Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая.
Глава IX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая. Глава IX (старая орфография)

ГЛАВА IX.

С той минуты, как принесена была свеча, глаза сержанта Дунгама не отрывалась от дочери. Один только раз посмотрел он на дверь блокгоуза, чтобы узнать крепка ли она (он лежал внизу) - и потом снова взор его обратился к Мабели. Когда жизнь потухает, тогда чувство любви воспринимает всю свою силу, и тогда только вполне мы начинаем ценить то, чего скоро должны лишиться навеки.

-- Слава Богу, милое дитя мое! сказал он с твердостию и как-будто не страдая более: - по-крайней-мере, ты избегнула их пуль. Разскажи мне об этом несчастном событии, Патфайндер.

"Ах, сержант! в-самом-деле, это несчастное событие. Я полагаю, что мы были преданы, и это так же верно, как то, что эта крепость покуда еще принадлежит нам; но..."

-- Майор Дункан был прав, возразил сержант, положив руку на плечо своего товарища.

"Только не в том смысле, в каком ты разумеешь, сержант: ты смотришь на это не так. Я знаю, природа слаба, - то-есть, я хочу сказать, человеческая природа, - и никто не должен превозноситься, ни краснокожие, ни белокожие; но я не думаю, чтобы за границах нашелся человек благороднее и честнее Джаспера Уэстерна."

-- "Господь наградить вас за эти слова, Патфайндер!" воскликнула Мабель из глубины души, и слезы градом покатились из глаз её от сердца, измученного различными и сильными ощущениями. "Господь наградить вас за это! Люди благородные должны всегда поддерживать друг друга."

Отец посмотрел на нее в эту минуту с выражением глубокой тоски, и Мабель закрыла лицо свое передником, чтоб унять слезы; потом сержант взглянул на Путеводителя, как-бы желая спросить его о чем-то. Лицо Патфайндера сохраняло обычное свое выражение благородства, праводушия и искренности, и Дунгам сделал ему знак продолжать.

"Ты помнишь, где и когда мы, Змей и я, оставили вас" продолжал Патфайндер. "Нет нужды говорить тебе о том, что было прежде. Теперь ужь поздно сожалеть о том, что сделано, о том, что прошло. Не так бы, кажется, кончилось все это, если б я остался на боте. Ни слова: можно сделаться хорошим проводником, но природа раздает свои дары как ей захочется, и потому есть проводники хорошие, а другие есть лучше. Я уверен, что бедный Джильберт, занявший мое место, был порядком наказан за свою неосмотрительность."

-- Он убить возле меня, грустно отвечал сержант: - мы все наказаны за нашу неосмотрительность.

"Нет, нет сержант; я нисколько не обвиняю тебя: в этой экспедиции ты славно командовал своими людьми, и никто бы не мог распорядиться лучше тебя. Я с роду не видывал лучшей фланкировки, и искусство, с которым повел ты свой бот на неприятельскую гаубицу, могло бы послужить уроком самому Лэнди."

Глаза сержанта засверкали, и лицо его приняло выражение воинского торжества.

-- Да, это было не дурно сделано, друг мой, сказал он: мы приступом взяли их деревянный парапет.

"Это было славно сделано, сержант; однакоже я очень опасаюсь, что, когда все обнаружится, мы увидим, что эти бродяги снова завладели своею гаубицею. Но ничего, ничего; ободрись, сержант, постарайся забыть все неприятное в этом деле и помви то, что делает тебе честь. Это теперь для тебя лучшая философия и лучшая религия. Если неприятель владеет еще своей гаубицей, то он имеет только то, что ему принадлежало, и мы не могли ему в том препятствовать; крепость, по-крайней-мере; принадлежит нам, и они, воспользовавшись мраком ночи, могут разве только поджечь ее, иначе им никак ею не овладеть. - Я разлучился с Змеем милях в десяти вниз по течению реки. Мы приняли обыкновенные наши предосторожности даже на пути в дружеский стан. Что случилось с Чингачгуком - не знаю; Мабель говорит, что он недалеко отсюда; я уверен, что благородный Делавар исполняет свою обязанность, хотя мы его и не видим. Припомни мое слово, сержант: еще прежде окончания этого дела, мы услышим о Чингачгуке, и он, осторожный, ловкий, вдруг явится на помощь к нам в самую трудную минуту. Змей - мудрый и доблестный вождь, и многие белые могут позавидовать его натуре и способностям, хотя надо сказать правду, его ружье не так верно, как лане-бой... Приближаясь к острову, я не заметил дыма; это заставило меня быть осторожным: я знал, что солдаты 55-го люди не хитрые: они ни мало не заботятся о том, что дым может открыть их, не смотря на все, что было говорено им об опасности. Это заставило меня быть осторожным; но когда я увидел мнимого рыболова, - я сейчас только говорил об этом Мабели, - тут все адское искусство Мингов открылось предо мною так ясно, как-будто все это было у меня на ладони. Не нужно говорить тебе, сержант, что первые мысли мои были о Мабели, и когда я узнал, что она в крепости, тотчас же сам явился сюда - жить или умереть вместе с нею."

