Поселенцы.
Глава девятая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Поселенцы. Глава девятая. (старая орфография)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Шериф Ричард Джонс на другой день ночью возвратился домой. Он открыл фальшивых монетчиков и входил в деревню с вооруженной силой, помощником судьи и констаблем. Последние с пойманными отправились в окружную тюрьму, пока шериф по большой дороге шел к господскому дому.

Веньямин Пумп отворил дверь своему покровителю и уведомил его о всем происшедшем в его отсутствие. Как только шериф узнал все новости, то сейчас же надел шляпу, велел дворецкому, запереть все двери и ложиться спать, a сам скорыми шагами вышел из дома, чтобы найти в тюрьме констабля и помощников судьи. Он нашел их еще неспящими, мигом собрал от осьми до десяти человек и с ними чрез деревню отправился к берегу озера, a оттуда прямо к хижине Кожаного-Чулка. Во время дороги шериф объяснил своим спутникам поступок Кожаного-Чулка и приказал им быть храбрыми и деятельными при взятии этого человека.

Подойдя к хижине Кожаного-Чулка, он указал своим людям посты, где они могли быть ограждены от собак и выстрелов, a сам отправился прямо к месту, где была хижина. Достигнув его, он с удивлением увидел только дымящияся развалины, и тотчас позвал своих спутников.

Вся группа стояла полная удивления, как вдруг из темноты вышла высокая фигура, попирая ногами горячую золу с потухавшими искрами. Ричард тотчас же узнал черты Кожаного-Чулка, стоявшого перед ним с открытой головой и оглядывавшого окружающих его скорее с озабоченностью, чем с досадой.

- Чего хотите вы от безпомощного старика? спросил он торжественно. Вы выгнали Божие творение из пустыни, куда переселила его воля Всевышняго, принесли все безпокойства в местность, где с незапамятных времен никто не затрогивал друг друга. Мало этого, вы отняли y меня, жившого здесь 40 лет, дом и кров, которые я предал пламени только для того, чтобы ваша испорченность и нововведения не запятнали их. Да, вы принудили меня зажечь это строение, под которым я пользовался дарами неба целых пол-столетия, теперь же я должен грустить о пепле, лежащем под моими ногами, как грустит человек, потерявший самое дорогое ему в мире. Вы наполнили горьким чувством против всего мира сердце человека, не желавшого никому зла, и довели его до того, что он лучше бы желал быть животным; и теперь, когда он воротился сюда, чтобы в последний раз увидеть свою хижину, прежде чем она превратится в золу, вы в полночь преследуете его, как собаки, бегущия по следам раздразненного, умирающого оленя. Чего хотите вы от меня? Я один против многих и пришел не сражаться, a грустить; если на это воля божия, то поступайте как хотите.

Старик после этих слов серьезно посмотрел на своих преследователей. В это время огонь от его хижины бросал матовый свет на его почтенную личность. Констабли невольно отступили в темноту от места пожара и предоставляли Натти свободный путь к побегу в кусты, где преследование было бы безполезно. Но он не обратил на это внимания и каждого человека оглядел по очереди, как бы желая знать, кто первый прикоснется к нему. Никто не обнаружил этого желания, пока Ричард не вышел, извиняясь своей судейской обязанностию, и не арестовал старого охотника. Другие последовали его примеру, поместили Кожаного-Чулка в средину, и под предводительством шерифа возвратились в деревню; потом разошлись, посадив предварительно старого Натти в тюрьму.

В присутственный день множество народа собралось в суде и между ними присяжные, судьи и адвокаты. Когда Мармадук Темпль занял председательское место, то присяжных привели к присяге, объяснили сущность жалобы, и судилище приступило к делу. В зале господствовала глубокая тишина, пока молчание не было прервано волнением слушателей, и вскоре затем к перилам подошел Кожаный-Чулок. Затем опять наступило такое мертвое молчание, что слышно было тяжелое дыхание преступника.

