Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая.
Глава XII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая. Глава XII (старая орфография)

ГЛАВА XII.

Читатель может представить себе некоторые из происшествий, последовавших за внезапною смертию Мюйра. Между-тем, как солдаты, покрыв его тело плащом, относили его в отдаленное место, Чингачгук воротился и молча сел у огня. Санглье и Патфайндер оба заметили, что у него к поясу были привязаны волосы только-что содранные и окровавленные. Однако никто его не разспрашивал. Французский капитан, вполне убежденный, что Арроугед пал, не обнаруживал ни любопытства, ни сожаления, и продолжал спокойно кушать свой суп, как-будто бы ничего особенного не случилось во время его обеда. В этом была заметна и надменность, и принужденный стоицизм, заимствованные у Индийцев, а еще более привычка владеть собою, и природная жестокость. Чувствования же Патфайндера, хотя и были различны, но они казались теми же. Он не любил Мюйра: его сладенькия речи вовсе не гармонировали с открытым и прямым характером Путеводителя; но он, хотя и привыкший к подобным сценам, был поражен его насильственною и неожиданною смертию, и изумлен нечаянным открытием его измены. Желая узнать о ней подробнее, он стал разспрашивать капитана, когда тело было унесено. Санглье, после смерти своего шпиона, не имея более причин таиться, рассказал ему, в-продолжение своего завтрака, следующия обстоятельства, которые послужат к пояснению некоторых второстепенных приключений нашей истории.

могли доставляться обыкновенными шпионами. Его условия были приняты, и мосьё Санглье несколько раз имел с ним свидание в окрестностях крепости Освего - и даже однажды тайно ночевал в самой крепости.

Арроугед был постоянный посредник их сообщений: безъименное письмо к майору Дункану, сочиненное Мюйром, сначала было послано в Фронтенак для того, чтобы там списали его, и доставлено Тускаророй, который, возвращаясь после исполнения этого поручения, был захвачен "Бегуном". Не нужно говорить, что Джаспер должен был погибнуть, чтоб прикрыть собою измену квартирмейстера, и что остров был открыть неприятелю сим последним. Кошелек, туго набитый золотом, заставил его присоединиться к отряду сержанта Дунгама, чтоб в минуту, удобную для нападения, подать сигнал.

Мюйр имел слабость к прекрасному полу и женился бы на Мабели, или на всякой другой, которая бы согласилась быть его женою; но он ухаживал за Мабелью преимущественно с тою целию, чтобы иметь какой-нибудь предлог отправиться вместе с отрядом, без всякой ответственности, в случае его поражения; к-тому же, этот предлог мог показаться довольно-вероятным. Капитан Санглье знал все это, и, в особенности, его отношения к Мабели; он посвятил в эти тайны своих слушателей, и часто смеялся с колкостию, рассказывая о различных проделках квартирмейстера.

-- Touchez là, сказал беззаботный воин, кончив свой рассказ и протягивая свою жилистую руку Патфайндеру: - вы честный человек, а это много значит. Мы принимаем к себе шпиона, как принимаем la médecine, для пользы, mais je le détes'te, - touchez là.

"С охотою, капитан; вы законный и натуральный враг" отвечал Патфайндер: "но тело этого квартирмейстера никогда не осквернит английской земли. Я было-хотел отвести его к Лэнди, чтоб тот велел проиграть над ним похоронный марш. Да нет, пусть лучше он останется здесь, в том месте, которое было свидетелем его подлости, и пусть его измена будет ему надгробным камнем. Капитан Каменное-Сердце, я знаю, что сношения с такими негодяями допускаются в регулярной военной службе, но чистосердечно скажу вам, что это было бы не по мне - и хорошо, что не я, а вы, имеете это дело на совести. Какой страшный грешник! Направо и налево продавать свое отечество, своих друзей и свою веру! Джаспер, друг мой, поди-ка сюда на минуту, на одно только слово."

