Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая.
Глава XI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая. Глава XI (старая орфография)

ГЛАВА XI.

Люди, привыкшие к такой войне, какую мы описывали, мало подчиняются, во время битвы, нежным чувствованиям. Не смотря на это, многие однакожь переносились мыслию в крепость к Мабели во время описанных нами происшествии; даже самые грубые из солдат, в час своей обычной закуски, ели уже не с тем апетитом, как бывало, потому-что они ожидали с мимуты на минуту кончины сержанта.

Патфайндер, выходя из крепости, встретил Мюйра, который отвел его в сторону, чтобы переговорить с ним наедине. Обращение квартирмейстера было ласково до приторности, но под этой маской видимо скрывалось лукавство. Хотя науки физиономики и черепословия очень прихрамывают и так же часто приводят к заблуждению, как и к истине, но, по нашему мнению, самые безошибочные признаки обмана - лицо, улыбающееся без всякой нужды, и язык через-чур переслащенный. Этими признаками особенно отличался Мюйр, соединявший с уклончивостию мнимую откровенность, которой еще очень много и как-то странно пособлял его шотландский выговор и шотландския выражения. Сказать правду, он был обязан своим повышением льстивому уважению, которое издавна оказывал Лэнди и всему его семейству. Хотя сам майор имел довольно проницательности и не позволил бы себя обмануть человеку несравненно-ограниченнее его и в способностях и в познаниях, - во есть люди, уступающие льстецу даже и тогда, когда они несовсем уверены в его искренности и даже знают настоящия причины, побуждающия его к лести. И теперь сошлись два человека, с характерами решительно противоположными, неимевшие между собой ничего общого. Патфайндер был столько же простодушен, сколько квартирмейстер хитрь, столько же искренен, сколько квартирмейстер обманчив; первый всегда шел по прямому пути, последний всегда выбирал извилистую дорогу. Впрочем, оба они были благоразумны, оба храбры по-своему, хотя и не в равной степени. Мюйр всегда любил оберегать свою особу, и если иногда рисковал ею, то для того только, чтоб произвести эффект; Путеводитель считал опасение чувством благоразумным, которому необходимо покоряться, если оно ведет к хорошим последствиям.

-- Любезнейший мой друг, - начал Мюйр: - ты для всех нас теперь еще в тысячу раз дороже, после услуг, недавно оказанных тобою. Ты еще более упрочил свою славу в последнем случае; правда, тебя не произведут в офицеры, - такое производство было-бы не по твоей линии, - да ты, верно, и не добиваешься этого; но ты составил себе громадную известность как путеводитель, как советник, как верный подданный, как несравненный стрелок. Не знаю, и самый главнокомандующий пользуется ли в Америке большею славою. Тебе бы прожить теперь остаток дней в спокойствии. Женись-ка, друг любезный, не откладывая, да подумай о своем счастии, потому-что о славе тебе нечего уже думать. Ради Бога, возьми себе в жены Мабель Дунгам - и ты будешь вдруг обладать и доброю женой и добрым именем.

"Мне что-то странно слышать, квартирмейстер, такой советь от вас. Я слышал, будто вы мои соперник."

-- Да, я был твоим соперником и, скажу тебе, соперником страшным. Пять раз принимался я волочиться - и ни разу не дал промаха... по счету Лэнди, четыре, но это решительно вздор; он не воображает, что истина пробьется сквозь его арифметику. Да, Патфайндер, да, я был твоим соперником, но теперь нет, и от всей души искренно желаю тебе успеха у Мабели. Если храбрый сержант переживет свою рану, то, будь уверен, я непременно замолвлю ему словцо за тебя.

"Благодарю вас за ваше расположение, квартирмейстер, хотя в вашем ходатайстве не нуждаюсь. Сержант Дунгам старинный мой друг. Это дело я считаю верным, как только можно считать верными дела в военное время. Мабель и отец её согласились на мое желание - и весь 55 полк не может помешать этому. Ах, вряд-ли увидит бедный отец то, чего так давно желало его сердце!"

