Поселенцы.
Глава одиннадцатая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Поселенцы. Глава одиннадцатая. (старая орфография)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

На следующий день утром Елисавета и Луиза отправились в лавку Лекуа, чтоб исполнить обещание, данное Натти. Купив пороху, оне оставили лавку и молча продолжали свою прогулку. Несколько раз Луиза начинала говорить что-то, но y ней недоставало на это духу.

- Может, вы нездоровы? спросила Елисавета, заметив нерешительность своей подруги. - Если так, то нам лучше вернуться домой, и в другой раз найти случай исполнить желание старого Натти.

- Нет, я не больна, но боюсь, отвечала Луиза: - Никогда не решаюсь я идти на эту гору, если нет около меня защитника. Я не могу идти далее, и чувствую, что слабею.

Это объяснение неприятно смутило Елисавету; она на минуту задумалась, не зная, на что решиться в настоящем положении. Однако, она тотчас отбросила нерешительность, сообразив, что время действовать, a не думать, и ответила.

- Хорошо же, я должна одна решиться на это отчаянное предприятие, если только оно таково, и не могу никому довериться, иначе Натти будет открыт. Подождите по крайней мере y подошвы горы, чтобы люди не увидели меня одну, идущую в горы. Подождите меня, Луиза, пока я возвращусь.

- Да, с удовольствием, даже если вы отлучитесь на целый год, только не требуйте, чтоб я шла с вами в горы.

Так как Елисавета убедилась, что дрожащая подруга её действительно не могла идти далее, то оставила ее вблизи большой дороги, откуда ей видно было селение без того, чтобы самой быть замеченной прохожими, и одна продолжала путь. Твердыми и быстрыми шагами спустилась она по горной тропинке и, пройдя мимо отверстий в кустах, по временам останавливалась на минуту, чтобы вздохнуть или несколько полюбоваться чудным видом. Продолжавшаяся долгое время засуха превратила зелень долины в коричневатый цвет, и теперь ей именно недоставало того приятного для глаз и веселого вида который обыкновенно представляет раннее лето. Даже небо казалось повреждено было сухостью земли, ибо солнце закрылось туманом, распространившимся по всей атмосфере. Синева небесного свода едва была видна и только местами просвечивала сквозь туман. Воздух, который вдыхала Елисавета, был горяч и сух, и когда она должна была сойти с проложенной тропинки, то почувствовала грудь свою сдавленною до задушения. Тем не менее, она подвигалась вперед, с твердой решимостью исполнить свое обещание и не оставить старого охотника без поддержки в его безпомощном состоянии.

На вершине горы находилось небольшое открытое место, с которого можно было обозреть всю долину и селение. Здесь надеялась она встретить охотника и шла туда так поспешно, как только позволила крутая дорога и густая чаща леса. Безчисленные обломки скал, сваленные деревья и обломанные ветви затрудняли её путь, но она с решительностию превозмогла все эти препятствия и даже несколько минут ранее определенного времени достигла назначенного пункта.

На минуту Елисавета присела на пень, чтобы отдохнуть, потом бросила взгляд вокруг и стала искать своего старого друга. Зоркий глаз убедил ее, что его нет еще, и потому она встала, пошла вдоль опушки леса и изследовала вблизи место, где бы Натти мог спрятаться. Но и это старание её было напрасно. Тогда, собравшись с силами, решилась она в этом уединенном месте прибегнуть к своему голосу.

- Натти! Натти! Кожаный-Чулок! Эй, Натти! кричала она по всем направлениям, но не получала никакого ответа, кроме эха её собственного звонкого голоса, раздававшагося по сухому лесу.

Тогда Елисавета приблизилась к краю рощи, где в ответ на крик её послышался слабый, но явственно слышный свист. Она ни минуты не сомневалась, что Натти ожидает ее и этим свистом хочет дать знать о своем присутствии. Поэтому она спустилась с горы на сто футов, пока достигла небольшой, природной терасы, на дне которой несколько дерев пустили корни в трещине скалы. Она дошла до края этой терасы и стала смотреть вниз чрез отвесный обрыв на передней стороне, как вдруг шум сухих листьев возле нея дал взорам её другое направление. Она испугалась предмета, представившагося её глазам, но минуту спустя снова вернулось к ней присутствие духа, и твердыми шагами, не без любопытства подошла она ближе.

