засмеялся, по обыкновению, тихо.

- Вот что! сказал он: я не так вас понял. Мы думаете, что Чингахгок и Гурри меня не отпустят. Но, нет, в этом вы ошибаетесь. Делавар слишком хорошо меня знает, чтобы сделать какую нибудь попытку отклонить меня от исполнения моего долга, а Гурри не заботится ни о ком на свете, кроме самого себя. Нет, Юдифь, будьте спокойны; меня отпустят, когда кончится срок моего отпуска, и еслибы даже кто-нибудь захотел воздвигнуть на моем пути препятствия, то я сумею преодолеть их, ибо не даром вырос в лесах.

- Когда же истекает срок вашего отпуска? наконец спросила она.

- Завтра в полдень, отвечал Зверобой. Раньше я от вас не уйду. Индейцы начинают опасаться посещения из форта и потому не согласились дать мне больше времени. Тогда, если я не достигну цели моего отпуска, начнутся муки, как только зайдет солнце, дабы дикие имели потом возможность начать в темноте свое отступление.

- Нельзя ли спасти вас, Зверобой? - спросила Юдифь, полная горестной заботы. Разве индейцы так твердо решились отомстить за свои потери?

- Да, если только я хорошо понимаю Мингосов, мало надежды на мое спасение; ибо, во-первых, женщины раздражены бегством Ватавы, а во-вторых в последнюю ночь произошло в лагере ужасное убийство, которое довело у индейцев жажду мщения до высочайшей степени. Но пусть будет, что Богу угодно. Чингахгок и невеста его спасены, и это все-таки счастье. А что случилось с вами во время моего отсутствия?