его смерти! Все мистрисы Мюйр чувствовали то же самое, при своей кончине.

"И не мудрено, что все ваши жены утешали себя этим, квартирмейстер."

-- Тс! - довольно, любезный! Я не думал, чтобы ты был такой остряк. Ну да старые друзья не обижаются шутками. Хоть я и не могу жениться на Мабели, тем не менее, однакожь, я буду считать долгом питать к ней уважение, расхваливать и ее и тебя всем, при всяком случае; но, Патфайндер, тот, кто лишается счастия обладать такой девушкой, должен быть хоть чем-нибудь утешен. - Не правда ли?

"Конечно, конечно, квартирмейстер" отвечал Путеводитель с своею обычною простотою: "я знаю, как тяжело было бы лишиться Мабели. Может-быть, вам и неприятно будет видеть ее моею женою, но смерть сержанта вероятно заставит нас отсрочить наш брак, и вам еще останется довольно времени, чтоб свыкнуться с этою мыслию."

-- Я перенесу этот удар; да, я перенесу его, хотя бы порвались все артерии моего сердца; но ты мог бы пособить мне, дав пищу для моей деятельности. Ты сам видишь, что эта экспедиция престранная. Я, имеющий патент короля на звание Офицера, я здесь только простой волонтер,-тогда-как безпатентный офицер - командир. Я согласился на это по многим причинам, хотя вся кровь во мне кипела от желания начальствовать теми, которые шли сражаться за честь отечества и за права королевския....

"Квартирмейстер!" перебил Путеводитель: "вы так скоро попали в руки неприятелей, что совесть ваша может быть покойна на этот счет; так полноте, перестанемте говорить об этом."

-- Именно, я также думаю, Патфайндер. Об этом никому из нас не должно говорить. Сержант Дунгам ужь теперь hors de coinbat.

"Что такое?" спросил Путеводитель.

-- Сержант не может теперь начальствовать и, по моему мнению, неприлично капралу быть во главе этого победоносного отряда; растения, цветущия в саду, засыхают за поле, и я хочу требовать власти, принадлежащей мне, как человеку, имеющему диплом на звание поручика. Солдаты не посмеют воспротивиться этому. Ну, а ты, любезный друг, - теперь, когда ты пользуешься такою известностию, теперь, когда Мабель твоя и когда совесть твоя чувствует, что ты совершенно исполнил свой долг, - что, надо признаться, всего дороже, - ты, ужь конечно, будешь скорее моим союзником, нежели противником?

"Я думаю, квартирмейстер, что вы имеете полное право командовать солдатами 55-го, и никто здесь, верно, не станет противиться этому, хотя вы и были военнопленным и хотя есть люди, которые не легко покорятся власти пленника, обязанного им своею свободою. Впрочем, я все-таки думаю, что никто здесь не воспротивится вашим желаниям."

о твоих заслугах.

"Оставьте меня и мои заслуги, квартирмейстер! Лэнди знает, каков я в лесу и каков в крепости, а генерал знает еще лучше, чем он; не безпокойтесь обо мне: разскажите лучше о собственном приключении и позаботьтесь отдать справедливость отцу Мабели, который еще все-таки покуда командир."

Мюйр объявил, что он чрезвычайно-доволен этим распоряжением и подтвердил, что непременно отдаст всем должную справедливость. Между тем, они приблизились к группе, расположившейся вокруг огня. Здесь квартирмейстер в первый раз, после своего отъезда из Освего, начал показывать власть, которую можно было считать принадлежностию его чни.а. Отведя в сторону капрала, он ясно и выразительно объявил ему, что намерен вступить в права своего чина, и поручил ему наевстить об этом всех солдатов. Эта перемена начальства совершилась, без всяких признаков неудовольствия: все знали о законных правах поручика на звание командира, и никто небыль расположен противиться его распоряжениям. Квартирмейстер уверил капрала, что он с Лэнди имел сначала совсем-другия намерения, и что теперь, по причинам, только ему одному известным, он находит нужным изменить их. Солдаты удовольствовались этими резонами; к-тому же, рана сержанта Дунгама могла служить объяснением этой внезапной перемены начальства, еслиб объяснения были нужны.