Здесь сидел Чингахгок на стволе сваленного дуба, обратив свою темную фигуру к девушке и направив глаза на лицо её с таким диким видом, что менее решительная непременно испугалась бы его. Плащ его соскользнул с плеча и окружил его живописными складками, так что вся верхняя часть его тела - грудь, руки и спина - были обнажены. Длинные черные волосы были заплетены и висели вниз по спине, так что высокий лоб свободно возвышался над проницательными глазами. В ушах его, согласно индийскому обычаю, вдеты были украшения из серебра и жемчуга. Подобные же украшения висели из его ноздрей над губами и упирались в подбородок. Лицо и все тело раскрашены были фантастическим образом, и вся наружность его представляла индийского воина, приготовившагося на чрезвычайно важное дело.

- Чингахгок, старый приятель! как поживаете? спросила Елисавета, быстро приближаясь к нему: - Что вас так редко видно в деревне? Вы обещали мне корзину, за которую я давно уже приготовила вам ситцевую рубаху.

Индеец несколько времени пристально смотрел на девушку, не давая никакого ответа, но наконец сказал:

- Рука Чингахгока не плетет более корзин и ему не нужно рубахи.

- Но, если понадобится, то он знает теперь, где найти ее, возразила Елисавета. - В самом деле, старый друг мой, мне кажется, что вы имеете право требовать от нас всего, чего можете желать или в чем встретите нужду.

- Послушай меня, дочь моя, отвечал Чингахгок с торжественною важностью. - Уже прошло шестьдесят лет с тех пор, как Чингахгок был молод. В то время он был гибок как сосна, верен как пуля Натти, силен как буйвол и быстр как пантера. Когда народ его преследовал врагов своих, то Чингахгок находил их след! Когда народ его делал празднества и считал скальпы врагов, то на его поясе висело большее число их; когда женщины плакали и жаловались на недостаточность мяса для насыщения их детей, то Чингахгок был первый на охоте, и пуля его была быстрее оленя. В это время, дочь моя, Чингахгок делал зарубки на деревьях своим томагавком, чтобы Мингосы знали, где можно найти его, но корзин тогда он не делал.

- Эти времена прошли, старый храбрец, возразила Елисавета. - Народ ваш исчез, и вместо того, чтоб преследовать врагов, вы научились жить в мире.

- Дочь моя, подойди сюда; здесь ты можешь видеть озеро, жилище твоего отца, и берега извилистой Сускеганны. Чингахгок был молод, когда племя его, после совещания, подарило эту страну, и соплеменники отдали все тому, кого любили. Ни один Делавар не стрелял на его земле оленей и не ловил птиц, ибо все принадлежало ему.

- Разве Чингахгок не жил мирно?

раздробляли друг другу черепы своими томагавками! Он видел, как страна эта отнята была y прежнего властелина её и его потомков и перешла в другия руки. Разве это не значит жить мирно, дочь моя?

- Но разве Делавары тоже не сражались? спросила Елисавета. - Разве они не променяли свою землю на порох, покрывала и другие товары?

- Где товары, за которые куплены были права прежнего владельца? спросил индеец, остановив свои темные глаза пристально и пытливо на лице Елисаветы. - У меня в жилище они? Сказали разве ему: брать, продай нам землю за это золото, серебро, товары и ружья? Нет, землю от него отняли, как берут скальп y врага. Разве это мир?

- Чингахгок, я этого не понимаю! возразила Елисавета. - Вы судили бы иначе, если бы вам известны были наши законы и обычаи. Не думайте только ничего дурного о моем отце: он добр и справедлив.

- Да, он справедлив, и я сказал орленку, что он окажет ему справедливость.

- Кого вы называете орленком? Кто он, откуда и на чем основываете вы его сомнительные права?

- Дочь моя долго жила с орленком под одной кровлей. Разве y него нет языка?

- Нет, по-крайней-мере, для того, чтоб доверить свои тайны. Я полагаю, что вы говорите об Оливере Эдвардсе? Он слишком Делавар, чтобы поверить женщине свои сокровенные мысли.

- Дочь моя! великий дух создал твоего отца с белой кожей, a меня с красной; но в сердца обоих нас влил он кровь, которая быстро текла по жилам, пока мы были молоды, но которая теперь течет лениво и холодно, когда мы состарились. Разве кроме кожи есть еще разница? Нет! Чингахгок был однажды женат и имел прекрасного сына. У вас другие обычаи, чем y моего народа, но разве ты думаешь, что Чингахгок не любил Ватавы и Ункаса?