Огец с удовольствием посмотрел на свою дочь, и сердце Мабели замерло: она почувствовала, что в такую минуту, когда она должна была бы только думать об одном отце, ее терзали еще и другия горести. Она схватила его руку, поцаловала ее и упала перед ним на колени, залившись слезами, будто сердце её готово было разорваться.

-- Мабель! твердо сказал сержант: надобно покориться воле Божией. Нам не для-чего обманывать друг друга. Час мой настал, и я счастлив, что умираю как солдат. Лэнди отдаст мне справедливость, потому-что добрый друг наш, Патфайндер, разскажет ему, что было сделано, и как все происходило. Ты не забыла нашего последняго разговора?

-- "О, батюшка! верно и мой час близок!" воскликнула Мабель, чувствуя, что для нея былобы отрадно умереть в эту минуту. "Я не избегну рук врагов, и лучше, если бы Патфайндер оставил нас здесь и возвратился в Освего с этими печальными новостями, пока это еще возможно."

"Мабель Дунгам" сказал Патфайндер с укоризною, взяв однако с нежностью руку молодой девушки: "я не заслужил таких слов. Знаю, что я человек грубый, необразованный, неловкий."

"Патфайндер!"

"Хорошо, хорошо; забудем это. Вы сказали это, но вы этого не думали. Теперь нам нечего помышлять о побеге, потому-что сержанта нельзя перенести. Во что бы то ни стало, надо защитить крепость. Может-быть, Лэнди будет извещен о нашем бедствия и подошлет к вам отряд для отражения неприятеля."

-- Патфайндер! Мабель! сказал сержант, собравший последния силы свои, чтобы побороть страдания, между-тем, как холодный пот выступал на челе его: - подойдите ко мне оба. Надеюсь, вы понимаете друг друга?

-- "Батюшка, не говорите ничего об этом. Ваша воля - священна."

-- Слава Богу! Дай мне твою руку, Мабель; Патфайндер, возьми ее. Я знаю, что ты будешь ей добрым мужем. Не отлагайте вашего брака по случаю моей смерти; к исходу осени в Освего прибудет священник: пусть он соединит вас. Брать мой, если он жив, верно захочет возвратиться на свой корабль, и тогда дочь моя останется без покровителя. Я надеюсь, Мабель, что тебе будет приятно иметь мужем друга твоего отца.

"Положись на меня" отвечал Патфайндер: "положись на меня во всем; поверь, все будет сделано как должно."

-- Я совершенно полагаюсь на тебя, верный друг мой; даю тебе полную власть действовать во всем так, как бы я сам действовал. Мабель, дитя мое... ты никогда не станешь с горестию вспоминать об этой ночи... Да благословит тебя Господь, дитя мое, да благословит тебя Господь, и да приймет Он тебя под святое свое покровительство!

Эти слова невыразимо-глубоко тронули сердце Мабели. Она почувствовала, что никакой обряд не мог бы так освятить союз её с Патфайндером, как благословение, данное в эту минуту. Несмотря на то, какое-то свинцовое бремя тяготило её сердце, и ей казалось, что смерть была бы для нея теперь высшим счастием. После нескольких минут молчания, сержант, прерывистым голосом, рассказал в коротких словах все, что с ним случилось с того времени, как-ом разстался с Патфайндером и Делаваром. - Ветер сделался благоприятнее, и, вместо того, чтоб расположиться на каком-нибудь острове, как сначала было условлено, он решился продолжать свой путь и в ту же самую ночь войдти в крепость. Он полагал, что прибудет с своим отрядом незамеченный неприятелем и избегнет половины опасности; но, к-несчастию, они пристали сначала к оконечности одного соседняго острова, и шум людей, выходивших из лодок, вероятно, известил неприятелей о их приближении и приготовил их к нападению. Они вышли на берег, удивясь, что не нашли караульных, но ни сколько не подозревая опасности. Оружие же свое оставили в лодках, с тем, чтоб сначала положить в безопасное место свои ранцы и съестные припасы. Но они очутились так близко под неприятельским огнем, что, не смотря на темноту, каждый выстрел был смертелен. Все солдаты попадали, только два или три тотчас же встали и скрылись; четверо или пятеро были убиты на месте, или умерли чрез несколько минут. Неизвестно, почему неприятели небросились, как обыкновенно, сдирать волосы с убитых. Сержант упал вместе с другими и услышал голос Мабели, выбежавшей в ту минуту из крепости. Родительская любовь пробудилась в нем при этих словах, раздирающих сердце, и придала ему силы дотащиться до двери блокгоуза, к которой он прислонился, как уже говорили мы. - После этого простого объяснения, сержант впал в сильное разслабление; ему необхо димо нужно было успокоиться. Мабель и Патфайндер сторожили малейшее его желание и несколько времени ничего не говорили. Путеводитель воспользовался временем, чтоб посмотреть в отверстие бойниц и с кровли, что делается на острове. Он оглядел ружья: их было в крепости всего около дюжины, потому-что солдаты, отправляясь в экспедицию, взяли с собою свои полковые ружья. Мабель не покидала ни на минуту страждущого отца своего, и, заметив по его дыханию, что он заснул, стала на колени и начала молиться.