"Ты знаешь меня, Пресная-Вода, - и я тебя довольно знаю; все, что произошло здесь, ни мало не изменило моего о тебе мнения. Я никогда не верил их сказкам, хоть, признаюсь тебе, дело было так серьёзно, что я на минуту призадумался; да, дело казалось мне очень-серьёзным, от-того и я сделался серьёзным; во тебя я не подозревал ни одной минуты: я знаю, что измена не в твоей натуре, - однако надо сказать, что я не подозревал и квартирмейстера."

-- И он был в королевской службе, Патфайндер!

"Это еще не важно, Джаспер Уэстерн; он был в Божией службе; Бог создал его делать добро, благородно поступая с ближними, и он сирашно изменил своему долгу."

-- А его мнимая любовь к Мабели, к которой он ничего не чувствовал!

"Да, это очень-дурно; верно, у него была кровь Минго в жилах. Только мулат может обманывать женщину, потому-что Бог создал женщин слабыми, и мы должны снискивать их любовь нежностию и услугами. Бедный сержант на смертной постели отдал мне руку своей дочери, и она, милая девушка, согласилась быть моей женою; я чувствую теперь, что должен охранять две жизни, заботиться о двух натурах, веселить два сердца.. Ах, Джаспер, мне иногда кажется, что я недостоин этой милой девушки!"

У Джаспера почти замер дух, когда он услышал эту новость, и, не смотря на усилия скрыть настоящую причину волнения, щеки его были бледны, как у мертвеца; однако еще у него достало силы отвечать не только твердо, но и энергически:

-- Не говори этого, Патфайндер; ты достоин...

"Да, да, по твоим понятиям, потому-что я лучше всех из пограничных могу убить лань или Минго, - что у меня верный глаз для отъискания следа в лесу, что и знаю положение-звезд, а другие не знают этого. Разумеется, разумеется, у Мабели вдоволь будет и дичи, и рыбы, и голубей; но когда мы поживем друг с другом и коротко узнаем друг друга, я боюсь, что она не найдет во мне ни достаточной образованности, ни мыслей, ни приятного разговора."

-- Надобно только коротко знать тебя, Патфайндер, - и тогда самая знатная дама будет с тобой счастлива. С этой стороны тебе нечего бояться.

"Так ты обо мне думаешь, Джаспер; да, я это знаю. И это очень-натурально, потому-что ты друг мне; мы всегда думаем хорошо о том, кого любим. Да, если бы я женился на тебе, я был бы покоен, я был бы уверен, что ты на все дела мои смотрел бы благосклонно. Но, что ни говори, а молодая девушка всегда лучше пожелает иметь молодого мужа, равного ей по всему, чем такого, который бы годился ей в отцы и может испугать ее своею суровостию. - Я удивляюсь, Джаспер, как Мабель, вместо меня, не вздумала обратить внимания на тебя?"

-- Обратить внимание на меня, Патфайндер! повторил молодой человек, усиливаясь придать твердость своему голосу и скрыть свое волнение. - Чем же я могу нравиться Мабели Дунгам? То, чего недостает тебе, точно также нет и у меня, а я не имею тех достоинств, которые заставляют самих генералов питать к тебе уважение.

"Ну, хорошо, хорошо! Говори, что хочешь, а все это только случай - не больше; много женщин проводил я через леса, путешествовал, жил в крепостях с ними, но ни к одной женщине ничего не чувствовал до-тех-пор, покуда не увидел Мабели Дунгам. Правда, что сержант еще прежде своими разговорами заставил меня думать об его дочери, - но довольно было провести возле нея несколько дней, чтоб ночь и день только и думать о ней без всяких разговоров. Я тверд, да, очень-тверд, Джаспер; вы все знаете, что во мне довольно мужества; однакожь, я чувствую, что если бы теперь лишился Мабели Дунгам, меня бы сломило совсем."