Одежда Натти, как обыкновенно, состояла из оленьей кожи. Ему в первый раз приходилось переступить за порог суда, и потому к его обыкновенному чувству присоединилась немалая доля любопытства. Он поднял глаза на скамью судей, потом на присяжных, на адвокатов, на массу народа, и везде встречал направленные на него взгляды.

- Снимите вашу шапку, подсудимый! сказал судья Темпль.

Но приказание не было исполнено; может быть потому, что его не слышали.

- Натаниель Бумпо, здесь не стоят с покрытой головой, повторил судья.

При звуке своего имени Натти вздрогнул, обратился к судейской скамье, и сказал:

- Как?

Адвокат, по имени Липит, был дан на помощь узнику. Он поднялся и что-то шепнул ему на-ухо, после чего Натти радушно кивнул головой и снял шапку.

- Господин обвинитель! сказал судья: обвиненный готовь; изложите вашу жалобу.

Призванный господин Шооль начал громко читать обвинение, которое в особенности касалось оскорбления. Натти серьезно и внимательно слушал, и с таким вниманием обратился к читающему, что выказывал этим глубокое и искреннее участие. Когда окончилось чтение, он выпрямился с глубоким вздохом. Слушатели надеялись услышать его голос, но Натти молчал, и судья опять начал:

- Вы слышали, что говорят против вас, Бумпо? Что можете вы возразить на это?

Кожаный-Чулок задумчиво опустил голову, но тотчас же поднял ее и засмеялся своим обыкновенным смехом, потом сказал:

Когда я находился в Шотландии, постойте, это, кажется, было в первых годах последней войны...

- Господин Липит, - вмешался судья, - так как вы адвокат обвиняемого, то объясните ему, что от него требуется. Если вы не исполните этого, то суд назначить ему другого защитника.

После такого приказа законовед встал, тихо поговорил с старым охотником и объяснил суду, что они ожидают дальнейших вопросов.

- В чем виноваты вы и в чем нет, Натаниель Бумпо? спросил судья.

- Я с покойной совестью могу сказать, что не виноват, уверенно сказал Натти. - Если поступаешь справедливо, то не может быть и разговора о вине. Я скорее дал бы убить себя на месте, чем позволил бы Гираму Долитлю перешагнуть мой порог.

- Хорошо, сказал судья, продолжайте дело, господин обвинитель, вы, секретарь, запишите показания обвиняемого.

Господин Шооль встал, пригласив за перила Гирама, который должен был подписать свое показание в этом деле. Затем встал Липит и предложил свидетелям вопросы.

- Господин Долитль, я спрашиваю вас в виду суда, вашей совести и знания законов; имели ли вы право врываться в хижину этого человека?

- Сударь, - с замешательством, откашливаясь сказал Гирам, - я думаю... что... по силе законов... гласит.. предвидя... хотя и не настоящий, строгий закон... я думаю... было законное право... но в сущности дело... Билли не хотел начать, то я думал, что мне следовало в это вмешаться.

- Я еще раз спрашиваю вас, Гирам Долитль, повторил юрист: этот старый, храбрый человек запрещал вам несколько раз входить в его дом или нет?

- Ну, да, сказать правду, я должен признаться, что он был очень негостеприимен, но он должен был видеть, что я пришел навестить его дружественно, как соседа.

- Так вы допускаете, что хотели только навестить Бумпо, не имея в виду законов. Заметьте, господа присяжные, слова свидетеля Гирама Долитля. Он как сосед дружески пришел навестить его. Однако, отвечайте мне на вопрос: Бумпо воспрещал вам вход?

- Мы несколько поспорили, отвечал Гирам: однако, я ясно прочел ему мое поручение.

- Еще раз повторяю вам мой вопрос: разве не довольно ясно запретил вам входить в свое жилище Бумпо?

- Да, y нас произошел довольно жаркий спор, но ведь y меня было поручение; оно и теперь y меня в кармане, и если суд хочет принять во внимание, то...

- Свидетель, прервал судья Темпль, отвечайте на вопрос: был вам воспрещен вход или нет?