- A что же сталось с вашей женой и сыном? спросила Елисавета, глубоко тронутая печальным видом индейца.

- Что сталось со льдом, покрывавшим озеро? Он растаял и превратился в воду. Чингахгок жил, пока весь народ его не переселился в мир духов, но теперь пришло его время, и он готов к смерти.

Он замолчал и опустил голову на грудь. Елисавета до того была тронута, что несколько времени не могла прервать молчания, хотя охотно развлекла бы грустные мысли старого воина. Наконец она сказала:

- Чингахгок, где Натти? По желанию его, я принесла этот порох и теперь нигде не найду его. Хотите взять его на сохранение, чтобы при случае передать ему?

Индеец тихо поднял голову и серьезно посмотрел на порох, который Елисавета положила ему в руку.

- Это большой враг моего народа, сказал он. - Без него белые никогда не могли бы прогнать Делаваров. Да, дочь моя, дух научил ваших отцов делать оружие и порох, чтоб поразить индейцев в их родине, и скоро не останется в этих горах ни одного Могикана. Когда Чингахгок переселится в лучший мир, то с ним угаснет последний из этого племени.

Старый воин нагнулся вперед, уперся локтями в колени, и, казалось, прощался со всеми предметами долины, которые все еще не были ясно видны за густым туманом. Воздух между тем все более и более сгущался, и Елисавета уже чувствовала, что с каждой минутой дыхание её затруднялось. В это время глаза Чингахгока утратили болезненное выражение; взгляд его сделался диким и он воскликнул с вдохновением пророка.

- Чангахгок отправится в ту страну, где его предки, и найдет там столько дичи, сколько рыб в озере. Ни одна женщина не будет жаловаться на недостаток пищи и ни один Мингос не приблизится к тому краю, в котором обитают краснокожие. Отцы! сыновья! все туда! У Чингахгока нет более сына, кроме молодого орла, и в жилах его течет кровь белого!

- Чингахгок, скажите мне, кто этот Эдвардс? спросила Елисавета, чтоб дать мыслям индейца другое направление. Откуда он и почему вы так его любите?

При этом вопросе Чангахгок вскочил, схватил руку девушки, притянул ее к себе, показал на разстилавшуюся под ними долину и сказал:

- Смотри, дочь моя, докуда может видеть глаз, все было его собственностию...

В это время над головами их пронеслась страшная масса дыма, и, катясь с шумом, закрыла им вид на горы. Испуганная этим явлением, Елисавета вскочила и взглянула на вершину горы, которая тоже была покрыта густым дымом. Между тем, страшный звук, в роде шума бури, разносился по всему лесу.

- Ради Бога, Чингахгок, что это значить? воскликнула она: дым окружает нас, и на меня дышит пламя сильного жара.

- Чингахгок! кричал он: - Могикан! где ты? Весь лес в огне и остается только одна минута для бегства.

Чингахгок приложил руку ко рту и издал губами свист, вслед за которым послышались поспешные шаги по кустарнику и пням, и затем появился Эдвардс, с лицом, выражавшим страх.

- Слава Богу, что я нашел вас! старый друг, сказал он, несколько вздохнув. - Вставайте и идите прочь! Пламя окружает всю скалу, и если мы не прорвемся сквозь него, то нам останется только броситься с обрыва, ибо необходимо добраться до низу. Вставайте, Чингахгок! время дорого!

В торопливости Эдвардс не заметил Елисаветы, которая отошла за выступ скалы. Показав на нее, Чингахгок сказал, как бы оживая:

- Спаси ее, Чингахгок умрет!

- Ее? О ком ты говоришь? вскричал молодой человек, и быстро обернулся. Увидев Елисавету, он побледнел как мертвец, и ужас почти лишил его языка.

- Вы здесь, Елисавета? вскричал он. - Боже! неужели вам суждено умереть такою смертию?

- Нет, нет, Эдвардс, я не думаю, чтоб опасность была так велика, возразила молодая девушка, стараясь быть спокойною: - до сих пор я вижу только дым и нигде не видно огня, который бы мог вредить нам. Попытаемся бежать.

- Возьмите мою руку, сказал Эдвардс: - может, мы и найдем свободную дорогу. Но можете ли вы выдержать путь?

- Конечно, но я все-таки не думаю, чтоб опасность была так страшна. Пойдемте по той дороге, по которой вы пришли.