достоин Мабели и Мабель вполне достойна тебя. Ты любишь Мабель и она тебя любит; - отец её избрал тебя ей мужем, и никто не имеет права противоречить этому. Притворная же любовь квартирмейстера к Мабели несравненно-хуже его измены.

Они приблизились к огню, и разговор должен был перемениться; к-счастию, в эту минуту показался Кап, только-что пришедший от умирающого зятя и ничего незнавший о том, что произошло после договора. Он приблизился к группе, печальный и задумчивый. Его педантский вид, выражавший презрение ко всему его окружавшему, совершенно исчез: на лице его было видно, если не смирение, то, по-крайней-мере сильная дума.

-- Эта смерть, джентльмены, сказал он, приблизясь: - неприятное дело, с какой стороны ни разсматривай его. Вот, на-пример, сержант Дунгам: он славный солдат, в этом нет никакого сомнения, а пришлось ему теперь травить канат, - так ведь нет: он уцепился за него так, как-будто вовсе не хочет продернуть его в клюз - и все, кажется, от-того, что любит свою дочь. А я, когда другу нужно отправляться в долгое путешествие, всегда желаю ему всевозможного счастия и скорейшого отъезда.

"Еще, видно, не пришел час его: ведь вы, верно, не захотите отправить его преждевременно?" отвечал Патфайндер с укоризною. "Жизнь сладка даже и для стариков, и я знавал таких, которые начинали дорожить ею именно тогда, когда она уже сбавила с себя почти всю свою цену."

Ничто не было так далеко от Капа, как желание ускорить смерть своего несчастного зятя. Утишить страдания умирающого - было для него слишком-затруднительно, и он выражал только свое искреннее желание, чтоб сержант счастливо освободился от всех безпокойств и мук. Немного-оскорбленный тем, что его слова дурно растолковали, он отвечал с досадою, хотя несколько умягченною тайным упреком самому-себе, что не выразил яснее своих чувствований.

столько искренний друг, сколько может быть солдат другом моряка, - и тут нет ничего дурного, что я пожелал ему поскорей ошвартовиться в небесах. Мы все люди смертные и лучший из нас должен умереть; об этом верно вы не станете спорить, и вот урок тем, кто хвастает своею красотою и силою. Где же квартирмейстер, Патфайндер? Ему следовало бы проститься с бедным сержантом, за которым скоро и нам прийдется отправляться.

"Вы и сами не знали, до какой степени ваши слова истинны, мэстэр Кап, и в этом нет ничего удивительного, потому-что люди чаще всего говорят резкия истины тогда, когда ни мало не помышляют о том. Вам, однако, следовало бы прибавить ко всему сказанному, что и худший из нас должен также умереть: об этом напомните было бы полезнее, чем о том, что лучший "

-- Вы что-то против своего обыкновения не так ясно выражаетесь, Патфайндер. Я знаю, что при таких обстоятельствах у всех нас должны быть мысли серьёзные; но а не вижу никакой необходимости говорить загадками.

"Слова мои, может-быть, не совсем ясны, но мысль ясна, Кап; между-тем, как сержант тихо и обдуманно приготовляется к долгому пути, как человек совестливый и честный, - квартирмейстер вдруг дал стречка прежде его, и хотя не следовало бы слишком-утвердительно говорить о таком предмете, но я все-таки не скрою моего мнения: они пойдут по разным дорогам и никогда не встретятся друг с другом."

-- Объяснитесь, мой друг, сказал удивленный моряк, озираясь кругом, как-бы ища Мюйра, отсутствие которого начинало возбуждать в нем подозрения. - Я что-то не вижу квартирмейстера; кажется, он не таков, чтоб прятаться в минуту победы; если бы нас ожидало сражение впереди, - тогда другое дело: тогда бы это было понятно.

