Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая.
Глава XIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая. Глава XIII (старая орфография)

ГЛАВА XIII.

В тревоге битвы воин может равнодушно встречать опасность и самую смерть; но если час смерти отсрочен и настает, когда человек уже успел успокоиться и одуматься, то он обыкновенно ведет с собою торжественные размышления, сожаления о прошлом, страх грядущого. Иной умирает с геройским словом на устах, но с тяжелым сомнением на сердце; потому-что как бы ни было велико разнообразие в религиозных верованиях, - есть убеждение общее всем людям, что смерть - не больше, как переход от этой формы существования к другой, высшей. Сержант Дунгам был человек храбрый; но он отправлялся в страну, где решительность и храбрость были бы ему безполезны; по той мере, как он постепенно отрешался от уз этого мира, его помыслы и чувствования принимали направление более-согласное с его положением. Если справедливо можно назвать смерть общим уровнем, то это название особенно верно в том смысле, что смерть заставляет всех и каждого взглянуть с одной точки зрения на тщету жизни.

Патфайндер, не смотря на особенность своих привычек и мнений, был всегда склонен к задумчивости и смотрел на все окружавшее более или менее в религиозном и торжественном свете. Потому сцена, происходившая в блокгаузе, не пробуждала в нем никаких новых ощущений. Не то было с Капом: грубый, упрямый, буйный и, в-дибавок, с педантическими замашками, старый моряк не был расположен глядеть даже на самую смерть с таким уважением, какого требует её строгое величие; и, не смотря на все происходившее, не смотря на непритворную любовь к своему зятю, он вошел в комнату, где умирал человек, с видом безчувственного равнодушия, плодом долгого пребывания в школе, где хотя и даются уроки в высоких истинах, но где эти уроки теряются без выгоды для учеников, мало-расположенных ими пользоваться.

Кап тотчас же доказал, что на него не так, как на всех прочих, действовала торжественность этой минуты, начав рассказывать о последних происшествиях, заключившихся смертию Мюйра и Арроугеда. - Оба подняли свои якори, как глазом мигнуть, брат Дунгам, прибавил он: и ты можешь утешать себя тем, что незадолго перед тобою другие отправились в великое путешествие, и отправились такие люди, которых ты не слишком любил, и будь я на твоем месте, я был бы очень этим утешен. - Моя мать говаривала, друг Патфайндер, что не должно разнеживать душу умирающого, а напротив, надо укреплять ее всякими благоразумными мерами. Эти новости очень облегчат нашего бедного Дунгама, если он чувствует к диким то же, что я чувствую.

Июньская-Роса, услышав известие, принесенное Капом, встала и неслышными шагами вышла из блокгауза. На лице Дунгама не выразилось никакого чувствования, потому-что нити, связывавшия его с жизнию, так ослабились, что он совершенно забыл Арроугеда, и нисколько не заботился о Мюйре; но он спросил слабым голосом о Джаспере, Молодой человек, тотчас же позванный, незамедлил явиться. Сержант посмотрел на него с нежностию, и в глазах его выразилось раскаяние в оскорблении, которое он нанес ему так несправедливо. В блокгаузе в это время находились Патфайндер, Кап, Мабель, Джаспер и умирающий. Все, за исключением Мабели, стояли вокруг одра сержанта, ожидая его последней минуты. Мабель преклонила колени возле него, то прижимая к своему лбу руку, покрытую холодным потом, то омочая засохшия губы своего отца.

-- Теперь ты, а завтра мы, сержант, сказал Патфайндер, который так часто бывал свидетелем торжества смерти, что не мог чувствовать никакого особенного благоговейного смущения при виде умиравшого, однако вполне чувствовал, как различно её торжество в пылу битвы и в тишине домашняго круга: - и я не сомневаюсь, что мы встретимся там после. Арроугед пошел своим путем, это правда; но он пошел не тем путем, каким ходят справедливые Индийцы. Ты его не увидишь там, потому-что тропа его не есть тропа справедливого. Это говорит разум; то же говорит он и о поручике Мюйре. Ты исполнил свой долг в жизни, - и теперь, когда отправляешься на долгое странствование, у тебя должно быть и сердце легко и ноги легки.

