Поселенцы.
Глава первая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Поселенцы. Глава первая. (старая орфография)

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

В один прекрасный, но холодный декабрский день 1793 года, тихо подымались сани по отлогости горы, лежащей недалеко от источника Сускеганы, почти в центре Нью-иоркского штата. На всем пространстве, куда только достигал взор, земля покрыта была снегом на целый аршин. В воздухе сверкали и блистали мильоны ледяных кристалов. Мороз был так силен, что лошади, запряженные в сани, покрылись слоем инея. Ими управлял негр, черное лицо которого пестрело от холода, и из его больших черных глаз невольно струились слезы. Не смотря на то, он весело улыбался, вспоминая о близости своей родины и предстоящих удовольствиях сочельника в теплой комнате. В довольно поместительных санях сидели только две особы: мужчина средних лет и молодая девушка.

Оба были так закутаны в шубы и разную теплую одежду, что можно было видеть только черные глаза девушки и прекрасное, выразительное лицо мужчины, черты которого обнаруживали ум, веселый нрав и добродушие.

Путешественники эти были: судья Мармадуке Темпль и дочь его Елисавета, которую отец вез обратно на родину после четырех лет, проведенных ею в одном из пансионов Нью-Иорка.

Гора, на которую подымались сани, окаймлена была громадными красными елями, верхушки которых подымались более чем на 180 футов. Кругом царствовало глубочайшее спокойствие: только тихо колыхались и шумели вершины дерев, волнуемые ветром, от которого путешественники защищались густым лесом. Сани безпрепятственно подвигались, как вдруг послышался громкий, продолжительный вой как будто стаи собак, повторяемый эхом по верхам лесистых гор. Судья тотчас же приказал негру разнуздать лошадей и остановиться.

- Не езди дальше, Али, сказал он: - там старый Гектор, которого лай я узнаю из десяти тысяч собак. Кожаный-Чулок, вероятно, на охоте, и я вижу в нескольких саженях впереди нас свежие следы оленя. Лиза, если ты не боишься выстрела, я обещаю тебе для сочельника великолепное жаркое.

Негр сдержал лошадь, a Мармадуке Темпль вышел из саней, сняв предварительно шубу. Поспешно отыскал он свое великолепное двуствольное ружье, осмотрел курки и только-что хотел идти, как в кустах послышался легкий шорох приближающагося оленя, и вскоре затем статное животное в нескольких шагах от проезжающих стало переходить через дорогу. Ричард Темпль с уверенностию опытного охотника поднял ружье и выстрелил. Животное, казалось, невредимо бежало далее; Темпль вторично выстрелил по нем, но и этот выстрел едва ли был удачнее. Елизавета думала, что олень ушел, как этот вдруг снова явился и спокойно продолжал дорогу. В это время в воздухе раздался громкий и звучный выстрел; олень сделал сильный прыжок и когда выстрел повторился, то упал на землю и несколько времени катался по снегу. Громкое: браво! раздалось из уст невидимого стрелка и из-за елей показались двое мужчин, наблюдавших, вероятно, за оленем.

- Ага, Натти! вскричал Темпль, приближаясь к убитому животному: - еслиб я знал, что вы так близко устроили свою засаду, то приберег бы свои заряды; но все же нельзя ручаться, что ни одна из моих пуль не попала в него.

- Нет, нет, отвечал тот, с спокойным смехом: - вы истратили заряд только для того, чтобы погреть свой нос в холодный вечер. Как могли вы надеяться убить взрослого оленя из такого ружья как ваше; стреляйте-ка лучше фазанов и лебедей, которых довольно y вашего дома; для них оно годится; но если вам захочется медвежьяго окорока или настоящого оленя, то я вам советовал бы употреблять лучше длинное ружье, если не хотите истратить более пороху, чем можете.

- Нет, Натти, ружье стреляет хорошо, и от него досталось уже не одному оленю, отвечал Темпль, с самодовольной улыбкой. Конечно, один ствол был заряжен мелкой, a другой крупной дробью, но ведь в олене два выстрела: один в сердце, a другой в шее, и очень может быть, Натти, что один мой.

- Ну, все равно, кто его ни застрелил, дело в том, кто его уничтожить, ответил раздраженный охотник, и, вынув нож, перерезал оленю горло. Если в олене две, пули, то разве не два выстрела были сделаны? И разве неграненый ствол мог сделать такую рану, как y него на шее. Вы не можете отрицать, Темпль, что олень пал при последнем выстреле, a выстрел этот сделан был рукой более молодой чем наша. Что касается меня, то я, хотя и бедный человек, могу обойтись и без этой дичи, но при всем том, неохотно отказался бы от своих справедливых притязаний в свободном государстве.