"Все, что осталось после него - вот под этим плащом" отучал Путеводитель и рассказал в коротких словах о смерти квартирмейстера. "Тускарора укусил ядовито, как гремучий змей, который менее опасен, потому-что дает знать о своем приближении. Я много раз видел самые зверския битвы и нечаянные вспышки дикой натуры, но никогда еще не видал, чтоб душа человеческая так внезапно оставила тело и в такую горькую минуту для надежд умирающого. Его дыхание вместе с ложью остановилось на губах и, можно сказать, что Дух его улетел в самом разгаре зла."

-- Ваша жизнь ненадежна и тяжела, мэстэр Патфайндер, здесь между пресной водой и дикими, и чем скорей отправлюсь я отсюда, тем лучше. Теперь, после всего, что вы рассказали, я понимаю, почему этот человек с таким инстинктом, который тогда показался мне удивительным в офицере, побежал скрыться между утесами, как только-что неприятель напал на нас; но мне было не до него, и я необратил на это особенного внимания и не записал этого обстоятельства в мой лог-бук. Господи Боже мой! Изменник, говорите вы, готовый продать свое отечество, да еще добро бы кому, а то негодяям Французам!

"Готовый продать все: отечество, душу, тело, Мабель и все ваши волосы, - и уверяю вас, ему было все равно, кто бы ни был покупщик. На этот раз плательщиками его были соотечественники капитана Санглье."

-- Ужь я знаю их: они всегда готовы купить, чего не могут взять силою и ускакать в галоп, когда не могут ни взять, ни купить.

Санглье поднял свою шапку с ироническою важностию и принял эту любезность с выражением учтивого презрения, которое не было понято тем, к кому относилось; но Патванндер, по своей врожденной вежливости и справедливости, не мог не отвечать на эту нападку.

"По-меему" сказал он: "что ни толкуй, а нет большой разницы между Англичанином и Французом: и тот и другой говорят своим языком, имеют своего короля; и тот и другой - люди, и когда нужно, покажут человеческия чувствования. Если Француз бывает иногда неровен, то и с Англичанином случается то же. Что же касается до того, что вы называете галопом, то почему же иногда человеку, как и лошади, не обратиться в бегство, какой бы он ни был земли?"

Капитан Каменное-Сердце, как называл его Патфайндер, поклонился в другой раз, но уже с дружескою, а не с ироническою улыбкою: он чувствовал, что, не смотря на образ выражения, намерение Патфайндера было доброе. Он был большой философ и, ни мало не заботясь о мнении такого человека, как Кап, докончил свой завтрак очень-спокойно, не допуская себя развлечься ничем посторонним.

-- Я пришел сюда именно за квартирмейстером, продолжал Кап, посмотрев на пантомиму капитана. Сержант близок к концу, и я думал, что он перед последним прощаньем захочет сказать несколько слов тому, кто должен быть его преемником. Но ведь вот вы говорите, что я опоздал, что квартирмейстер опередил сержанта....

"Да, опередил, хотя он пошел и по другой дороге. Теперь, и полагаю, капрал имеет полное право принять команду над остатком отряда, который очень невелик, да к-тому же утомлен, если не сказать - запуган. Но если будет какое-нибудь дело, то я с охотой возьмусь за него. Впрочем, я думаю, теперь вам ничего более не остается сделать, как похоронить мертвых, зажечь блокгауз и хижины, потому-что они поставлены на земле неприятеля - и не следует оставлять их в его распоряжении. О возвращении же сюда говорить нечего: теперь Французы знают местность этого острова и прибыть снова сюда значило бы добровольно, с открытыми глазами просунуть руку в волчью западню. Змей и я займемся этим делом, мы так же умеем отступать, как и идти вперед."

-- Все это очень хорошо, любезнейший друг; но подумаемте теперь о моем бедном брате. Хоть он и солдат, но нельзя же, кажется, нам бросить его и отпустить в путь, не сказав ни одного утешительного слова и не простившись с ним. Это самое несчастное дело во всех отношениях, да и чего доброго можно было ожидать при таком порядке вещей и такой навигации?.. Однако мы должны теперь как-можно-лучше выпутаться из этого дела и пособить достойному человеку сдвинуться с якорного места без натуги. Ведь и смерть - тоже обстоятельство, мэстэр Патфайндер, и еще общее для всех, потому-что мы все рано или поздно должны покориться ему.