- Ну да, я могу думать...

- Я должен получить ясный ответ, серьезно отвечал судья.

- Ну да, он делал это.

- A вы все-таки после запрещения пытались ворваться?

- Продолжайте допрос, господин Липить, сказал судья защитнику Натти.

Но этот, увидев, что произвел выгодное впечатление для защищаемого, казалось, считал ненужным продолжать защиту Натти.

- Нет, сударь, дальнейшее я предоставляю вам, мой долг окончен.

- Господин Шооль, имеете вы еще что-либо присовокупить?

Шооль ответил отрицательно. Тогда судья встал и просил присяжных составить заключение о деле. Спустя несколько минут, суд объявил Натти не винным.

- Натти освобожден от обвинения, сказал судья.

- Что? спросил Натти.

- В отношении нападения на Долитля, вы объявлены невинным.

- Нет, нет, я не отказываюсь, что немного грубо схватил его за плечо, - сказал Натти с детской откровенностию; - я его...

- Молчите, Натти, заметил судья: вы свободны, - тем дело и кончается.

При этих словах на лице Натти явилось чистое выражение радости. Он надел шапку, подошел к перилам и с чувством сказал:

- Ну, судья Темпль, я должен похвалить вас, что закон не поступил со мной так жестоко, как я опасался, и Бог наградить вас за оказанное мне сегодня снисхождение.

Он хотел уйти, но жезл констабля воспрепятствовал ему. Липит шепнул ему несколько слов, и Натти возвратился к своему месту, снял шапку и с страждущим, покорным видом поглаживал свои тонкие, седые волосы.

- Господин обвинитель, приведите другое обвинение, - сказал судья, делая вид, что занят составлением акта.

Шооль обвинял преступника в том, что он вооруженно сопротивлялся законному полномочию при обыске дома. От преступника снова требовали оправдания, и Липит приблизился к нему, чтобы сказать нужные ответы. Но некоторые выражения Шооля так обидели чувство старого охотника, что он забыл всякую осторожность и вскричал:

- Это богопротивная ложь! я не хочу человеческой крови, и даже Мингосы не упрекнуть, чтоб я когда-нибудь жаждал её. Я дрался как солдат, который чтит Бога и начальника. Я стрелял в воинов, бодро стоящих на ногах. Я даже не убил ни одного спящого изменника Ирокеза; и в пустыне есть Бог, хотя многие и сомневаются в этом.

- Думайте о вашем возражении, сказал судья: вас обвиняют в поднятии ружья против исполнителя законов; виноваты вы или нет?

Натти, высказавшись, некоторое время спокойно и задумчиво отдыхал, облокотясь на перила; потом с тихим смехом поднял голову, кивнул в ту сторону, где стоял порубщик, и сказал:

- Неужели думаете вы, что Кирби стоял бы тут, если бы я воспользовался ружьем?

- Да, отвечал Натти. Билли Кирби знает, что я не стрелял. Что, Билли, помните вы последний выстрел в индейку? Да, это был веселый праздник. Но теперь я далеко не так стреляю, как прежде.

- Запишите объявление невинности, сказал судья, видимо тронутый детским простодушием старого охотника.

Потом при вторичном обвинении, последовала присяга свидетелей, затем было объявлено подозрение, по которому был арестован Натти, обвинение, передача полномочия и присяга Билли, которая была сделана по форме законов. Наконец прибавили, как Билли был принять Кожаным-Чулком, и ясно доказали, что Натти грозил выстрелить, если он исполнит свое поручение. Все это было подтверждено Иотаном; затем и порубщика потребовали к перилам.

Билли дал довольно запутанное объяснение, так что Шооль должен был помочь ему несколькими вопросами.

- Вы требовали по закону войти в хижину Натти, как видно из бумаг? Может быть, вы были удержаны в исполнении вашего поручения его угрозами и страхом ружья?

- Я нисколько не заботился о его ружье, ответил Билли: разве может застращать меня старый Кожаный-Чулок?