"Я надеюсь, друг мой; я старался исполнять долг мой."

-- Да, да - вмешался Кап: коли решился, так вполовину сразился; и хоть было бы лучше, еслиб ты лег в дрейф на открытом месте, и послал лодку разузнать, что делается на берегу; но что и говорить! никто из нас не сомневается, что ты думал сделать все к лучшему... Ну, да я думаю, что всегда бывает так, судя по всему, что я видел в этом свете и читал о том свете.

"Так, я думал сделать все к лучшему."

" - Батюшка! милый батюшка!"

-- Магнит очень накренилась от удара этого шквала, Патфайндер; она ни сказать ни сделать ничего не может, чтоб помочь отцу своему обойдти подводные камни; за то ужь нам надо как нибудь постараться провести его благополучно.

"Ты что-то сказала, Мабель?" спросил Дунгам, обратив свои взоры к ней, и не будучи в силах повернуться всем телом.

" - Да, батюшка... Я прошу вас, забудьте теперь обо всем, что было сделано вами доброго и хорошого; надейтесь только на одну любовь Сына Божия!"

"Что-то в этом роде говорил нам священник, брать Кап. Милое дитя мое, кажется, говорит справедливо."

-- Да, да, что и говорить, это справедливо. Он будет нашим судьею, Он ведет шканечный журнал всех наших дел, и в последний день скажет, кто делал добро, кто делал худо. Да, Мабель говорит справедливо; ну, а если так, то тебе нечего и хлопотать: счет наверное был веден аккуратно.

" - Дядюшка! милый дядюшка, это суетное обольщение! О, возложите всю вашу надежду на любовь божественного Искупителя! Не часто ли вы чувствовали свое безсилие в исполнении самых обыкновенных желаний: как же теперь думаете вы собственными силами удостоить свою грешную и тленную природу явиться в присутствие чистоты совершенной? Нет надежды, кроме любви Христа!"

-- "Вот это же самое говаривали нам моравские братья, сказал Патфайндер Капу шопотом: - поверьте, она говорить истину."

-- Да, истину, друг Патфайндер, касательно дистанций, но только не курса. Я боюсь, чтоб дитя не заставило сержанта дрейфовать теперь, когда он выплыл на форватер, в самую надежную часть канала.

-- "Предоставьте все Мабели, предоставьте ей; она знает лучше всех нас и не может сделать зла."

"Я слыхал это прежде" отвечал наконец Дунгам. "Ах, Мабель! странно как-то отцу опираться на детище свое в такую минуту."

"--Поручите себя Богу, батюшка! ищите опоры в любви Его Сына. Молитесь, о мой милый, милый батюшка, молитесь ему, чтоб он поддержал вас!"

"Я не привык молиться, брать Кап, не умею... Патфайндерь, Джаспер, помогите мне прибрать слова для молитвы."

слов. Потому в этом случае он был так же безполезен, как моряк, и также ничего не отвечал. Что же касается до Джаспера Пресной-Воды, то хотя, для облегчения Мабели, он бы с радостию покусился сдвинуть гору; но это требование превосходило его силы, и он пошел в сторону с тем стыдом, который ощущают молодые и крепкие люди, когда их призывают на дело, вынуждающее у них безмолвное признание в своей слабости и в зависимости от другого высшого могущества.

-- "Отец мой!" сказала Мабель, отирая свои глаза, вся дрожа от волнения и бледная как смерть. Я буду молиться с вами, за вас, за себя, за всех нас. Бог внемлет молитве слабого и смиренного."

Было что-то возвышенное, что-то трогательное в этом проявлении дочерняго благочестия. Спокойствие, и вместе горячности с которою это юное создание приготовлялось к священному долгу; самоуничтожение, с которым она забывала радость и застенчивость своего пола, чтоб поддержать отца в годину испытания; возвышенность торжественной цели, к которой она направляла все свои силы, с женственною преданностию и с женственным величием, вся проникнутая любовью; святое смирение просветлявшее её страдание, все вместе, окружало ее как-бы ореолом и заставляло благоговеть перед нею всех присутствовавших.