- Этого и не нужно, Натти: я защищаю свой выстрел только из-за чести. Животное можно оплатить несколькими доллерами, но чем можно вознаградить за честь носить олений хвост на шапке? Подумай только, как мог бы я осмеять двоюродного брата, который во всю зиму принес домой только куропатку да пару сереньких векш.

- Да, да, Темпль; дичь теперь все становятся реже, чем более распространяется порубка леса, сказал Натти, качая головой. Было время, когда я убивал из моей хижины тринадцать оленей, не считая молодых. Чтобы иметь медвежий окорок, стоило только не поспать ночь, и можно было наверно сказать, что убьешь медведя из щелей блокгауза; да притом и уснуть не было возможности, потому что волки своим воем держали настороже. Вот и Гектор, сказал Натти, дружески похлопывая по широкой спине большой черной с желтыми пятнами охотничьей собаки, с белым хвостом и лапами; посмотрите, как волки прорвали ему горло. Это случилось в ту ночь, когда они хотели вытащить y меня дичь из трубы. Да, собака вернее иного христианина: она никогда не забывает своего друга и не противится той руке, которая ее кормит.

В обращении старого охотника было что-то особенное, что сильно привлекло к нему внимание Елизаветы, так что она разсматривала его наружность и одеяние. Он был так высок и худощав, что казался выше, чем был на самом деле. На голове y него была теплая, хотя довольно потертая лисья шапка. Лицо его было также худощаво, как и вся его фигура, но черты выражали крепкое и постоянное здоровье. Его кожа получила ровный, красноватый оттенок от холода и ветра. Из-под густых бровей, сквозь которые начала уже пробиваться седина, блестел все еще ясный и искристый глаз.

Его худая шея была обнажена и доступна дождю и холоду; на том месте, где застегнуто было его верхнее платье, виднелась узенькая полоса клетчатого воротника. Остальная одежда его состояла из дубленой кожи оленя, еще покрытой волосами, поддерживаемой пестрым поясом. На ногах y него были надеты мокасины также из оленьей шкуры, украшенные колючками дикобраза; гамаши доходили до колен и были сшиты из оленьей шкуры, равно как и панталоны, y которых они оканчивались; вследствие: этого поселенцы дали ему название Кожаный Чулок. Через левое плечо надет был ремень из оленьей кожи, на котором висел олений рог, до того тонкий, что находящийся в нем порох виден был насквозь; сбоку висел кожаный ягдташ, из которого он брал порох и вновь набивал свое длинное ружье. Пока он этим занимался, судья, заботливо осмотрев раны убитого оленя, сказал;

- Я был бы очень рад, Натти, еслибы мог приписать себе честь и право на убитое животное. Положим, что от меня произошел выстрел в шею, в таком случае животное мое, так как второй был уже безполезен, - мы называем это актом суперэррогации.

- Называйте это как хотите учено, сказал охотник, держа левой рукой ружье, a правой, придавив оловянную крышку своего ягдташа, вынул кусок кожи, пропитанной салом, ввернул в нее пулю, и, продолжая говорить, с силой втиснул ее в ствол. - Называйте как хотите, но все же не вы убили оленя, он пал от руки более молодой, чем ваша и мои.

- Как вы об этом думаете, молодой человек? шутя сказал судья спутнику Натти. Кинем жребий, и если вы проиграете, то деньги принадлежать вам. Что вы на это скажете, приятель?

- Я вам скажу на это, что оленя убил я, гордо сказал молодой человек, облокотясь на ружье, столь же длинное как и y Натти.

- Итак, вы стоите двое против одного, значить, перевес на вашей стороне; мне приходится faire bonne mine an mauvais jeu, и надеяться, что вы продадите мне, оленя. Было бы очень оригинально, еслибы я не сумел воспользоваться его смертию.

- Мне нечего тут продавать, отвечал Кожаный-Чулок, в котором мы узнали нашего старого друга, Соколиного Глаза, - потому что часто случалось мне видеть, как еще прыгали животные, раненые в шею. Я не из тех людей, которые любят оттянуть то, на что другие имеют полное право.

- Натти, сегодня вы упрямо держитесь своих прав, сказал судья Темпль, в веселом расположении духа. Как вы думаете, молодой человек, достаточно дать за оленя три доллера?