"Правда, истинная правда - и вот по-этому-то надобно мне, кажется, всегда быть на-готове. Я часто думал, Соленая-Вода, что тот счастливый человек, кто, отходя отсюда, ничего не оставляет за собою. Вот я, на-пример, я простой охотник, путеводитель, разъискатель следов, я, неимеющий ни шага собственной земли, я счастливее и богаче владыки Албани. Над моею головою небо, напоминающее мне о последней великой охоте, и когда под ногами моими сухие листья, я хожу по земле свободно, будто властелин её. Чего мне желать больше?.. Я не скажу, что не люблю ничего на земле, - нет, кроме Мабели Дунгамь, я бы еще кое-что хотел унести с собою. У меня в крепости есть собаки, которых я ценю дорого; но оне слишком шумливы, и потому в военное время я живу с ними врознь. Еще жаль мне будет разстаться с моим лане-боем; но почему жь бы его не положить в гроб вместе со мною? ведь мы с ним совершенно одного роста, ровно в шесть футов. Ну, что бы еще? трубка, которую сержант подарил мне, и несколько вещей, данных мне на память путешественниками, которые все можно сложить в одну сумку, да положить мне под голову... Да, когда час мой пробьет, я буду готов в минуту. Это я тоже, с вашего позволения, мэстэр Кап, называю обстоятельством."

-- Я совершенно с вами согласен - сказал моряк, и оба они отправились к крепости. Они были так заняты своими нравственными воззрениями, что им и не приходила в голову печальная обязанность, которую они должны были исполнить.

-- Именно, я точно также думаю и разсуждаю. Сколько раз, во время кораблекрушения, я утешался мыслию, что не я хозяин корабля! Если он пойдет ко дну, говорил я сам-себе, то и жизнь моя пойдет ко дну, а все же гибнет не моя собственность, - а это, я вам скажу, большое утешение. Я сделал открытие вовремя моих путешествий от мыса Горна к Северному Мысу, - не здесь на пресной луже будь сказано об этой поездке, - я сделал открытие, что на-пример, если есть у человека несколько долларов и он положит их в сундук с висячим замком и ключом, то это все равно, что он запрет в сундук свое сердце; - а потому я и ношу все, что имею, на поясе кругом тела, чтобы сердце мое было на приличном месте. Чорт меня возьми, Патфайндер, если человек без сердца лучше рыбы с проколотым пузырем!

"Я не знаю, каким образом может это быть, друг Кап; но человек без совести - жалкое создание, - и всякий, кто будет иметь дело с Минго, убедится в этом. Я мало забочусь о долларах, о полу-джоях, любимой монете в этой части света; но я видал на своем веку людей и легко поверю, что если у иного человека есть сундук, наполненный тою или другою монетою, то можно сказать, что его сердце заперто в этом сундуке. В последнее перемирие я охотился два лета с-ряду и собрал столько мехов, что мне было-показалось, что здравые и справедливые чувства во мне начинают уступать место жадности. Одно меня безпокоит, если я женюсь на Мабели, то, для доставления ей удовольствий, и я, пожалуй, пристращусь к этим вещам."

-- Вы философ, - это ясно, Патфайндер, и думаю, что вы христианин.

"Я разсердился бы на того, кто усомнился бы в этом, мэстэр Кап. Правда, я не обращен моравскими братьями, как многие Делавары, - но я христианин, и у меня натура белых. По-моему, так же нечестно белому быть не христианином, как краснокожему не верить в охоту в счастливых странах, обещанных ему. Право, как внимательно посмотришь за разницу предании и, на некоторые различия в занятиях душ после смерти, так увидишь, что добрый Делавар такой же добрый христианин, хоть он и в глаза не видал моразского брата, и что добрый христианин то же, что добрый Делавар, сколько позволяет ему его натура. Мы часто разсуждаем об этом с Змеем, потому-что у него большая наклонность к христианской религии."