- Да, да, пойдемте! сказал молодой человек с нерешительностию: - Надеюсь, что там нет опасности, и только напрасно напал на вас такой страх.

- Но можем ли мы покинуть Чингахгока? Он ищет смерти, как сам говорит.

Болезненное выражение блеснуло на лице молодого человека; он на минуту остановился, чтобы, не теряя времени, найти дорогу сквозь страшный огненный круг.

- Нам нечего останавливаться, сказал он с спокойствием нерешительности. - Он привык к лесам и их ужасам и наверно найдет выход, если только захочет. Вперед!

- Недавно вы думали иначе, Эдвардс, сказала Елисавета: - Не оставляйте его умереть такою страшною смертию.

- Индеец не сгорит! Слышал ли кто что нибудь подобное! нет, индеец не может сгореть, одна такая мысль возбуждает смех! Поспешите только, мисс Темпль! Дым может сделаться для вас опасным.

- Эдвардс! ваши глаза, ваши взгляды пугают меня! Скажите мне откровенно, разве опасность действительно сильнее, чем мне кажется? Уверяю вас, что я готова на самую крайность.

- Мисс Темпль, если нам удастся достигнуть этой вершины скалы, прежде чем огненная река охватит ее, то мы спасены! воскликнул он прерывающимся голосом: - Бегите, как можно скорее! Дело идет о вашей жизни!

Как мы только-что сказали, место, где Елисавета встретила индейца, было род скалистой платформы, которая спереди представляла крутой и глубокий обрыв. Другая сторона её в менее редких уступах соединялась с остальными горами, к которым Эдвардс увлекал свою спутницу с необыкновенною поспешностию.

Громадные облака дыма окружали вершину горы и скрывали успехи неудержимой стихии. Сильный шум привлек однако глаза Елисаветы на границу дыма и здесь она увидела раздувавшееся пламя, которое то подымалось кверху, то опускалось к земле, где казалось истребляло каждую ветку, каждый куст, каждый листок. Такой вид побудил беглецов удвоить свои усилия, но, к их несчастию, прямо поперек дороги лежала куча старых, высохших листьев, которые пламя охватило в ту самую минуту, когда беглецы уже считали себя спасенными. Скоро запылал огонь и загородил дорогу. Беглецы отскочили назад и поспешили к вершине скалы, с которой на окружающее их смотрели дикими взорами и как бы оглушенные. Огонь с необычайной быстротой охватил все вокруг себя и в течение нескольких минут обратил всю эту сторону горы в клокотавшее море огня.

Легкая одежда Елисаветы делала весьма опасным приближение к бушевавшей стихии, a висящия части наряда казалось служили лишь к тому, чтобы привлекать на Елисавету опасность и страх.

Поэтому, гора во многих местах покрыта была большими массами столь горючого материала, что, находясь два месяца под лучами палящого солнца, он мог легко воспламениться от одного слабого прикосновения огня. Таким образом, пламя переходило с кучи на кучу с быстротою бегущого оленя.

Вид был так же прекрасен, как и страшен, и Эдвардс с Елисаветой смотрели теперь с редкою смесью ужаса и любопытства на быстрые успехи опустошения. Молодой человек однако снова собрался с духом и повел свою спутницу вдоль окраины дыма, при чем часто, но безуспешно, пытался найти проход сквозь густые облака его. Таким образом, они описали полукруг около верхней части терасы, и наконец пришли к страшному убеждению, что совершенно отрезаны огнем со всех сторон. Теперь Елисавету овладел весь ужас её страшного положения, и опасность ясно представилась ей.

- Эта гора кажется предназначена приносить мне вред, прошептала она. - Здесь будет наша могила.

- Нет, не говорите этого, мисс! Еще не вся надежда потеряна, мужественно возразил молодой человек, хотя выражение глаз его противоречило этим словам; мы вернемся на вершину скалы, там наверное найдем еще место, куда можно будет спастись.

- Так ведите меня туда, уже по крайней мере испытаем все возможное.

Не ожидая ответа, перепуганная девушка побежала к краю обрыва, бормоча про себя с судорожным, сдержанным всхлипыванием:

- Отец! отец! несчастный отец мой!