крупной дроби заряжено было ваше ружье?

- Пятью, милостивый государь, возразил судья: разве вы находите это недостаточным для убиения оленя?

- О, конечно, было бы достаточно и одной дробины, отвечал тот, подходя к дереву, из-за которого вышел; но вспомните, что вы выстрелили по этому направлению, и в этом дереве находятся четыре пули.

Судья освидетельствовал на елке свежие следы, покачал головою, и отвечал:

- Вы приводите доказательства против себя самого, молодой человек. Где же пятая пуля?

- Здесь, сказал молодой человек, откинув плащ и показывая на сюртуке отверстие, откуда струились капли крови.

- Боже! с ужасом вскричал судья: - я терял здесь время, когда ближний мой страдал от моей руки, не издав даже жалобы. Садитесь скорее в сани, молодой человек; мы находимся недалеко от нашей деревни, где можем получить медицинския пособия; все необходимое будет доставлено на мой счет. Вы должны остаться y меня до совершенного выздоровления, и даже долее, если вам понравится.

- Благодарю вас за доброе намерение, но я не могу им воспользоваться: y меня есть друг, который будет сильно безпокоиться, если я не возвращусь, да притом и рана легкая - кость не повреждена; все же я думаю, что вы согласитесь на мое право на оленя.

- Согласиться! сказал взволнованный судья: я вам навсегда даю право стрелять во всех моих владениях и лесах, если это вам вздумается; доселе никому не дано было такого права, кроме Кожаного-Чулка, который, вероятно, с удовольствием разделить его с вами. Но я откупаю y вас оленя, и взамен возьмите вот это.

Старый охотник стоял спокойно, пока судья высказывал это, потом проворчал про себя:

- Многие утверждают, что право Натти стрелять на этих горах гораздо древнее права Темпля запрещать ему это.

Не обращая внимания на слова Натти, молодой человек вежливо поклонился судье и сказал ему учтиво, но с твердостью:

- Извините меня, судья Темпль, но мне нужна эта дичина.

- Но за эту сумму вы можете купить любого оленя,сказал ему судья. Возьмите, пожалуйста, ведь это сто доллеров.

Молодой человек, казалось, колебался минуту; но вдруг лицо его покрылось краской, и он вторично с низким поклоном отверг предложение. В этот момент Елисавета встала, откинула вуаль и настоятельно сказала:

- Конечно, вы не обидите так моего отца, отяготив его совесть сознанием, что он оставил в лесу без помощи человека, которого ранил. Прошу вас, поедемте с нами и согласитесь посоветоваться с доктором.

Юноша все еще колебался; но в это время судья подошел к нему, с нежным усилием толкал его и заставлял войти в сани.

- Вы не найдете помощи ближе чем в Темпльтоне, так как жилище Натти на разстоянии часа езды. Натти успокоить вашего друга, a завтра я сам отвезу вас на родину, если вы будете на этом настаивать.

- Да, мой милый, сказал Кожаный Чулок, стоявший все это время задумчиво, облокотясь на ружье, это будет в сущности самое лучшее, если ты пойдешь с ними, так как рука моя уже не годится, как в старое время, для того, чтоб вырезать пулю. Да, тридцать один год тому назад, во время войны, я целые семьдесят английских миль шел по дикой пустыне с пулей в бедре, и только уже потом твердой рукой вырезал ее карманным ножем. Старый Чингахгок подробно помнит это дело. Я встретил его с толпой Делаваров, преследовавших шайку Ирокезов, и при этом оставил краснокожему память, которую он, вероятно, унес с собой в могилу. Я схватил его сзади, и всадил ему в обнаженную кожу три пули так близко, что все три можно было покрыть доллером. Да, да, судья, я должен был прибегнуть к оленьему заряду, так как потерял форму для пуль, но ружье было так верно, что заряд не разсыпался так, как из этих двуствольных штук, с которыми вовсе не сподручно ходить на охоту.

Пока Кожаный Чулок болтал таким образом, молодой человек влез в сани, a негр положил оленя к прочей поклаже. Судья приглашал сесть также и Натти.

- Нет, нет, сказал этот, качая головой; y меня есть дома дело в сочельник. Поезжайте с молодцом и пусть доктор осмотрит его руку; да если вы случайно встретите на дороге или y озера старого Джона, то не забудьте взять его с собой. Он имеет больше понятия об излечении ружейных ране, чем все доктора на свете.