За тем последовала страшная, торжественная тишина, продолжавшаяся около получаса и только изредка прерываемая шумом патфайндеровых моккасин наверху, да стуком от приклада ружья, опускавшагося на пол, потому-что Путеводитель разсматривал в подробности, в порядке ли ружья и заряжены ли они. И после этого снова водворялас тишина, и ничто не нарушало её, кроме тяжкого дыхания раненого. Мабель чувствовала сильное желание еще раз поговорить с отцом своим, с отцом, которого она скоро должна была лишиться навеки; но она боялась нарушить его сон; ей казалось, что он спит, хотя Дунгам совсем не спал: он находился в том состоянии духа, когда свет вдруг теряет в глазах человека всю красоту свою, все обольщение, всю силу, и неведомое будущее предстает пред ним, безпредельное и таинственное. Всю жизнь свою он неуклонно соблюдал строгую нравственность, замечательную в человеке его звания; но мысль о торжественной минуте, предшествующей смерти, никогда не занимала его. Еслибы еще в ушах его раздавался шум битвы, он мог бы до последней минуты жизни сохранить свой воинский пыл; но в тишине этого необитаемого здания, где ни один звук не напоминал ему о жизни, никакой призыв не возбуждал в нем ложных чувствований, где надежда на победу не могла уже прийдти ему в голову,жизнь явилась перед ним в настоящем своем свете, и он начинал понимать её значение. В эту минуту, еслиб он обладал сокровищами, он отдал бы все эти сокровища за утешения религиозные, - а кто ему мог подать такия утешения? Патфайндер? но сержант не имел доверия к его знанию. Мабель? но как мог отец просить такой помощи у дочери: не было ли бы это противно законам природы? Сержант подумал также, что на нем лежала священная ответственность, сопряженная с званием отца, и он спрашивал у самого-себя: исполнил ли он эту обязанность к дочери, которая, лишась матери, оставалась единственно на его попечении. Между-тем, как мысли эти толпились в голове его, Мабель, наблюдавшая за малейшею переменою в его движении, услышала легкий стук в дверь. Полагая, что это должен быть Чингачгук, она встала, повернула два первые запора, во прежде еще, чем отворила дверь, спросила кто стучится, и в ответь услышала голос своего дяди, который умолял ее поскорее отворить дверь. Мабель тотчас же повернула последний запор, и Кап вошел. Едва переступил он порог, как Мабель снова заперла дверь: привычка к опасности сделала ее опытною и осторожною. - Добрый моряк был рад до слез, увидев Мабель и брата, хотя и раненого, но в безопасности. Он рассказал, что обязан своим приходом в крепость оплошности своих караульщиков, полагавших, что он и квартирмейстер заснули от большого употребления крепких напитков, которыми их поили нарочно, чтоб они не могли принять никакого участия в предполагавшемся замысле. Мюйр спал, или притворялся спящим, а Кап, в минуту нападения спрятался в кустарниках и, найдя лодку Патфайндера, бросился в нее и прибыл на ней в блокгоуз, с тем, чтобы спастись вместе с Мабелью по воде. Но увидев, в каком состоянии находился зять его и уверясь в видимой безопасности своего положения, он, разумеется, переменил свои намерения.

-- Если дела пойдут слишком-худо, друг Патфайндер, сказал он, мы спустим флаг и это даст нам право на пощаду. Но наше собственное достоинство требует, чтобы мы сдались не вдруг, и для собственной безопасности должны спустить флаг в минуту, которая покажется нам удобнее для заключения выгодных условии. Хорошо было бы, еслиб Мюйр сделал то же самое, когда нас захватили эти люди, которых вы очень-удачно называете бродягами; - действительно, в целом мире нет презреннее этих бродяг...