- Однако, перед этим вы сказали, будто думали, что он хочет стрелять в вас.

- Да, я думал это, и надеюсь, что и с вами было бы то же, господин стряпчий, если бы вы увидели, как он прицелился, и как при этом сверкали глаза его. Но я все-таки предполагал, что он хочет лишь запугать меня, a потому и покончил дело. Кожаный-Чулок дал мне кожу, и таким образом все дело уладилось.

- Да, Билли, это была счастливая мысль выкинуть тебе кожу, сказал Натти. - A то легко могло бы дойти до кровопролития, и если бы я убил тебя, то, вероятно, во всю жизнь не имел бы часа покоя.

- Продолжайте доклад, Шооль, сказал Темпль, чтоб скорее кончить дело.

Шооль объявил, что доклад кончен, и вместо его начал говорить Липит, адвокат обвиняемого.

- Так вы не испугались, Кирби? спросил он порубщика.

- Нисколько, отвечал Билли, самодовольно поглядывая на свои исполинские члены: я не позволю легко согнуть себя в бараний рог.

- Да, да; вы, кажется, неустрашимый человек. Где вы родились?

- В Фертоне. Это гористая местность, но прекрасная почва, отличные буковые и кленовые леса.

- Да, я слышал об этом, ответил Липит: там учились вы стрелять?

- Да, после Натти я первый стрелок в округе. Я с тех пор признал его своим учителем, как он убил на лету голубя.

Кожаный-Чулок засмеялся и, протянув ему свою сухую руку, сказал:

- Вы еще молоды, Кирби, и не испытали того, что я; но вот вам моя рука, я не имею против вас злобы.

- Здесь не место для таких объяснений; господин Липит, допросите этих свидетелей, если не хотите, чтоб я водворил порядок.

Адвокат обратился к Билли и спросил:

- Вы тут же дружелюбно покончили дело, Билли, не правда ли?

- Натти дал мне кожу; в какие же переговоры мог я еще пускаться. Что касается меня, то я не считаю за грех убивать оленей в это время года.

- И вы разстались друзьями, так что еслиб вас не заставили, то вам бы и в голову не пришло представить дело в суд?

- Конечно, нет; он дал мне кожу, и я ничего не имел против старика, хотя он немного и обругал господина Долитля.

- Я окончил, сэр, - сказал Липит, обращаясь к судье, и сел с видом человека, уверенного в успехе.

Судья должен был исполнить свою обязанность, но таким образом, чтобы как можно более сделать в пользу преступника. Однако ему пришлось привести в ясность факты, чтобы не произошло недоразумения. Он окончил речь такими словами:

- Господа! если верить словам свидетелей, то должно обвинить преступника; но если вы одного со мной мнения, что он не хотел нанести вред Билли Кирби, то должны судить Натаниеля Бумпо с осторожностью и снисходительностью.

Присяжные пошептались между собой и потом произнесли приговор над обвиненным. Судья, тихо посоветовавшись с членами суда, воскликнул: Натаниель Бумпо!

- Здесь! отвечал старый охотник, поднявшись с места.

- Слушайте меня, продолжал судья: при произнесении приговора, суд хотя имел в виду ваше незнание законов, но все же должен был наказать ваш проступок. Он освободил вас от кнута, взяв в соображение ваши лета, но присудил, чтобы вы отправились отсюда в открытую тюрьму и содержались там в продолжение часа. Вы обязуетесь заплатить 100 доллеров; должны выдержать тридцати-дневный арест в городской тюрьме, и не будете выпущены, пока не уплатите вышесказанных 100 доллеров; я считаю себя обязанным, Натаниель Бумпо....

- Где же взять мне эти деньги? поспешно прервал его Кожаный-Чулок. Вы ведь не даете мне награды за пантеру, потому что я убил оленя; где же такому старику, как я, найти в лесу столько золота и серебра. Нет, судья, придумайте что-нибудь лучше, чем на остатки моей жизни запереть меня в тюрьму.

- Если вы имеете что возразить на решение, то суд выслушает вас, с кротким участием ответил судья.