-- Ого! воскликнул Кап: ужь не хочет ли он отправиться в церковь со всеми волосами, содранными им с голов и привязанными к его поясу?

"Берегитесь ошибиться, друг Кап; ведь вся разница тут в коже, и все зависит от воспитания и натуры. Посмотрите вокруг на мир, и скажите, от-чего вы видите здесь краснокожого воина, там черного, а в другом месте армию белых? Это, и еще разные другия вещи в таком же роде, которые я мог бы припомнить вам, все это-есть по какой-нибудь особенной причине, и не нам пренебрегать тем, что есть, и отвергать истину. Нет, нет! каждый цвет имеет свою натуру, свои законы, свои предания, и один не должен порочить другого, потому только, что хорошенько не понимает его."

-- Видно вы, Патфайндер, много читали: у вас такия светлые мысли, - сказал Кап, который очень был мистифирован простыми верованиями своего товарища. Все это теперь для меня ясно, как день, хотя, признаюсь, прежде я совсем не так думал об этом. К какому разряду христиан принадлежите вы, друг?

"Что такое?"

"Посмотрите кругом себя и судите сами, Я теперь в моей церкви; здесь я и пью, и ем, и сплю; земля - храм Господа и, кажется, я непрерывно и усердно служу Ему день и ночь. Нет, нет, я не отрекаюсь от моей крови и от моего цвета; я родился христианином и умру христианином. Моравские братья за мной очень ухаживали, и один из королевских капелланов порядочно помучил меня, хоть эти капелланы плохие знатоки в таких предметах; также миссионер, присланный из Рима, долго говорил со мною, когда я провожал его через лес, в последнее перемирие. Но я всем им отвечал одно: я и без вас христианин, и не имею никакой нужды быть ни моравцем, ни англиканцем, ни папистом. Нет, нет, я не отрекусь ни от моего рождения, ни от моей крови!"

-- Я полагаю, что ваше словцо может очень поддержат сержанта среди подводных камней смерти, мэстэр Патфайндер; возле него только бедняжка Мабель, - а вы знаете, что хоть она и дочь, но ведь она девушка и еще ребенок.

"Мабель слаба телом, друг Кап; но в таких случаях она посильнее многих мужчин. Однако сержант Дунгам - мой друг, а ваш зять - и теперь, когда нам уже не нужно защищать прав наших, мы должны оба посетить его и присутствовать при его кончине. Я видал много умирающих людей, мэстэр Кап" продолжал Патфайндер, особенно любивший рассказывать о том, что он извлек из своей опытности; - он остановился, и придерживая своего товарища за пуговицу платья, прибавил: "да, много раз случалось быть мне возле умирающого свидетелем его последняго трепета, его последняго дыхания; когда волнение и тревога битвы кончаются, тогда поучительно смотреть на страдальцев, замечать в эти торжественные минуты, как различна бывает человеческая натура. Одни отходят безсмысленно и глупо, как-будто Бог вовсе не дал им разума, а другие оставляют жизнь с радостию, как люди, сбрасывающие, с себя тяжелую ношу. Я думаю, что в такия минуты душа видит яснее, друг, и воспоминания прошедшого толпятся в памяти.

-- Бьюсь об заклад, что так, Патфайндер; я то же видал, и после всегда чувствовал себя как-то лучше. Раз, помню, я ужь было совсем подумал, что пришел мой час, - что жь? я стал перелистывать свой шканечный журнал с таким прилежанием, какого я не подозревал прежде в себе. Я хоть не был большим грешником, друг Патфайндер, но, надо признаться, что если говорить правду, то и у меня набралась бы порядочная кучка небольших вещиц, как и у всякого другого; но я неповинен ни в морском разбойничестве, ни в чем таком... Ну вот на-счет контрабанды и других этаких... есть грешок, да ведь я моряк, и всякое звание имеет свою слабую сторону... и ваше-то ремесло, я думаю, не смотря на свою полезность и честность, все-таки не без грешка.