- Натти! прервал молодой охотник, не говорите дома ничего о выстреле, и как только пуля будет вынута, я принесу вам на сочельник четверть оленя.

- Тише! сказал Кожаный Чулок, знаменательно подняв палец и тихо окидывая глазами ветви красной ели и опушку леса. Скоро, однако, он остановился, поднял курок, стал на колени в снегу протянул левую руку к ружью и направил его к стволу дерева. Сидевшие в санях внимательно следили за движениями его, и таким образом скоро увидели предмет, в который целился Натти. На маленькой, сухой ветке высокой красной ели, возвышавшейся на 70 футов, сидел дикий фазан. Испуганная лаем собак, птица прижалась к стволу, и только вытянула голову и шею, чтобы взглянуть на своего преследователя. Как только курок Кожаного Чулка был направлен на фазана, он выстрелил, и птица с такою силою упала с дерева, что совсем зарылась в снег.

Собака тотчас послушалась, и Натти снова зарядил ружье с заботливостию, доведенной до высшей степени. Окончив это, он достал убитого фазана, и показал прочим, что отстрелил ему голову.

- Ну, теперь ты можешь оставить свою дичину, мой милый: эта курица будет лакомым куском старику для сочельника. Посмотрите-ка, судья, разве вы можете достать вашим ружьем на такое разстояние, не испортив ни одного пера.

Старый лесник смеялся своим обыкновенным, тихим смехом; потом, взбросив свое ружье на плечо, кивнул обществу в знак прощания, и быстрыми шагами пошел в лес. Скоро он и его собака исчезли за высокими деревьями, между тем как сани поднимались на гору.

До этого времени, судья Темпль был слишком изумлен, чтобы мог ближе разсмотреть своего спутника, но теперь он заметил, что это был юноша лет 23, статный и красивый; глубоко погруженный в мысли, молча сидел он против него.

- Я думаю, молодой человек, заметил судья, обращаясь к незнакомцу, что испуг мой заставил меня забыть ваше имя, если оно уже было произнесено, однако лицо ваше мне кажется до того знакомым, что я думаю, что видел вас уже где-нибудь раньше.

- Я здесь всего только три месяца, a вы, кажется, это время были в отсутствии, отвечал молодой человек так холодно, что y судьи прошла всякая охота продолжать разговор. Он молча отвернулся и несколько времени спокойно наблюдал его.

Лошади в это время достигли вершины горы, и чувствовали инстинктивно, что скоро конец их путешествию. Бодро закусив удила и забросив головы, быстро понеслись оне по ровной, снежной поверхности, и скоро достигли места, где дорога была довольно крута и извилинами вела в долину.

- Теперь, Лиза, сказал судья, пробуждаясь от задумчивости, теперь ты можешь видеть свою родину. Там место покоя на всю твою жизнь, и на вашу, молодой человек, если вы захотите остаться.

Те, к кому относились эти слова, обратились в ту сторону, и глазам их представился великолепный вид. Под ними лежала обширная равнина, покрытая снегом и окруженная лесистыми горами. Там и сям чрез засеки виднелись открытые места, которые хотя были невелики и островообразны, но доказывали обитаемость свою тем, что над верхушками дерев виднелся дым. С восточной стороны развивалась обширная плоскость, на которой не было ни одного растения, и только шероховатая поверхность и дымившияся из нея испарения показывали, что это было озеро, под своим зимним покровом. Узкий ручеек протекал по упомянутому месту, и течение его на несколько миль можно было узнать только по елям и пихтам, окаймлявшим берега. На крутом берегу озера лежала деревня Темпльтон, состоявшая из 50 деревянных домов, раскрашенных пестрыми красками. Дом судьи возвышался над всеми, и хотя был построен в оригинальном стиле, но все-таки импонировал своею величиною. Он был возведен, из камня, и тем отличался от других зданий.

Пока все смотрели на долину с напряженным вниманием, они услышали веселое бряцание саней, которые, казалось, быстро приближались к ним. Так как вся дорога была покрыта кустарниками, то сани можно было разглядеть лишь тогда, когда упряжки совершенно сблизились друг с другом. С первого же взгляда судья узнал находившееся в санях общество. Оно состояло из четырех мужчин, из коих один правил четырьмя превосходными конями, и гнал их по скату с уверенностью и без боязни. Это был шериф графства, Ричард Джон, двоюродный брат судьи. В санях сидел господин Гранд проповедник околодка, Лекуа, первый купец Темпльтона, и маиор Гартман, немец по происхождению; все трое были друзьями дома.