- У меня много есть, что возразить, вскричал Натти с душевным страхом, судорожно схватившись за прутья перил. Где взять мне деньги? Пустите меня в горы и леса дышать свежим воздухом, и я, не смотря на мои 80 лет, до исхода осени постараюсь уплатить вам всю сумму. Я уверен, что вы на столько благоразумны, чтобы видеть, как безстыдно и ужасно запереть в тюрьму старика, который проводит свои дни в том месте, где всегда может смотреть на небо.

- Я должен следовать закону и руководствоваться им.

- Ах, судья Темпль, не говорите мне о законах! прервал его Натти. Разве кровожадная пантера заботилась о законах, когда жаждала жизни вашего единственного дитяти? Дочь ваша на коленях просила y Бога большей милости, чем я от вас, - и Бог услышал ее. Вы думаете, что если на мою просьбу вы ответите отрицательно, то Бог не услышит этого!

- Чувства мои не могут иметь ничего общого с....

- Слушайте меня, судья, прервал его старик, и вы услышите голос разсудка. Я блуждал по этим горам, когда вы не были еще судьей, но ребенком находились в объятиях вашей матери, и чувство мое сказало мне, что я до смерти могу ходить по ним. Помните то время, когда вы приехали к этому озеру, - тогда не было здесь тюрем, чтобы запирать туда честных людей. Разве не предоставил я вам медвежью кожу и не утолил вашего голода? И за мое радушие вы хотите отплатить мне тюрьмой. 100 доллеров! Где взять мне столько денег? Нет, нет, судья; хотя о вас много говорят дурного, но вы не будете так жестоки, чтобы заставить умереть в тюрьме старика за то, что он защищал свои права. Отпустите меня, уж я довольно долго был в этой тесноте; я стремлюсь на чистый воздух и в леса. Не заботьтесь обо мне, судья, я заплачу штраф, пока в лесу будут олени, a y озер бобры. Где мои собаки? Подите сюда! Нам предстоит работа не по летам. Но если я обещал, то все будет исполнено в точности.

Веньямин Пумп успел пробиться сквозь толпу и одной ногой стоял на окне, a другой на скамье присяжных. К удивлению судей, он начал говорить и после некоторого усилия вытащил из кармана кошелек, сказав:

- Если вы, господа, позволите мне стать против его преследователей, то вот безделица, которая уменьшит опасность. Здесь в кошельке 25 испанских талеров; я хотел бы, чтоб здесь было более, но так как этого не случилось, то я попрошу Ричарда Джонса спрятать их, пока Натти не выпустят, и потом отдать их ему.

Удивление от такой неожиданной выходки произвело всеобщее движение в зале суда и было прервано стуком шпаги по столу и громким голосом, призывающим к порядку.

- Надо покончить дело, - сказал судья, желая подавить свое волнение. - Отведите наверх преступника, констабль, - прибавил он. - Что теперь на очереди, господин секретарь?

Натти, кажется, примирился с жестокой судьбой: молчаливо опустив голову на грудь, без сопротивления последовал он за судьями. Зрители дали место преступнику, и как только он вышел из залы, толпа кинулась за ним, чтобы видеть позор старого охотника.

На лобном месте множество народа окружило Натти. Между тем, констабль поднял вверх жезл и указал на отверстия, в которые Натти должен был вложить ноги. Кожаный-Чулок, нимало не возражая против наказания, спокойно уселся на землю, и даже не вздохнул, когда члены его вкладывали в отверстия, хотя и кидал болезненные взгляды, как бы прося сочувствия своим страданиям. В грубой толпе он не видел ни малейшого сострадания, но нигде не заметил и безчувственной радости; слух его не был оскорблен ни одним бранным словом, какие при подобных случаях охотно высказываются.

Только-что констабль хотел опустить верхнюю доску, как Веньямин, протиснувшийся к преступнику, грубо начал разговор, как бы желая подать повод к спору.