"Вы честите их по заслугам" прервал Патфайндер, всегда готовый вторить тем, которые бранили Мингов и хвалили друзей его. "Еслибы вы попали в руки Делаваров, вы увидела бы большую разницу."

-- Э! да по мне они все одного покроя; как те, так и другие, отъявленные мошенники, разумеется, за исключением нашего друга Змея, он - просто дворянин между Индийцами. Когда дикие напали на нас и убили капрала Мак-Наба и его людей, как зайцов, поручик Мюйр и я, мы скрылись в одно из ущелий, которых здесь такое множество между скалами; по словам квартирмейстера, это настоящая геологическая нора, вырытая водою. Там притаились мы, как два заговорщика, на дне трюма, и оставались до-тех-пор, пока голод не выгнал нас оттуда. Голод, можно сказать, есть фундамент человеческой натуры. Я хотел, чтобы квартирмейстер вступил в переговоры, потому-что как худо ни было наше местопребывание, мы еще могли защищаться в нем час или два; но он не согласился на это, под тем предлогом, будто эти мошенники ни за что не сдержат своего слова, если кто-нибудь из их ранен, - так и вступать с ними в переговоры не за чем. Я согласился спустить флаг, во-первых, потому-что они могли и без того сказать, что мы его спустили: спрятаться на дне трюма значит то же, что отказаться от защищения судна; во-вторых, потому-что в желудке у нас сидел враг, пуще всякого другого. Голод - чертовское обстоятельство! в этом сознается всякий, кто сорок восемь часов не имел ничего во рту.

"Дядюшка" сказала Мабель печальным и умоляющим голосом: "бедный батюшка ранен, очень-опасно ранен."

-- Правда, Магнит, правда; вот я присяду возле него да постараюсь как могу его утешить. Хорошо ли заложены запоры, дружечик? В подобных случаях ум должен быть совершенно-спокоен, решительно ничем не развлекаться.

"Кажется, в эту минуту нам нечего более бояться, кроме этого ужасного удара, которым грозить нам Провидение."

сообщить мне по секрету. Это будет разговор торжественный, а люди неопытные, как я, не всегда любят, чтоб слышали их речи при таких случаях.

Хотя Мабель и не могла подумать, чтобы дядя её был в состоянии принесть умирающему утешения религиозные, но она полагала, что ему необходимо о чем-нибудь переговорить с ним, чего она не могла подозревать, и потому согласилась за предложение дяди. Патфайндер уже взошел на крышу, чтобы обозревать окрестности, и оба свояка остались наедине. Кап сел возле сержанта, с важностию помышляя о великой обязанности, к которой он готов был приступить. В-продолжение нескольких минут молчания, моряк наш обдумывал содержание речи, которую он начал своим всегдашним особенным тоном.

-- Надобно тебе сказать, сержант Дунгам, что в этой экспедиции сделана была какая нибудь важная ошибка. Торжественное обстоятельство, в котором мы оба находимся в сию минуту, обязывает меня говорить только одну правду и объясниться с тобою откровенно. Одним словом, сержант никак не может быть двух различных мнений об этом предмете; ужь если я, моряк, не солдат, заметил много промахов, то верно не требуется особенного знания, чтобы открыть их.

"Как быть, брат Кап!" отвечал умирающий слабым голосом: "что сделано, то сделано; теперь уже поздно поправлять ошибки."

-- Так, брат Дунгам; но раскаяваться никогда не поздно, Этому научает нас священное писание, и я всегда слышал, что минута раскаяния есть самая драгоценная минута. Если у тебя есть что на сердце, сержант, то ты передай мне откровенно, - я твой друг; ты был мужем моей сестры, и бедная малютка Магнит - дитя родной сестры моей; живой или мертвой, ты всегда будешь в моих глазах - братом. Большое несчастие, что ты не приостановил своего бота и не послал предварительно какой-нибудь шлюпки для рекогносцировки: это бы поддержало твою славу и избавило бы нас всех от такой гибели. Ну, сержант, все мы смертны: это конечно утешительно; ты отправляешься отсюда несколько раньше нас, мы отправимся несколько позже. Это должно тебя несколько утешить.

"Я все это знаю, брат Кап, и надеюсь, что приготовился встретить жребий солдата; но бедная Мабель..."

-- О! это бремя тяжкое, я согласен с тобой; но ты ведь не захотел бы взять ее с собою, если бы и мог, неправда ля, сержант? Лучше всего, сколько можно надо стараться облегчить вашу разлуку. Мабель - девушка добрая, точно такова была и её мать; она дочь сестры моей, и я употреблю все старания, чтобы отъискать ей хорошого мужа, если наша жизнь и наши волосы уцелеюгь.