Мабель получила религиозное и разумное воспитание, равно чуждое всяких преувеличений и высокоумствований. Её преданность к Богу была исполнена отрады и надежды; но она уже по природе своей была самое кроткое, самое преданное существо. Еще с детства привыкла она обращаться с молитвою к Божеству, соображаясь всегда с божественным предписанием самого Христа, повелевавшого своим последователям удерживаться от суетных повторений, и оставившого в образец молитву несравненную по своей возвышенности и полноте, как-бы для того, что-бы устыдить людей, склонных почитать свои несвязные и случайные мысли за жертву самую угодную для Божества. - Церковь, к которой Мабель принадлежала, снабдила своих последователей многими прекрасными молитвословиями, способными настроивать душу к религиозным помыслам. Привыкшая к этого рода молитвам, столько же общественным, сколько и частным, душа Мабели легко отдалась стремлению возвышенных помыслов. Навык к молитве был в ней усовершенствован образованием, давшим языку её возвышенность и красноречивую прелесть. Одним словом, Мабель, в этом отношении, представляла образец, как легко могут быть усвоены точность мыслей, отчетливость выражений и благородство приемов даже теми, которые не имели возможности пользоваться высшими уроками. Когда она преклонила колени у одра своего отца, то благоговение, выразившееся как в её положении, так и во всем её виде, приготовило зрителей к чему-то святому; и когда её любящее сердце начало изливаться в словах, вспомоществуемое памятью, - славословия и моления, излетавшия из уст её, были бы достойны ангельского хора. Хотя слова её не были рабским повторением, но выражения, запечатленные простым величием литургии той церкви, к которой принадлежала Мабель, без сомнения были угодны Тому, к Кому относились. На слушателей произвели они полное действие; ибо достойно замечания, что, не смотря на гибельное влияние грубого и ложного вкуса, если долго подчиняется ему душа, - прекрасное и святое так родственно связано с человеческою природой, что не может не найдти отзыва во всяком сердце.

Но когда наша героиня коснулась положения умирающого, действие, производимое ею, стало еще сильнее, потому-что тогда она почувствовала себя еще ревностнее, еще усерднее. Речь её была чиста и прозрачна; но вся сила заключалась в простом могуществе любви, и слова её, согретые святым усердием, возносились до величавого красноречия. Мы могли бы привести здесь некоторые из её выражений, но, почитая несовсем приличным подвергать здесь эти священные предметы ближайшему разбору, удерживаемся.

почувствовал бы человек, который, колеблясь на краю пропасти, обремененный тяжкой ношею, вдруг ощутил бы, что ноша его облегчается, и вдруг увидел бы ее на раменах более-сильных. - Кап был поражен, хотя впечатление, произведенное на его душу, не могло быть ни очень-глубоко, ни очень-продолжительно. Он отчасти удивлялся своим собственным чувствованиям и сам не мог решить, Так ли они были мужественны, так ли геройски, какими бы должны быть; он, однакожь, был способен почувствовать влияние истины, человечественности, религиозной преданности, и был далек от-того, чтоб сделать какое-нибудь из своих грубых и жестких возражений. - Джаспер стоял на коленях против Мабели, закрыв свое лицо и следуя за её словами с пламенным желанием соединить с её молитвою свою, хотя можно было сомневаться, не больше ли были заняты его помыслы мягкими и нежными звуками голоса молящейся, чем предметом её моления.

Впечатление, произведенное на Патфайндера, было поразительно и очевидно, - очевидно потому-что он стоял также против Мабели, и в игре его физиономии, как обыкновенно, обнаруживалась игра внутренних ощущений его духа. Он опирался на свое ружье; по временам мускулистые пальцы его сжимали дуло с такою силою, что, казалось, железо уступало им; два или три раза, когда выражения, произносимые Мабелью, соприкасались с его собственными мыслями, им поднимал свои взоры к-верху, как-бы думая узреть очевидные признаки присутствия того Существа, к которому взывала она. Потом снова его чувствования переносились к прекрасному созданию, которое, казалось, изливало всю свою душу в горячей, но кроткой молитве за умирающого отца: - бледность исчезла с лица Мабели, румянец высшого вдохновения горел на щеках её, и её голубые глаза, облитые светом прямо-падавшим на них, уподобляли ее изображению из картины Гвидо-Рени. В эти минуты все, что есть благородного в привязанности мужчины, блистало на открытом лице Патфайндера, - и он смотрел на нее таким взором, каким смотрит нежнейший отец на дитя своего сердца.