Ричард Джон остановил лошадей, и обои сани стояли друг против друга, так что сидевшие в них могли обменяться поклонами. Когда это кончилось, то Ричард снова повернул лошадей, по направлению к деревне. Как раз под местом, где стояли сани, была каменоломня и потому надо было много осторожности повернуть их так, чтобы они не скатились в пропасть. Негр предложил отпрячь передних лошадей, и это мнение сильно поддерживал судья. Но Ричард, бывший весьма самонадеянным, отверг это с пренебрежением.

- Зачем отпрягать, кузен, сказал он с не удовольствием, - лошади так смирны, как овцы; серых, как ты знаешь, я выездил сам, a вороные так близки к кнуту, что ими можно управить. Спроси господина Лекуа, есть ли тут хотя малейшая опасность.

Француз был слишком вежлив, чтобы разочаровать Ричарда в его уверенном ожидании, хотя, когда тот повернул к каменоломне, сам с ужасом посмотрел на эту бездну.

Немец оставался совершенно спокойным, но внимательно наблюдал за каждым движением. Гранд уперся о стенки саней, чтобы быть готовым выскочить.

Ричард, между тем, притиснул лошадей к снежной плотине, окаймлявшей каменоломню. Лошади заметили, что чем далее оне подвигались, тем погружались все глубже; упрямо противились оне идти дальше, и отступали на задних лошадей, не смотря на крики и кнут своего вожатого; дышловые тоже попятилась назад, сани вышли из колеи, и покрытые снегом колья оставались единственным препятствием падения их в пропасть. Сани без труда перекинулись чрез эту слабую преграду, и, прежде чем Ричард мог сообразить опасность, уже половина их висела над пропастью, глубиной в 100 футов. Француз первый заметил опасность, и в ужасе вскрикнул:

- Ах, мосье Ричард, что вы делаете. Боже мой. Боже мой!

- Чорт возьми, неужели вы хотите опрокинуть нас в пропасть, закричал немец, выглянувший из саней с необыкновенною живостью.

- Милейший господин Джон, сказал пастор, прошу вас, будьте осторожнее.

- Вперед, упрямые черти! вскричал Ричард, уверившись наконец в опасности угрожавшого ему положения и толкая нетерпеливо ногами: - вперед, проклятые животные.

- Боже, мы все погибли! вскричал судья. Елизавета пронзительно вскрикнула и цвет лица негра, сидящого в других санях, сделался грязно-серым. В этот ужасный момент, когда сани Ричарда уже перевернулись, молодой охотник наскочил на упрямых серых, которые от кнута совершенно одичали и все более пятились назад, чтобы покончить с страшным мучением. Молодой человек сильно ударил их по голове; оне быстро бросились в сторону, и попали на прежнюю дорогу. Сани, спасенные от ужасного положения, перевернулись, выкинув, без особых приключений, всех сидящих в них. Ричард полуоборотом полетел по воздуху, и не достиг всего на 20 шагов снежной плотины, которой лошади так боялись. Он держался крепко за возжи, и таким образом имел вид якоря; француз, готовый выскочить, полетел головою в снег, и ноги его, вытянутые кверху, представляли собою птичье пугало. Маиор Гартман, не терявший ни на минуту присутствия духа, первый поднялся на ноги, и сказал;

- Чорт возьми, Ричард, y вас совсем особая манера выпроваживать из саней гостей ваших.

Гранд упал на колени, не потерпев никакого вреда, и заботливо осматривал своих спутников. Первое время Ричард совершенно смешался; но, видя что никто не потерпел вреда, снова принял свой самодовольный вид.

Дукке, разве я не выказал храбрости; еще минута и все пропало; я знал, как лучше удержат бестий, удар в правую сторону и дерганье возжами привело все в настоящий порядок.

- Да, нечего сказать, много сделали твои удары и дерганье, сказал судья, чистосердечно смеясь. Вы все лежали бы в бездне раздавленными вместе с вашими лошадьми, без храброй помощи этого юноши. Где же господин Лекуа?

- Ah! mon Dieu monsieur, я еще жив, отозвался тот задыхающимся голосом. Подите сюда, мосье Агамемнон, и помогите мне подняться на ноги.