"Брат, дочь моя уже невеста; она будет женою Патфайндера."

-- Ну, конечно, брат Дунгам, у каждого свой образ мыслей, и свой взгляд на вещи. Я не имею причины думать, что это распоряжение неприятно Мабели; я не могу также сделать никакого возражения касательно лет её жениха. Я не из тех людей, которые думают, что только двадцатилетий мальчик может сделать молодую девушку счастливою. Лучшие мужья - мужья в пятьдесят лет. Но дело в том, что между мужем и женой не должны быть обстоятельства, которые могли бы сделать их несчастливыми. Обстоятельства - настоящие черти в супружестве; я нахожу, что Патфайндер не имеет такой образованности, как моя племянница, и вот это уже одно из обстоятельств. Ты мало знаешь эту девушку, сержант, и не имеешь ни малейшого понятия о её познаниях; но если бы она была так же непринужденна в обращении с тобою, как с теми, которых она коротко знает, ты увидел бы, что даже не всякий учитель был бы в состоянии поспорить с нею.

"Она девушка добрая, милая, добрая девушка" прошептал сержант, и глаза его налились слезами: "несчастие мое, что я так мало знал ее."

"Ах, брат Кап! еслибы Патфайндер был с нами на ботах, тогда бы не случилось этого несчастия."

-- Может-статься; злейший враг его сознается, что нет проводника лучше его. Но надо сказать тебе всю правду, сержант, эту экспедицию ты повел совершенно навыворот. Ты должен был бы лечь в дрейф, не доходя до пристани, и, как я сказал, выслать лодку для рекогносцировки. Тебе, конечно, неприятно это слышать, но я говорю тебе об этим потому-что в таких случаях надо говорить правду, сержант.

"За мои ошибки было дорого заплачено, брат, и я боюсь, чтобы бедная Мабель не пострадала от них. Я однакоже думаю, этого несчастия не случилось бы, если б нам не изменили. Я боюсь, брат, не в самом ли деле Джаспер был нашим предателем?"

-- Я то же думаю; ужь эта пресная вода рано или поздно непременно подмоет нравственность человека. Мы толковали об этом с Мюйром, когда скрывались в ущельи, и он также соглашался с тем, что именно измена Джаспера наткнула нас на такой дьявольский подводный камень. Тебе надо теперь, сержант, успокоить свой дух и подумать о других делах, потому-что судну, которое готовится во идти в чужую гавань, гораздо благоразумнее подумать о том, как стать на якорь, чем перебирать все приключения, случившияся во время путешествия. Есть книга или шканечный журнал, в который вписываются все такового рода случаи. Тут размещены по столбцам все наши добрые и дурные дела... А! вот и вы, Патфайндер; ну, что там под ветром, что вы так бежите вниз по лестнице, будто Индиец, который гонится за клочком волос?

-- Нам надо вести себя осторожно и смело, продолжал он в-полголоса. - Эти гады намерены поджечь крепость; они знают, что теперь нет никакой выгоды оставлять ее невредимою. Между ими я слышу голос бродяги Арроугеда, и он понуждает их в нынешнюю же ночь привести в исполнение этот адский умысел. Надо действовать, Соленая-Вода, действовать с напряжением. К-счастию, в крепости есть четыре или пять бочек воды; а это что-нибудь да значить при осаде; сверх-того, если я не ошибаюсь в своих расчетах, нам много пособить Змей. Хорошо, что этот честный Делавар теперь на свободе.

Не дожидаясь второго приглашения, Кап поспешно оставил свое место, уступив его Мабели, и взошел с Патфайндером в самый верхний этаж. Проводник открыл одну из бойниц, спрятал огонь, чтобы не подвергнуться неприятельским выстрелам, и потом остановился в некотором отдалении от отверстия, приготовясь отвечать на требования, которых он ожидал. Молчание вскоре было нарушено голосом Мюйра.

-- Мэстэр Патфайндер! воскликнул Шотландец: - с тобой хочет вести переговоры друг; посмотри без опасения в одну из бойниц: тебе нечего страшиться, имея дело с офицером 55-го полка.

"Что вам угодно, квартирмейстер, что вам угодно? Я знаю 55-й полк, и думаю, что это полк храбрый, хотя более люблю 60-й, а Делаваров предпочитаю тому и другому. Но какие ваши намерения, квартирмейстер? Верно что-нибудь очень-важное заставляет вас явиться под самые бойницы в такой час ночи, когда вы знаете, что лане-бой в крепости."