- Где принято, чтоб надевать людям такие деревянные чулки? спросил он y констабля, и какую приносят они пользу?

- Я повинуюсь приказанию суда, господин Веньямин, ответил этот: - вероятно, на то есть законные причины.

- Положим, так; но спрашиваю вас: что ж из этого выйдет? ведь эта штука не причиняет боли, a безсмысленно держать человека за пятки из одного дурачества!...

- Ведь не жаль, Веньямин, выставить напоказ поселенцам, как медведя, старого восьмидесятилетняго человека? грустно спросил Натти. - Ведь не жаль старого солдата, который много раз стоял пред неприятелем и видел пред собою смерть, поставить на место, где мальчишки будут указывать на него пальцами и осмеивать его? Ведь не больно оскорбить самолюбие честного человека и обходиться с ним, как с диким животным?

Веньямин дико осмотрелся кругом, и если бы увидел хоть одно смеющееся лицо, то, вероятно, произошел бы горячий спор; но так как он везде встретил хладнокровие или сострадательные взгляды, то спокойно уселся возле охотника, воткнул обе ноги в пустые отверстия и сказал:

- Ну, опускайте, господин констабль: пусть придет человек, который желает видеть медведя; он найдет здесь двух, и из них одного, который, в случае нужды, так же хорошо умеет кусаться, как и ворчать.

- Но ведь y меня нет приказания запереть вас в клетку! вскричал констабль. Выходите оттуда, и не мешайте мне исполнять мою обязанность.

- По мне пожалуй, отвечал констабль, запирая клетку. Ведь никому не будет вреда, если запрешь человека, который сам идет в заключение.

Чтобы предупредить беду, замыкание произошло довольно скоро, ибо как только зрители увидели Веньямина в новом положении, ими овладела такая веселость, что большая часть разразилась смехом. Дворецкий сильно старался получить свободу, намереваясь с ближайшим к нему затеять спор.

- Послушайте, господин констабль, вскричал он, - откройте-ка подножку, чтоб я мог доказать тому мошеннику, над кем он смеет насмехаться.

- Нет, нет, господин Пумп, этого нельзя. Вы сами заперли себя, и должны остаться там до срока, назначенного преступнику. Так как барахтанье и сопротивление ни к чему не повели, то Вениамин последовал примеру спокойного повиновения своего товарища, и удовольствовался тем, что выразил на своем грубом лице презрение, доказывавшее, что злоба его уступила место другому чувству. Наконец, он обратился к своему сотоварищу и со всем добродушием, каким обладал, начал утешать его; однако, скоро прекратил он это, увидев подходившого Гирама Долитля. Доносчик, приблизившись к концу клетки, где сидел Веньямин, расположился против Кожаного-Чулка на безопасном разстоянии. Резкие и проницательные взгляды, которые бросал Натти на своего врага, казалось, сначала испугали жалкого малого и поставили его в неловкое положение, обыкновенно ему чуждое. Но он скоро собрался с духом, равнодушно посмотрел на небо и сказал хладнокровно, как бы нечаянно встретясь с своим другом.

Натти с отвращением и пренебрежением отвернулся от жалкого человека, между тем как Веньямин постоянно внимательно разглядывал его.

После некоторого молчания, Гирам продолжал:

- Да, облака, кажется, не содержат нисколько влажности, и земля везде покрыта трещинами. Насколько я понимаю, если не пойдет скоро дождь, то урожай будет плох.

- Зачем вам дождь из облаков? сказал раздраженный Кожаный-Чулок. - Вы выжимаете слезы из глаз стариков, бедных больных. Прочь! удалитесь отсюда! Хотя ты и создан по образу Божию, но в сердце твоем поселился дьявол. Прочь! прочь, говорю тебе! Сердце мое полно страданий, но при виде твоем оно наполняется желчью.

с силами. Потом он опять поставил его на ноги, и оба внимательно смотрели друг на друга.

- Хорош гусь, господин! Долитль! - кричал изо всей силы Веньямин: хорош гусь! Мало вам, что вы довели до клетки старого, честного человека, вы пришли сюда, чтоб опозорить и осмеять его. Подождите-ка, мы посмотрим, кто кого пересилит.