"Много из проводников и лесных разъискателей есть негодяев, и, как квартирмейстеру, им платят и с той и с другой стороны. Кажется, я не из таких, хотя во всяком занятии есть своего рода соблазны. Три раза в жизни я подвергался страшному искушению и раз почти покорился ему; но думаю, что этот грех не может возмутить последния минуты человека. Первый раз, я нашел в лесу кожаный сверток и знал, что он принадлежит Французу, который охотился на наших границах; в этом свертке было двадцать-шесть бобровых шкурок таких, что только бы любоваться ими. Искушение было сильное: закон был в мою пользу, хоть это было и мирное время; но потом я вспомнил, что эти законы не относились к нам, охотникам, и подумал, что бедняга, может-быть, на следующую зиму надеялся продать эти шкурки и много получить за них, - и я оставил их там, где оне лежали. Многие из наших говорили, что я глупо сделал; но сон той же ночи убедил меня, что я сделал доброе дело. В другой раз я нашел ружье, - такое ружье, что после лане-боя, ужь конечно, нет лучшого в этой части света; это было второе искушение: я знал, что, взяв его, или спрятав его, я могу вдруг сделаться здесь первым стрелком. Тогда я быль молод, не так искусен, как теперь, - а молодость честолюбива и предприимчива. Но, слава Богу! я победил мое желание - и что хорошо-то, друг Кап, я потом победил моего соперника, да еще в какой стрельбе! гарнизон никогда не видывал подобной, - он был с своим ружьем, а я с лане-боем, - и победил его в-присутствии генерала."

"Последняя борьба моя с дьяволом была еще труднее: я вдруг в лису наткнулся на шайку Мингов: их было шестеро, все они спали, их ружья и томагоуки лежали так, что я легко мог овладеть ими, не разбудив ни одного из этих гадов... Вот была бы чудная находка для Великого-Змея: он, скорей, чем я это рассказываю, всех бы их отделал одного за другим и привязал бы их волосы к своему поясу! О, Чингачгук мужественный воин, честный и храбрый и столь же добрый, сколько честный!"

-- Ну, что же вы сделали, мэстэр Патфайндер? спросил Кап, желавший узнать окончание этого рассказа: - кажется, это и счастливая и вместе несчастная встреча.

"Да, счастливая и несчастная, если только вы поймете это, несчастная, потому-что испытание было трудно, и вместе счастливая, потому-что всегда конец венчает дело. Я не дотронулся ни до одного волоска их, и не в натуре белого сдирать волосы; но я не дотронулся и до их оружия. Я усомнился в самом-себе, потому-что я не люблю Мингов."

-- Что касается до волос, я думаю, вы совершенно-правы, мой достойный друг; - ну, а ужь касательно оружия и фуража, - Бог знает!

"Это постороннее дело. Дело в том, что белый человек никогда не нападает на безоружного и спящого неприятеля. Нет, нет, я сделал то, что следовало сделать по моему нраву, по моему цвету и по моей религии. Я ожидал их пробуждения, ожидал, когда они отправятся в свой путь, а сам, в засаде, то с той, то с другой стороны задавал им перцу. Один, один из шести возвратился в свою деревню и вошел, хромая, в свой вигвам. К-счастию, что Змей только немного отстал от меня потому-что стрелял дичь, и потом тотчас отъискал меня по следу. Когда он явился, у него на поясе висело ужь пять пучков. Видите ли, поступая справедливо, ничего не теряешь ни для чести, ни для выгоды."

как-будто что-нибудь необыкновенное их удержало. Но они подошли уже так близко к зданию, что ни тот, ни другой не хотели продолжать разговора - и тот и другой приготовлялись к последнему свиданию с сержантом Дунгамом.