нуждаешься в лишнем убийстве для поддержания своей славы. Ты легко можешь понять, что, когда сопротивление невозможно, тогда гораздо-лучше добровольно сдаться, чем сопротивляться вопреки всем правилам войны. Неприятель слишком-силен, храбрый мой товарищ; я пришел посоветовать тебе сдать крепость на том условии, чтобы с вами обходились как с военнопленными.

"Благодарю вас, квартирмейстер, за ваш совет, который тем приятнее, что ничего не стоит. Но я думаю, что не в моей натуре сдавать такое место, покуда есть в нем вода и съестные припасы."

-- Так, Патфайндер. Я и сам никогда не стал бы опровергать такое храброе намерение, если бы видел какие-нибудь средства поддержать его. Но я должен сказать тебе, что мэстэр Кап уже не существует, он пал.

-- "Совсем нет, совсем нет!" закричал Кап в отверстие другой бойницы. "Он существует, и не только не упал, но еще поднялся наверх этой крепости, и не имеет ни малейшого желания поручить свои волосы опять таким парикмахерам, пока еще ему можно держаться от них поодаль. Смотря на этот блокгоуз как на обстоятельство, я намерен им воспользоваться."

-- Если это голос живого существа, - отвечал Мюйр, - то я очень-рад услышать его; мы все полагали, что тот, кому он принадлежит, пал в последнем деле. Но хотя, мэстэр Патфайдер, ты и наслаждаешься сообществом друга нашего Капа, которое очень-приятно, - это я знаю по опыту, - ведь я провел с ним два дня в глубинах земли, - однако мы лишились сержанта Дунгама, который пал со всеми храбрыми товарищами своими. Видно Лэнди хотел этого; потому-что гораздо благоразумнее и приличнее было бы поручить командование какому-нибудь офицеру. Не смотря на то, Дунгам был храбрый воин, и его памяти будет отдана справедливость. Словом, мы сделали все, что было в наших силах, и ни принц Евгений, ни герцог Мальборуг, ни даже сам великий граф Стэйр, никто из них не мог бы сделать более.

"В-самом-деле? Очень рад слышать; а мы полагали сержанта также в числе убитых. Если прелестная Мабель в крепости, то пусть она ради неба покинет ее как-можно-скорее, потому-что неприятель готовится зажечь это здание. Ты сам знаешь страшную силу огня и верно не захочешь, чтоб развалины крепости обрушились над твоей головою и над головами твоих товарищей; но как воин опытный и осторожный, каким тебя все признают, просто покинешь место, которого не в состоянии защитить."

-- Я знаю силу огня, как вы сами это говорите, квартирмейстер; но я знаю также и то, что в такой поздний час разводят его только для приготовления ужина. Вы верно также слышали что-нибудь и о силе лане-боя; послушайте, вы! кто осмелится подкинуть к этому строению хоть одну хворостинку, тот испытает на себе его силу. Стрелы не могут поджечь крепости; крыша же крепости покрыта не дранью, а твердыми и свежими бревнами - и она так плоска, как вы видите, квартирмейстер, что мы легко можем ходить по ней; следовательно, с той стороны нет никакой опасности, покуда у нас будет вода. Я очень-кроток, когда меня не трогают; но загашу огонь кровью того, кто будет пытаться поджечь эту крепость.

"Все это романтическия бредни, Пантфайндер; и вы перестанете говорить это, когда поразмыслите о последствиях. Я уверен, что вы не отвергаете неустрашимости 55-полка, и убежден, что военный совет присудил бы, в таком случае, непременно сдаться. Нет, нет, Патфайндер, слепая храбрость так же далека от мужества Уалеса и Брюса, как Албани-на-Гудзоне от древняго города Эдимбурга."

-- Квартирмейстер, мы оба, кажется, тверды в своих мыслях, и потому долее разговаривать безполезно. Если окружающия вас твари намерены исполнить свой адский умысел, то пусть они начинают тотчас же; пусть себе жгут дерево, а я буду жечь порох. Впрочем, я так же мог бы хвастать, как и они, если б я был Индиец, привязанный к столбу; но я белый по природе и по чувствам, и мне больше по нраву действовать, чем разговаривать. Вы, как королевский офицер, насказали довольно и даже слишком-много, и если мы все сгорим, то никто из нас не станет сердиться на вас."

"Но ты, Патфайндер, ты не подвергнешь такому бедствию прелестной Мабели Дунгам?"

-- Мабель Дунгам теперь возле раненого отца своего, и Бог будет пещись о безопасности благочестивой и нежной дочери. Ни один волос не падет с головы её, пока рука моя тверда и глаз мой верен! Вы, мэстэр Мюйр, кажется, полагаетесь на честь Мингов, а я не имею к ним никакого доверия. С вами негодяй Тускарора; он так хитер и зол, что ему ничего не стоит запятнать честь племени, к которому он присоединился, но Минги и без него, кажется, потеряли свою честь. Довольно! Теперь пусть действует каждая сторона по своим средствам и способностям.