В одну минуту и Эдвардс стоял возле нея, и пристально смотрел во все глаза, не найдется ли отверстия, которое могло бы облегчить их бегство или по крайней мере сделать его возможным. Но верхняя плоскость скалы была так гладка, что нога едва могла ступать на нее, и нельзя было и думать воспользоваться слабыми выступами крутой стены, чтобы спуститься вниз, с вышины ста футов. Эдвардс вскоре убедился, что всякая надежда потеряна, и с лихорадочным нетерпением обратился к другой попытке к спасению.

- Мисс Елисавета, сказал он, нам ничего не остается как спустить вас отсюда на лежащия внизу скалы. Другого пути я не вижу, и плащ Чингахгока будет достаточною лестницею. Надо попробовать; это все лучше, чем оставить вас на жертву такой смерти.

- A что ж тогда с вами будет? возразила Елисавета: - Нет, нет, ни вы, ни Чингахгок не должны быть жертвами моего спасения.

Эдвардс не слушал этих слов, но поспешил к Чингахгоку. Этот дал свой плащ без возражения, оставаясь на своем месте с достоинством и присутствием духа индейца, хотя положение его было еще опаснее положения молодых людей. Эдвардс разрезал плащ на полосы, связал их между собою и разорвал еще свою полотняную куртку и шаль Елисаветы, чтобы сделать веревку как можно длиннее. При всем том, когда она брошена была быстро вниз, то не доставала и на половину до низу.

- Это нейдет, все напрасно! воскликнула Елисавета. - Для меня нет более надежды, ибо огонь охватывает все вокруг, хотя медленно, но верно. Посмотрите он даже съедает под собою землю.

Еслиб в этом месте пламя распространилось хотя вполовину так же скоро, как в других частях горы, где легко переходило с куста на куст, с дерева на дерево, то окруженные им уже давно пали бы его жертвами. Но особенность грунта дала им довольно времени, чтобы сделать упомянутые попытки к спасению. Тонкая кора земли, покрывавшая скалу, имела в трещинах корни нескольких сухих сгнивших дерев; но они не приходили в соприкосновение с огнем, ибо недоставало кустарника, чрез который опустошающая стихия, подобно бурному лесному течению, распространилась по остальным частям леса. Кроме этого недостатка горючого материала наверху обрыва был довольно водный источник, который смачивал мох скалы и извилисто бежал по её вершине. В годы особенно обильные водою он образовал маленький ручеек, но в сухое лето хотя и не высыхал совершенно, но мог быть заметен только по сырому, болотистому грунту, обнаруживавшему присутствие воды. Когда огонь достиг этой преграды, то должен был остановиться, пока жар не преодолеет сырости, a для этого требовалось некоторое время.

Решительная минута однако все более и более приближалась; испарения источника почти совсем улетучились, и мох скалы уже трещал от жара, между тем как остатки коры сгнивших дерев начали отставать от стволов и раздробляясь падали на землю. Воздух дрожал и сжимался от сильного жара. От времени до времени пробегали чрез терасу темные облака дыма и, затемняя глаза, еще усиливали окружавшие ужасы. Клокотание пламени, треск и шум его страшно перемешивались с щелканьем сухих веток и по временам с громовым звуком падавшого дерева, и тем еще сильнее возбуждался страх несчастных, которые, казались, обречены были на гибель. Елисавета оставила всякую надежду на спасение и ожидала исхода трагического зрелища с решительным спокойствием; между тем как Чингахгок, хотя опасность прежде всего угрожала ему, продолжал сидеть на своем месте с невозмутимым, спокойствием индейца. Несколько раз глаза его обращались на молодую пару, которая, казалось, осуждена была на столь раннюю смерть, и тогда в глубоких чертах его появлялась слабая тень сострадания, но потом он снова смотрел пристальным взором на отдаленные горы, и при этом гортанными звуками своего народа пел делаварскую погребальную песнь.

- Эдвардс, прошептала Елисавета, постарайтесь уговорить Чингахгока приблизиться к нам, дабы по крайней мере умереть вместе.

- Нет, он не тронется с места, так же тихо отвечал Эдвардс. - Он хочет умереть, и считает эту минуту самою счастливою во всей жизни. Семьдесят лет пронеслись над его головой, и смерть для него ожидаемый друг.

- Да он должен умереть и мы также, возразила Елисавета. - Бог хочет этого, и наша обязанность повиноваться Его святой воле.

- Умереть! с ужасом воскликнул Эдвардс. - Нет, нет, еще должно быть спасение. Вы по крайней мере не должны, не можете умереть.