В это время капитан Санглье занимался своим завтраком с беззаботностию философа, с равнодушием ветерана, с искусством и ловкостию Француза и с обжорливостию строуса. Он уже около тридцати лет жил в колониях, прибыв туда из Франции при армии, в которой он занимал почти такое же место, как Мюйр в 55 полку. Его железное сложение, его безчувственность, ловкость, с какою он умел управлять дикими, его отчаянная храбрость, - все эти достоинства давно сделали его известным главнокомандующему, который и назначил его распорядителем военных действий союзных Индийцев. Это назначение доставило ему чин капитана, и скоро после своего производства он перенял много привычек и даже заимствовал много мнений у своих союзников, с тою легкостию, которая в этой части света считается неотъемлемою принадлежностию его соотечественников. Часто предводительствовал он отрядами Ирокезов, когда они отправлялись на грабительство, то увеличивая, то уменьшая бедствия, неизбежные в войнах этого рода, придавая этим экспедициям более обширные виды и более-совершенные средства цивилизации. Другими словами, он составлял планы предприятия, которое, по своей важности и по своим последствиям, далеко превосходило обыкновенную политику Индийцев, - и потом старался уменьшать бедствия, им же самим причиненные. То был искатель приключений, которого обстоятельства бросили в такое положение, в котором люди его разбора тотчас выказывают себя с хорошей или с дурной стороны, и характер его был не таков, чтобы отказываться от счастия из какой-нибудь неуместной деликатности, которая могла быть следствием впечатлений его юности, или употреблять во зло благосклонность счастия, без необходимости навлекая на себя его немилость безполезною жестокостию. Но так-как имя его было связано со многими неистовыми действиями его подчиненных, то в американских провинциях он слыл злодеем, который забавлялся пролитием крови и считал величайшим блаженством терзать невинных и безпомощных. И имя Санглье (Кабан), как называл он сам себя, или Каменное-Сердце, как на границах обыкновенно называли его, было так же страшно для детей и женщин в этой части света, как в позднейшее время имена Бутлера и Брандта.

и тот и другой чувствовали, что находятся в-присутствии грозного врага, и тот и другой понимали, что им надо обойдтись с своим противником с доверенностию, которую заслуживал воин, и оба они видели бесконечную разницу между своими характерами и интересами. Один имел целию возвыситься и обогатиться; другой проходил свое поприще, потому-что жизнь закинула его в пустыню, а отечество нуждалось в его руке и опытности. Желание быть выше своего звания никогда не тревожило Патфайндера; никогда и никакая честолюбивая мысль не приходила ему в голову до той минуты, когда он увидел Мабель. Правда, с-тех-пор в нем возникло недоверие к самому-себе; он благоговел перед нею, он хотел, чтоб она занимала в обществе место выше того, на которое имела право по рождению, и часто мучился; но правдивость и простота его характера скоро восторжествовали: он по чувствовал, что женщина, решающаяся быт его женою, верно согласится разделить и его участь, как бы она ни была смиренна. Он уважал Санглье за его отвагу и, как человек, много-испытавший, не верил всем дурным слухам, которые распускали о нем, думая, что чем менее люди знают предмет, тем упорнее в своем мнении о нем и нетерпимее к нему; но он не одобрял его эгоизма, его хладнокровных разсчетов, он не прощал ему то, что он, забывая свою натуру, обращался в краснокожого. С другой стороны, Патфайндер был совершенною загадкою для капитана Санглье. Санглье решительно не понимал его: он часто слышал о его безкорыстии, справедливости, искренности - и в некоторых случаях они вводили его в заблуждение, верно по поговорке, которая гласить, что дипломат открытый и говорливый лучше сохраняет тайну, чем молчаливый и хитрый.