В-продолжение этого разговора, Патфайндер не показывался из-за бойницы, опасаясь, чтоб кто-нибудь не выстрелил в него. Он дал знак Капу взлесть на крышу, чтоб быть готову при первом нападении. Но не смотря на то, что Кап чрезвычайно поспешно исполнил это, он уже нашел на крыше по-крайней-мере до десяти за жженых стрел. В ту же минуту раздались страшные крики и дикий вой неприятелей, ружейные залпы и свист пуль, ударявшихся о бревны. Это было предвестием, что осада началась не на шутку.

Но шум этот ни мало не встревожил ни Патфайндера, ни Капа; а Мабель, вся поглощенная своим горем, не могла чувствовать никакого страха; к-тому же, она имела столько здравого смысла, что могла понять важность и значительность средств к защите. Отец её, при этих звуках, так знакомых его слуху, встрепенулся, будто снова был призван к жизни; Мабель с грустию видела, что он прислушивался к шуму битвы - и потухшие глаза его разгорались по прежнему; на бледных щеках его снова выступала кровь. Мабель заметила, что разсудок его начинал помрачаться.

-- Застрельщики вперед! лепетал он: - гренадеры, заряжай! Они осмелились напасть на нас в крепости? Что же артиллерия, что же она не пугнет их?

Мабель вскрикнула в испуге: ей показалось, что все рушится на все - и здание и люди. И, как-бы к довершению её ужаса, сержанте закричал в эту минуту громовым голосом: "Заряжай!"

-- Мабель, сказал Патфайндер, просунув голову в отверстие подъемной двери: - Минги больше нашумели, чем сделали вреда. Эти бродяги захватили гаубицу, которую мы отняли у дядюшка все еще на крыше. Я же привык к ружейному грому и не испугаюсь гаубицы, особенно если она в руках Индийцев.

Мабель прошептала несколько слов в благодарность и снова обратила все свое внимание на отца, который старался приподняться, но слабость преодолевала его усилия. В-продолжение последовавших за тем ужасных минуть, она так была занята попечениями около раненого, что раздававшиеся около нея крики едва доходили до её слуха. И если бы она не была так погружена в свои заботы, то этот страшный шум скорее бы оглушил и помутил её сознание, чем потревожил.

Кап сохранял удивительное спокойствие; он все более и более приобретал уважение к силе диких и даже к величию пресной воды; но ужас, который внушали ему первые, происходил вовсе не от страха смерти, но из боязни, что ему сдерут волосы с головы и предадут пытке. Хотя он был и не на корабельной палубе, а на крыше дома, но ему все-таки нечего было опасаться абордажа. Он ходил взад и вперед с такою непринужденностью и смелостью, что и сам Патфайндер осудил бы его за это, если б видел. Вместо того, чтоб, по обычаю Индийцев во время войны, укрываться от неприятелей, он показывался на крыше в разных местах, заливая огонь водою с таким хладнокровием, как-будто убирал корабельные паруса во время морского сражения. Его вид еще более раздражал осаждавших, которые редко видели такое спокойствие в неприятеле, и преследовали его страшным воем, как стая собак, завидевшая лисицу. Но, казалось, какая-то чародейственная сила охраняла его, потому-что, не смотря на все пули, свистевшия над его головою и часто пробивавшия его платье, он оставался невредим. Когда бомба прошибла стену, старый моряк выронил из рук кадку, замахал своею шляпою в воздухе, и громким голосом три раза прокричал ура! Он все еще продолжал геройствовать, как вдруг бомба разразилась перед ним. Эта замечательная выходка, вероятно, спасла его жизнь, потому-что Индийцы с этой минуты перестали в него стрелять и пускать на крышу зажженные стрелы. Они решили, что Соленая-Вода был сумасшедший. По странному великодушию, дикие никогда не поднимают руки на того, кого они считают помешанным.

место было вне всякой опасности. Знаменитый Путеводитель не раз видел свои надежды обманутыми. Однажды он попался в руки дикарей и был привязан к столбу, где вытерпел самые ужасные мучения, какие только может придумать их изобретательный гений, и ни разу не вскрикнул; по всей этой далекой границе, где только обитали и сражались люди, легенды о его подвигах, о его спокойствии и смелости переходили из уст в уста. Но те, которые не знали его истории, его славы, могли бы подумать в настоящем случае, что необыкновенная его заботливость о самосохранении происходила от другой причины, недостойной его. Эти люди не поняли бы Патфайндера. Он думал о Мабели и об её участи, в-случае, если его убьют, и эта мысль еще более усиливала его обычную бдительность и осторожность. В-самом-деле, страх был так далек его мыслей, что он ни мало не помышлял о том, как другие будут судить о его поступках. Когда являлась опасность, он действовал с мудростию змеи и с простотою ребенка.