- Кто же может отклонить от меня эту участь? возразила Елисавета, спокойно указывая на огонь: - Смотрите туда! Пламя пересилило уже сырой грунт и подвигается медленно, но с страшной уверенностью. A там, дерево; оно уже охвачено огнем и ярко пылает.

Елисавета говорила совершенную правду. Жар наконец взял верх над противустоявшим ему источником, и огонь скользил медленно по полусухому мху, между тем как сгнившая сухая сосна, задетая распространявшимся пламенем, стояла вся в огне и пылала подобно огненной статуе. Огонь переходил далее с дерева на дерево и трагедия приближалась к концу. Ствол, на котором сидел Чингахгок, горел уже с одного конца, и старик казался совершенно окруженным пламенем. При всем том ни один мускул его не шевельнулся: его обнаженное тело должно было выдерживать страшные муки, но сила его воли превозмогла всякую боль. Посреди ужасов опустошения еще слышался его голос.

Елисавета отвернулась от такого ужасного зрелища и смотрела вниз на долину. В эту минуту порыв ветра разогнал облака дыма, закрывавшого до того времени вид на долину, и она увидела y ног своих мирную деревню.

- Отец! отец! закричала Елисавета. - О, для чего это испытание не могло миновать меня! Но пусть будет воля Божия, я подчиняюсь Его решениям.

и она отвернулась к горе.

- Моя несчастная горячность всему виною! воскликнул Эдвардс с ожесточением.

- О нет! не говорите об этом, сказала Елисавета. - Мы должны умереть, a если должны, то умрем как христиане. Но нет, быть не может! хотя вы спасетесь. Ваша одежда не препятствует вам подобно моей. Бегите! оставьте меня! Спешите к моему отцу и скажите ему все, что может утешить и успокоить его в горе. Скажите ему, что я умерла спокойно и с присутствием духа, и что мы увидимся с ним в лучшем мире! Скажите ему, прибавила она прерывающимся голосом, как сильна и невыразима была любовь моя к нему!

- Мне оставить вас? спросил Эдвардс: - нет, мисс Темпль, вы меня мало знаете: я умру вместе с вами, но не покину вас.

Он опустился к её ногам и ухватился за развевавшуюся одежду её. Елисавета стояла неподвижно, забыв все земное; воспоминания об отце и о горести разставанья умерялись святым чувством, и слабость её уступила мысли о Божестве и будущей жизни. Внезапно она встрепенулась, услыхав знакомый голос, которого слова проникли до глубины души её.

- Где ты, Елисавета? Обрадуй старика, если ты еще в живых.

- Это Кожаный-Чулок! воскликнула Елисавета: - Слышишь, он зовет меня.

- Да, это он! радостно вскричал Эдвардс: - Теперь есть еще надежда на спасение.

В эту самую минуту раздался страшный взрыв и вслед за тем послышался тот же голос:

- Это порох! О, Боже! бедное дитя погибло!

Вслед затем Натти показался со стороны источника и его увидали с террасы. Он был без шапки с опаленными волосами и платьем, и лицо, его от жара казалось еще смуглее.

- Наконец нашел я вас! радостно воскликнул он, пробиваясь сквозь огонь и дым: - Благодарение Всевышнему! Идите скорее за мною! Медлить опасно!

- Но мое платье! возразила Елисавета: - Я не могу в нем приблизиться к огню.

- Я уже об этом подумал, сказал Натти, развертывая большое кожаное покрывало, которое держал на руке, и, завернув в него девушку, продолжал: - Теперь следуйте за мною, - дело идет о жизни или смерти всех нас.

- Но Чингахгок? Что с ним будет? воскликнул Эдвардс: - Разве ты можешь оставить старого воина на верную смерть?

Натти оглянулся и увидал индийца, сидевшого так же спокойно, как и прежде, хотя мох под его ногами начал уже гореть. Не медля, бросился он к нему и сказал на языке Делаваров:

- Чингахгок, вставай и пойдем! Разве ты хочешь сгореть здесь? Боже мой! порох при взрыве опалил ему всю спину. Чингахгок! хочешь идти с нами, спрашиваю тебя?

- Для чего Чингахгоку идти? сухо возразил он: - Он был орел, но глаз его помутился. Он глядит вниз на долину, смотрит в воду и ищет лучшого мира, но нигде не видит он Делавара. Предки мои зовут из дальних стран: иди. Моя жена, мой сын, мое племя, мои молодые воины, - все зовет: иди! Великий дух говорить: иди. Оставьте Чингахгока умереть.