Когда два героя молча осмотрели друг друга, капитан Санглье поднес руку к шапке; грубость пограничной жизни еще не совсем истребила в нем прежнюю вежливость, не совсем изгладила на лице его выражение той bonhomie, которая, кажется, врожденна Французу.

-- Мосьё, Патфайндер, сказал он с дружескою улыбкою, я мешая Французския слова с английскими: un militaire... то-есть, у воина честь, le courage et la loyauté. Вы говорите по-ирокезски?

"Да, я знаю язык этих гадин, и, в случае необходимости, могу говорить на нем" отвечал Путеводитель, всегда простой и откровенный: "но ни этот язык, ни это племя не по моему вкусу. По-моему, встретить Минго, мэстэр Каменное-Сердце, значить встретить негодяя. Я часто видал вас, хотя, правда, это было в битвах, и всегда в передних рядах, надо признаться... Вы ужь верно знакомы с нашими пулями?"

-- Только не с вашими, мосьё Патфайндер: une balle, пущенная вашею благородною рукою - верная смерть. Вы убили на разных островах моего лучшого воина.

"Очень может быть, хотя, правду сказать, все они страшные негодяи. Я не хочу оскорблять вас, мэстэр Каменное-Сердце, но надо признаться, что вы живете в дурном обществе."

-- Oui, monsieur, возразил Француз, который, решившись быть вежливым и с трудом понимая по-английски, воображал, что ему отпускают комплименты. Вы очень добры; но un brave всегда comme èa. Что это значит? Что делают с этим молодым человеком?

Капитан Санглье указал Патфайндеру в сторону, противоположную той, где был разведен огонь. Там два солдата вдруг и совершенно врасплох грубо схватили Джаспера и связывали ему руки по приказанию Мюйра.

-- В-самом-деле, что это значить? воскликнул Путеводитель, бросившись вперед и отталкивая обоих солдат с силою, которой противиться было невозможно. Кто может обращаться так с Джзспером Пресною-Водою? Кто смеет это делать при мне?

"Это по моему приказанию, Патфайндер" отвечал квартирмейстер: "и ужь я беру на себя ответственность. Вы, конечно, не станете оспоривать законное приказание, которое отдал королевский офицер королевским солдатам."

всех нас? Не он ли отнял у врагов наших победу и доставил ее нам? Нет, нет, квартирмейстер, если вы так будете пользоваться вашею властию, как воспользовались ею теперь в первый раз, то я объявляю, что не стану уважать ее.

"Это ужь немножко отзывается нарушением субординации" отвечал Мюйр: "но Патфайндеру можно простить многое. Точно, Джаспер по-видимому услужил нам в этом деле; но мы не должны забывать прошедшого. Разве сам майор Дункан не объявил своих подозрений сержанту Дунгаму перед отъездом нашим из Освего? Разве мы не ясно видели, что вас кто-то, предал, и разве можно сомневаться в том, что этот молодой человек предатель? Эге, Патфайндер, да ты никогда не будешь, великим государственным человеком, или великим военоначальником, если будешь слишком доверять наружности. Ах Боже мой! если истина должна обнаружиться, как ты часто говоришь, Патфайндер, то обнаружится, что лукавство еще в бдльпием ходу у людей, чем зависть, и это бич человеческой натуры."

Капитан Санглье, глядя попеременно то на квартирмейстера то на Джаспера, пожимал плечами.

Ни один солдат 55-го полка не коснется его пальцем, если только не прикажет Ланди, - я не допущу до этого. Вы можете иметь полную власть над вашими солдатами; но вы, мэстэр Мюйр, не имеете никакой власти ни надо мною, ни над Джаспером.

-- "Bon!" воскликнул Санглье, и в этом звуке сказалось столько же энергии гортани, сколько энергии носовых органов.

"Что жь, ты не хочешь слушать разсудка, Патфайндер? Не уже-ли ты позабыл наши догадки и подозрения? А! да вот еще новое обстоятельство, которое их увеличивает и подтверждает взгляни на этот лоскут флага: вот видишь ли, его нашла Мабель Дунгам; он был привязан к ветке дерева на этом острове, за час или около до нападения неприятеля. Если хочешь, возьми на себя труд, осмотри флаг "Бегуна", ты увидишь, что этот лоскут отрезан от него... Ну, что же может быть очевиднее этого доказательства?"