Али подскочил и помог французу встать на ноги. Мосье Лекуа выразил свое неудовольствие, но, убедившись, что совершенно невредим, снова пришел в веселое расположение духа. После насмешек над неловкостью Дикк-Джонса, в который этот однако не сознался, все сели снова в сани, и без дальнейших приключений продолжали дорогу к дому Ричарда.

У дверей дома их встретили слуги, между которыми особенно выдавались, по своему званию и наружности: дворецкий и доверенный Ричарда Джонса, Веньямин Пенгильян, старый, упрямый, но весьма добросердечный детина, и ключница, девица Птибон. С собачьей своры Ричарда раздавался страшный шум, в котором слышались всевозможные голоса, начиная с волчьяго воя до тявканья барсука. Ричард отвечал удачным передразниваньем на это громкое приветствие. Собаки, сконфуженные превосходством его, возобновили свой шум; только красивый бульдог с медным ошейником оставался спокоен. Во время шума своих собратий, он величественно подошел к Ричарду, и повернулся к Елизавете, которая поласкала его. Благородное животное узнало ее, несмотря на её многолетнее отсутствие, и выказывало свою радость. Когда она удалилась, животное наблюдало за ней, потом вошло в свою конуру, как будто сознавая, что в доме теперь есть клад, который должно охранять.

Общество в это время отправилось в освещенную залу, переоделось и расположилось весьма уютно. Все казались веселыми и довольными, только раненый молодой человек стоял y окна, облокотясь на ружье, и, казалось, строгим взглядом осматривал присутствующих. Судья, вспомнив, что надо оказать ему помощь, послал за доктором, который явился чрез несколько минут и приготовился осмотреть рану.

сделать перевязку, как дверь в залу отворилась, и в комнату вошел старый Чингахгок, Большой Змей, которого теперь жители деревни звали Джон Могикан. Много лет пронеслось над ним, и он был уже стариком, но черные глаза его блестели, как огонь, и туловище его было так же крепко и прямо, как в дни молодости. Заметив, что присутствующие обратили на него внимание, он спустил с плеч плащ, покрывавший верхнюю часть его тела, подошел к молодому охотнику, осмотрел его рану, и кинул взор на судью, который был изумлен странными приемами индейца, но все же протянул ему руку и сказал:

- Добро пожаловать, Джон, не хочешь ли ты принять на себя лечение своего друга?

- Бледнолицые не любят крови, ответил Чингахгок по-английски, но все же молодой орел был ранен рукой, которая не должна делать ничего дурного.

- Могикан, старый Джон Могикан, не думай, что я с намерением пролил человеческую кровь.

- Часто злой дух поселяется в лучших сердцах

- Уши мои открыты, и я слышу слова моего брата: он невинен и не хотел сделать ничего дурного.

Старый индеец взял корзинку, в которой были разные травы, и искусно сделал перевязку молодому человеку.

- Я не хочу вас более безпокоить, сказал молодой человек, надевая платье. Теперь нам остается только решить наши права на оленя, господин судья.

- Я соглашаюсь, что он принадлежит вам; но останьтесь y нас до завтра, тогда мы решим это дело к удовлетворению обеих сторон и приведем его в ясность.

- Но он будет ваш решительно весь, исключая спины, перебил Джон своего брата.

- Вы как раз оставляете ту часть животного, которою я могу пользоваться. Мне нужно спину, и я должен иметь ее.

- Должен? повторил Ричард: долг есть крепкий грех, крепче даже внутренностей оленя.

- Да, должен, сказал молодой человек, гордо откинув голову, если только человек должен пользоваться тем, что он убил.

же есть имя, молодой человек? и я вас опять увижу, чтобы загладить вред, причиненный вам мною.

- Меня зовут Оливер Эдвардс, и меня легко найти; я живу по соседству, и мне не зачем прятаться, так как я не сделал никому зла.

Молодой человек покраснел, низко поклонился, и ответил:

- Хорошо, я завтра навещу судью Темпля, и в знак дружбы воспользуюсь предложенными санями.

Незнакомец с минуту стоял неподвижно и озабоченно, потом дико и живо осмотрел комнату своими темными глазами, поклонился и вышел из нея с миной, устранявшей всякую попытку удержать его.

- Странно, сказал Мармадуке, так молод и так несговорчив; вероятно, завтра, когда он придет сюда, с ним легче будет сговорить.

Елизавета, к которой обращены были эти слова, ничего не отвечала, повернулась и прошла чрез зал в столовую, куда последовало и все общество, исключая Чингахгока, который, накинув плащ; отправился в свою хижину.