- Но, Чингахгок, ты забываешь своего старого друга, сказал Эдвардс.

- Ни к чему не ведет говорить с индейцем когда смерть пред его глазами, сказал Натти, схватив концы покрывала и с удивительною ловкостью привязывая страдающого старика себе на спину. Потом он обернулся, и с силою, преодолевавшею все препятствия, пошел вперед по тому направлению, откуда пришел. Едва все покинули террасу, как сгнившее горящее дерево свалилось на то самое место, где они только-что стояли, и воздух наполнился вокруг искрами и пылавшими головешками. Это событие более всего ускорило шаги бегущих, которые с необходимою при таких обстоятельствах торопливостью следовали за шедшим вперед Натти.

- Ступайте только постоянно на мягкий грунт, сказал он, когда они до того были окружены дымовыми облаками, что едва на один шаг могли видеть перед собою. Ищите внимательно мягкий грунт и идите вперед по белому дыму. Держи плащ плотно кругом ее, мой друг. Девушка такой клад, что второго подобного не найдешь.

Исполняя указания старого охотника, молодые люди следовали в точности по его пятам. Хотя узкая тропинка, образуемая извилинами источника, вела между горевшими стволами и падавшими сучьями, однако они благополучно вышли на дорогу. Только человек, от долгой привычки к лесам и их особенностям, вполне знакомый с ними, способен был найти настоящее направление среди такого дыма, который лишал возможности дышать и делал глаза совершенно безполезными. Опытность Натти была весьма достаточна, и он привел своих спутников к отверстию в скале, откуда они без особенного труда достигли другой террасы и могли дохнуть сравнительно чистым воздухом.

в деревню и подняла тревогу, дабы соединенными силами жителей попытаться уничтожить огонь.

Легко понять чувства Елисаветы и Эдвардса, когда они достигли безопасного убежища, но трудно описать их. Никто впрочем не был в большем восторге как Кожаный-Чулок, который, все еще держа на спине Чингахгока, обернулся и сказал с своим тихим смехом:

- Да, да, я знал, что это французский порох, ибо он вспыхнул весь разом, между тем как грубый порох обыкновенно несколько минуть тлеет. У Ирокезов был не лучший порох, когда я ходил против них в последнюю войну. Я уже рассказывал вам эту историю, то есть...

- Ради Бога, Натти, не рассказывай мне ничего, пока ты не будешь совершенно в безопасности. Куда теперь идти?

- Конечно, туда, на эту платформу над пещерой. Там мы будем достаточно безопасны и даже можем войти в пещеру, если нам вздумается.

Молодой человек встрепенулся со страхом и на лице его тотчас выказалось сильное внутреннее волнение.

- Мы будем безопасны на скале? поспешно спросил он: - Не грозит нам уже там ни малейшей опасности?

- Разве ты не видишь? возразил Натти с спокойствием человека, привыкшого к большим опасностям, чем перенесенная ими: - Что, нет y тебя глаз? Еслибы промедлить там еще минут десять, то вы погибли бы и обратились бы уже в пепел; здесь же вы можете оставаться до другого дня, уверенные, что не тронется ни один волос на головах ваших. Нужно было бы, чтобы скала эта загорелась как дерево!

После этих слов, все пошли к указанному месту, где Натти спустил свою ношу, тихо опустив старика на землю и прислонив его спиною к скале. Затем Эдвардс подошел к краю скалы и увидал Вениамина Пумпа, которого голос поднялся вскоре кверху как бы из внутренности земли.

- Принесите сюда стакан свежей воды с вином, приказал ему молодой человек и потом заботливо поддержал свою спутницу, которая, под гнетом своих ощущений, была близка к обмороку. Дворецкий тотчас явился с подкрепительным напитком, который Эдвардс передал Елисавете, видимо подкрепившей этим свои силы. Потом он обратился к Натти и увидел его занятым возле Чингахгока. Взоры старого охотника и его встретились.

Что такой упрямец раз вобьет в голову, то и приводит непременно в исполнение.

Старый охотник с грустью покачал головою.

- Но разве он на столько обгорел, что нельзя спасти его? спросил Эдвардс.

- Ах, это не огонь, который дает ему смертный толчек, отвечал Натти: - Натура его покоряется охоте, слишком долго продолжавшейся. Человек не может жить вечно, особенно если видит, что все, что он любил, покинуло его.