бревен, из которых сложены были стены блокгоуза и, находясь при взятии гаубицы, он также очень-хорошо знал, что у диких не было более бомб. И так, нечего было бояться огня осаждавших, разве только пуля, влетев в отверстие бойницы, могла бы повредить. Это и случилось раза два; но когда Индийцы стреляли вблизи, то пули их, ударяясь об край бойницы, теряли свою силу; если же они отходили подалее, то едва одна изо ста пуль их могла пройдти в отверстие. Вдруг Патфайндер услыхал шум мокассина и треск сухих ветвей у самого подножия блокгоуза и догадался, что неприятели хотят поджечь здание. Позвав своего товарища, стоявшого на крыше, где не оставалось уже никакой видимой опасности, он велел ему стать возле бойницы, находившейся прямо над тем местом, где неприятель складывал хворост, и иметь в готовности воду.

Воин не так опытный, как наш герой, поспешил бы тотчас уничтожить опасный замысел неприятеля и преждевременно воспользовался бы всеми своими средствами; но Патфайндер поступил иначе. Намерение его было не только затушить огонь, который мало устрашал его, но дать вместе с тем добрый урок неприятелю и обезопасить себя этим на остальную часть ночи. Чтоб привести в исполнение это намерение, он должен был дождаться, пока зарево от пожара позволит ему несколько различать предметы; ибо он был уверен, что тогда достаточно будет самых слабых его усилий. Ирокезы свободно могли собрать хворост, навалить его перед крепостью, поджечь и удалиться, не будучи нисколько тревожимы в своих действиях. Патфайндер позволил Капу придвинуть к бойнице кадку с водою, чтоб употребить ее в дело в приличную минуту. По его мнению, эта минута должна была наступить не ранее того, когда пламя осветить окружные кусты. Тогда верный глаз его подметил в кустах фигуры двух или трех диких, наблюдавших за разгоравшимся огнем с равнодушием людей, привыкших апатически смотреть на человеческия бедствия. После этого Патфайндер заговорил:

-- Готовы ли вы, друг Кап? Жар начинает проникать сквозь трещины, и хотя эти сырые бревна не так легко воспламеняются, как натура человека с горячим нравом, однакоже пламя разольется слишком далеко, если не остановишь его. Что, кадка у вас под рукой? Посмотрите хорошенько, точно ли под этой бойницей огонь, чтоб нам не потеряи воды попустому.

"Все готово!" отвечал Кап тоном моряка, отвечающого на приказ.

Отдавая эти приказания, Патфайндер между-тем делал свои приготовления, ибо он полагал, что время действовать наступило. Он хладнокровно приподнял лане-бой, прицелился и выстрелил: все это сделано было в полминуты. Когда приклад ружья коснулся земли, стрелок приставил глаз свой к отверстию бойницы.

-- Одним пресмыкающимся меньше, произнес он, говоря сам с собою в полголоса. - Я ужь видел этого бродягу: это самый безжалостный дьявол. Ну! он поступал как требовала его натура и награжден теперь, как требовала его натура... Еще бы отправить одного негодяя, и тогда довольно было бы на эту ночь. С разсветом, нам, может-быть, будет пожарче.

Между-тем, ружье было снова заряжено, и другой дикий свалился на землю. В-самом-деле, этого было достаточно; ибо дикие, скрывавшиеся в кустах вокруг крепости, не желая дожидаться третьяго доказательства меткости той же руки, и не зная, которые из них были и которые не были скрыты, бросились все из своих засад и разбежались по сторонам, чтобы избавиться опасности.

"Посторонись, оболью!" закричал Кап, вылив воду с таким искусством, что огонь тотчас потух.

Так окончилось это страшное нападение, и ночь протекла спокойно. Патфайндер и Кап караулили попеременно, и ни тот, ни другой не засыпал. Им почти и не хотелось спать, потому-что оба привыкли к продолжительному бдению. В некоторые времена года, Патфайндер в буквальном смысле не чувствовал ни голода, ни жажды, ни усталости.

Мабель не отходила ни на минуту от отца своего. Она начинала чувствовать, как много счастие нашей жизни зависит от вещей воображаемых. До-сих-пор она жила без отца - и её отношения к нему были более идеальные отношения, чем положительные; но теперь, когда она должна была лишиться его, ей казалось, что без него мир будет для нея пустынею, что без него нет для нея счастия.