- Иотан! кричал испуганный Гирам: - позовите сюда констаблей! Смиритесь, господин Петильям; я приказываю вам быть спокойным!

- Ну, ужь между вами давно было больше спокойствия, чем любви, но теперь это должно кончиться! вскричал дворецкий, нервически подымая свой кулак. Соберитесь с духом. Как нравится вам этот кузнечный молот?

- Троньте меня, если достанет храбрости! вскричал Гирам как только мог громко, потому что тот схватил его за горло: - Прикоснитесь, если смеете!

Действия дворецкого были в высшей степени насильственны, потому что он опустил свой кулак на физиономию Гирама, как на наковальню, и все окружающие пришли в ужас и замешательство. Зрители стиснулись y клетки, между тем как некоторые поспешили в суд, чтобы дать знать об этом. Мальчишки вперегонку побежали за женой Долитля и объявили ей неприятное положение мужа.

Веньямин с необыкновенной ловкостью и усердно работал, одной рукой держа противника, a другой продолжая колотить его по лицу. Он решительно обезобразил лицо Долитля и сделал его коричнево-синим. Ричард пробивал себе дорогу сквозь толпу и продирался к месту драки.

- Господин Долитль! - кричал он: - как могли вы забыться до такой степени, чтобы нарушить спокойствие, ввести в обиду суд и так жестоко обойтись с бедным Веньямином.

При звуке голоса Ричарда, Веньямин приостановился в своем приятном занятии и этим дал время Гираму обратить к шерифу свою разбитую физиономию.

Между тем дело было объяснено шерифу, и он с упреком обратился к дворецкому:

- Веньямин! - сказал он: - как попали вы в клетку? Я всегда любил и уважал вас, думая, что вы тихи и скромны, как овца; но теперь вижу, что вы срамите не только себя, но и своего друга и покровителя. Боже! господин Долитль! - прибавил он: - ведь он своротил вам всю физиономию на сторону.

Гирам, между тем, встал на ноги и, увидев себя освобожденным от кулаков своего врага, разразился злобою и требовал, чтобы за него отмстили. Так как обида произошла слишком публично, чтоб могла остаться без внимания, то шериф обязан был посадить в тюрьму своего дворецкого, которого действительно любил. В это время срок для Натти окончился, и Веньямин, узнав, что они оба, по крайней мере, одну ночь проведут в темнице вместе, нисколько не противился этой мере, и когда констабли ввели его в заключение, то объявил им следующее:

- Я чрезвычайно малым считаю разделить заключение с таким человеком, как честный Натти Бумпо; но утверждаю, что безразсудно сказать, что человек заслуживает что-нибудь хуже двойной порции рому, за то, что своротил на сторону физиономию такому человеку, как Долитль. Нет животного хуже этого мошенника в целом околотке, и если он не камень, то найдет что рассказать обо мне. Что же тут такого ужасного, господин Ричард, что вы принимаете это так близко к сердцу? Это происходило решительно как в регулярной войне: он имел даже преимущество тем, что противник его стоял на якоре.

После обеда Веньямин много болтал с прохожими сквозь решетчатое окно. Натти же большими шагами ходил взад и вперед, молча, спустя голову на грудь. Иногда он поднимал голову и смотрел на праздношатающихся, и в этот момент на лице его мелькало веселое выражение самозабвения, которое скоро уступало место задумчивости.

В сумерки приходил Эдвардс и несколько времени серьезно разговаривал с своим другом. Вероятно, он приносил утешение старому, доброму охотнику, потому что как только последний удалился, то этот бросился на постель и погрузился в глубокий, тихий сон.

Любопытные зрители истощили, наконец, красноречие дворецкого, и когда Натти спал и последний собеседник, Билли Кирби удалился в восемь часов вечера, то Веньямин отправился на покой, завесив предварительно отверстие, чтобы защититься от сквозного ветра.