Сержант Дунгам положил ослабевшую руку на голову Maбели, когда она, окончив молитву, склонилась и скрыла свое лицо на его постели.

"Будь благословенно, дитя мое, будь благословенно!" - прошептал он: - "это истинное утешение. Как бы мне хотелось молиться также!"

-- Батюшка, вы знаете молитву Христа; вы сами учили ей меня, когда я была еще ребенком.

Потом несколько минут он оставался безмолвным, и все присутствовавшие верили, что он сообщался с Богом.

"Мабель, дитя мое!" сказал он наконец голосом, который, казалось, оживился: "Мабель, я оставляю тебя." - Душа, при своем великом и окончательном переходе, кажется, всегда смотрит на свое тело как на ничто. - "Я оставляю тебя, мое дитя; где рука твоя?"

-- Вот, милый батюшка - вот обе...

"Патфайндер, прибавил сержант, бродя рукою по противоположной стороне постели, где все еще Джаспер стоял на коленях, и ошибкою схватив руку молодого человека: "возьми ее - будь ей отцом - будь тем, чем хочешь, чем хочет она - благословляю вас - благословляю обоих."

В эту торжественную минуту ни у кого не доставало духа сказать сержанту о его ошибке, и он умер минуту или две спустя, держа обеими руками руки Джаспера и Мабели. Наша героиня не знала сама и не видала с чьей рукой соединена её рука до той минуты, как восклицание Капа возвестило ей смерть отца. Тогда, подняв лицо, она встретила глаза Джаспера, устремленные на нее, и почувствовала горячее прикосновение его руки. Но в это мгновение только одно чувствование владычествовало в ней: она отошла в сторону плакать, почти не отдавая себе отчета в том что случилось. Патфайндер взял за руку Джаспера и вышел с ним из крепости.

-- Все кончено, Джаспер, сказал он: - все кончено. Ах, бедный сержант Дунгам остановился на своем марше, и чья же рука? - рука мерзавца Минго остановила его. Да, никогда нельзя знать, что случится с нами впереди - и завтра, после завтра может быть то же со мною или с тобою.

"А Мабель? что будет с Мабелью, Патфайндер?"

-- Ты слышал предсмертные слова сержанта: он поручил дитя свое мне, Джаспер, и поручение это свято, свято; да, это святое поручение.

"Это такое поручение, Патфайндер, от которого всякий с радостью освободил бы тебя" возразил молодой человек с горькой улыбкою.

ей, хотя я и хорошо знаю свое ничтожество.

"Никто не будет упрекать тебя, Патфайндер, если ты женишься на Мабели Дунгам, точно так же, как никто не стал бы упрекать тебя, увидя на груди твоей безценный алмаз, свободно подаренный тебе другом."

-- Так ты думаешь, что будут упрекать Мабель, друг Джаспер? Да, и у меня были безпокойные мысли об этом: ведь не все же смотрят на меня такими глазами, как ты и дочь сержанта. (Джаспер Пресная-Вода вздрогнул, как-будто внезапно почувствовав телесную боль.) - А люди, продолжал Путеводитель: завистливы и правы имеют дурные, особенно те, что живут в гарнизонах; ужь такова натура! Знаешь что, Джаспер, иногда приходит мне в голову мысль: что бы Мабели полюбить тебя? Да, да, я иногда желаю этого; а также, чтобы и ты полюбил ее, потому-что мне всегда казалось, что с тобою она была бы гораздо-счастливее, чем со мною.

"Полно, полно говорить об этом, Патфайндер" прервал Джаспер нетерпеливо и почти задыхаясь: "ты будешь мужем Мабели, и не следует никого другого даже в разговорах, даже в мыслях, сближать с Мабелью. А я - я последую совету Капа, пойду на океан, познакомлюсь с соленою водою и, может-быть, стану человеком."