В это время Чингахгок обратил свое лицо к Натти, потом снова обернул голову к долине, и начал петь делаварскую песню."Я иду! я иду! звучали слова его пения: Я иду в страну правых! Я убил Мингосов, и великий дух зовет своего воина! Я иду, иду в страну правых!"

- Он поет о своей славе, возразил Натти, с грустью отворачиваясь от своего умирающого друга. Он имеет на это право, ибо я слишком хорошо знаю, что каждое слово его справедливо.

- Кто может сказать, продолжал Чингахгок, чтоб Мингос когда-нибудь видел мою спину? Разве Мингос пел песню, когда Чингахгок его преследовал? Случалось ли, чтоб Чингахгок солгал в чем нибудь? Чингахгок любит правду, и ничего кроме правды не выходить из его рта! В молодости он был воином, и мокасины его оставляли кровавые следы! В старости он был умен, и слова его не звучали напрасно при совещаниях. Соколиный Глаз, слушай слова твоего брата!

- Да, Змея, - возразил Кожаный-Чулок и, глубоко тронутый этим зовом, нагнулся над своим другом: - да, мы были братья, и братья столь верные, как будто действительно имели одного отца. Чего желаешь ты от меня, Чингахгок?

- Соколиный-Глаз, отцы мои зовут меня в лучший мир. Дорога открыта и глаза Чингахгока снова молодеют. Я гляжу вокруг себя и не вижу ни одного бледнолицого, - там только правые и красные индейцы. Соколиный-Глаз, прощай! Ты в свое время с молодым орлом и отцом его отправишься на небо белых, меня же зовут на небо моих предков. Положи в могилу Чингахгока ружье его, томагавк, трубку и пояс, ибо как воин в поле он встанет ночью и не должен терять времени на отыскивание своих вещей.

стихии возбудила его внимание.

Именно в это время собрались тяжелые и темные облака на горизонте; и величественная тишина, царствовавшая в воздухе, обнаружила перемену в положение дела. Пламя, бушевавшее еще вдоль горы, уже не развивалось во все стороны ветром, a подымалось прямо к небу. Даже в опустошительных действиях враждебной стихии видно было такое спокойствие, как будто она видела, что рука сильнее её намерена положить предел её успехам. Лежавшия над долиной массы дыма начали подниматься кверху и быстро разсеялись, между тем как непрерывно следовавший один за другим блеск молнии освещал облака над горами, лежащими к западу. В ту самую минуту как Кожаный-Чулок хотел отвечать, пронеслась по темному месту огненная стрела и вслед за ней раздался громовый удар, тяжело и сильно прокатившийся по горам, так что земля содрогнулась в своем основании. Чингахгок встал, как будто гром служил ему призывом, так что протянул свои худые руки к западу. Лицо его осветилось радостным взглядом, который, впрочем скоро сменился невыразимой тупостью. Потом мускулы его ослабли, губы слегка подернулись; он упал назад, руки его опустились - и Чингахгока не стало. Тело старого воина прислонилось к стене, глаза его остались открытыми и, казалось, глядели на отдаленные горы, как бы посылая им последнее, прощальное приветствие.

голосом:

- Белый или краснокожий, - все теперь кончено! Он найдет справедливого судью, который не заботится о законах, порожденных человеческим умом. Теперь умер лучший друг мой, и свет кажется мне, старику, печальным, пустынным и безплодным. Трудно мне будет найти еще одну личность, с которой я был близок в молодости. Ах, Чингахгок! верный, лучший, единственный друг, зачем оставил ты меня?

Пошел крупный дождь и омочил сухую скалу, между тем как гроза разразилась тяжело и с необычайною быстротою. Труп Чингахгока поспешно снесли в пещеру, и собаки Натти, подняв хвосты, последовали за ним, лишенные дружеского взгляда, которым Чингахгок обыкновенно отвечал на их ласки.

чрез не совсем еще погаснувшее пожарище. Когда дождь перестал, то Оливер повел Елисавету к дороге, где и разстался с ней. Прощаясь он сказал ей:

"Мисс Темпль! настала минута, когда я оставлю окружающую меня тайну. Это случится завтра. Да сохранить вас Бог до того времени!"

Обернувшись он поспешил назад в лес, a Елисавета спустилась с горы и чрез несколько минут лежала в объятиях измученного страхом отца своего. Опираясь на его руку и полная радостных ощущений, вернулась она домой.