-- "Ma foi, c'est un peu fort, ceci" проворчал Санглье сквозь зубы.

-- Не говорите мне ни о флагах, ни о знаках, когда я знаю; сердце, возразил Патфайндер. - У Джаспера честность в натуре, а честность редкий дар, и ею нельзя забавляться, как совестию Минго. Нет, нет, оставьте его в покое, - или мы посмотрим, кто лучше будет драться, вы и ваши солдаты 55-го, или Змей да лане-бой, да Джаспер с своими подчиненными. Вы увеличиваете ваши силы, поручик Мюйр, на столько, на сколько уменьшаете честность Джаспера.

"Très-bon!" сказал Сангльё.

"Ну, если нужно, чтобы я говорил ясно, Патфайндер, изволь. Капитан Санглье, который вот здесь, и Арроугед - этот храбрый Тускарора, они оба известили меня, что этот несчастный молодой человек изменник. После таких свидетельств, ты ужь верно не станешь препятствовать мне наказать его и согласишься в необходимости этого."

-- "Scélérat!" прошептал Француз.

"Капитан Санглье - храбрый солдат и не захочет клеветать на честного моряка" сказал Джаспер. "Есть ли здесь изменник, капитан Каменное-Сердце?"

-- Да, прибавил Мюйр: - пусть он говорить сию минуту, если уже ты этого хочешь, несчастный молодой человек - и пусть истина откроется! Капитан, скажите, видите ли вы, или нет, изменника между нами?

"Oui, oui, monsieur; bien sûr."

-- Много лжешь! сказал Арроугед громовым голосом, ударяя Мюйра в грудь ладонью с неудержимым бешенством. - Где мои воины? где волосы Йингизов? Много лжешь!

Мюйр был не лишен ни храбрости, ни даже чего-то в роде чувства личной чести, когда дело касалось собственно до него. Ему представилось, что бешенство, с которым замахнулся Арроугед, должно было сообщиться и удару; может-быть, совесть, мгновенно пробудившаяся, была причиною этого; и, отступя на шаг, он протянул руку к ружью. Лицо его пламенело яростию и ясно выразило внутреннее намерение. Но Арроугед был слишком-проворен для него: дико посмотрел кругом себя Тускарора, просунул руку за пояс, выхватил нож, и в одну секунду вонзал его до самой рукоятки в тело квартирмейстера. - Мюйр рухнулся к ногам капитана Санглье. Капитан посмотрел на лицо его, на котором замерло чувство человека, застигнутого врасплох, и сказал очень-спокойно, понюхав табаку и пожав плечами:

-- "Voila l'affaire finie, mais ce n'est qu'un scélérat de moins."

Убийство совершилось так внезапно, что предупредят его было невозможно, и когда Арроугед, испустив дикий крик, бросился в лес, белые в оцепенении не двигались с места. Чингачгук сохранил больше хладнокровия: едва ветви кустарника, за которым скрылся Тускарора, успели задвинуться за ним, как Делавар снова раздвинул их и пустился в погоню.

е

"Скажите, капитан" сказал он: "скажите, изменник я!"

-- "Le voilà" отвечал хладнокровный Француз: "это - наш espion, notre agent, наш друг. Ma foi, c'était un grand scélérat - voici!"

Произнося эти слова, Санглье наклонился к телу квартирмейстера и, всунув руку в один из его карманов, достал оттуда кошелек. Он тряхнул его, и множество луидоров покатилось на землю к ногам солдатов, которые в одну минуту подобрали их; потом он с презрением отбросил от себя кошелек и занялся своим супом, который приготовлял с величайшим старанием. Суп ему понравился, и он принялся есть с таким равнодушным видом, которому бы, наверно, позавидовал самый безстрастный индийский воин.