-- Ты, Джаспер Уэстерн! ты хочешь покинуть озера, леса и границы! ты хочешь променять их на города и поселения и на малую разницу во вкусе воды! Разве нет у нас солончаков, если ужь соль так нужна тебе? И не должен ли человек довольсвоваться тем, чем довольствуются все другия твари Божии? Я надеялся на тебя, Джаспер, я надеялся на тебя и думал, что теперь, когда Мабель и я будем жить в одной хижине, ты через несколько времени выберешь также себе подругу и приидешь и поселишься в нашем соседстве. Есть чудесное место, миль пятьдесят к западу от гарнизона: там думал бы я поселиться; а миль десять оттуда есть славная пристань, в которой ты можешь держать свой куттер и можешь разгуливать на нем в досужие часы. Я радовался, воображая, что ты с своею женою занял бы одно из этих мест, а я с Мабелью другое. Мы жили бы так близко друг от друга; охотясь, я успел бы дойдти до твоего жилища, нисколько не утомившись, и если Бог позволяет своим созданиям быть счастливыми на земле, как бы мы были счастливы вчетвером!

"Ты забываешь, мой друг" отвечал Джаспер, взяв руку Путеводителя и усиливаясь улыбнуться: "ты забываешь, что нет четвертой особы, которую бы я мог полюбить, и я не думаю, чтоб я мог полюбить кого-нибудь так, как люблю тебя и Мабель."

-- Благодарю тебя, добрый Джаспер, благодарю тебя от всего сердца. Ты говоришь, что ты любишь Мабель; но ведь любовь твоя к ней есть не больше, как дружба, а я, я совсем другое чувствую к ней. Теперь, знаешь ли, теперь я не сплю так крепко, как спит природа в полночную пору, как спал я прежде сам: целую ночь мне все снится Мабель Дунгам. Молодые лани бегают и резвятся вокруг меня, и когда я поднимаю мое ружье, чтоб выхватить одну из них, зверки обертываются назад, и мне тогда чудится, что будто у каждого из них милое личико Мабели, и что будто они улыбаются и смеются, и будто хотят сказать: "стреляй в меня, если смеешь!" Потом я слышу звуки её сладкого голоса среди песень птиц... И вот, недальше как в последнюю ночь, мне снилось, будто мне должно было переходить через Ниагару: я схватил Мабель на руки, и ни за что в свете не хотел разлучиться с нею. Самые горькия минуты были те, когда навождением дьявола или какого-нибудь ирокезского колдуна представлялось мне во сне, будто я теряю Мабель по какому-то необъяснимому несчастию: она ли вдруг переменяется ко мне, или кто-то вырывает ее у меня...

"О, Патфайндер, если это так горько тебе во сне, то каково жь тому, кто чувствует это в действительности? каково жь тому, кто знает, что это наяву, наяву, наяву? кто чувствует, что ужь нет никакой надежды, никакой?..."

Эти слова вырвались у Джаспера, как вытекает жидкость из сосуда, внезапно разбитого. Они были произнесены невольно, почти безсознательно, но с выражением истинного чувства, непозволявшимь ни минуты сомневаться в их глубокой искренности. Патфайндер вздрогнул и с минуту глядел на своего друга, как громом пораженный; и, не смотря на все его простодушие, истина наконец сверкнула ему прямо в глаза. Нужно ли говорить, как проворно начинает действовать, ум когда наконец вдруг находит ключ к тому, чего прежде не подозревал; как быстро бегут тогда догадки и возстают воспоминания в подтверждение того, что открылось внезапно и неожиданно? Наш герой был так доверчив от природы, так благороден, так склонен думать, что все друзья его желали ему такого же счастия, какого желал он им, что никогда до самой этой несчастной минуты подозрение любви Джаспера к Мабели не возникало в груди его. он знал однакожь теперь очень-хорошо те ощущения, в которых обнаруживается страсть, и вспышка чувства в его друге была так сильна и так естественна, что не могла оставить в нем ни малейшого сомнения. Чувствование, которое последовало за этим открытием, было глубочайшее самоуничижение, едва-выносимая мука. Он вспомнил тогда и о юности Джаспера, и о его привлекательной наружности, и о всех других его свойствах, по которым казалось вероятным, что Мабель предпочла бы Джаспера ему. Благородная правдивость духа, которая была характеристическим отличием Путеводителя, восприяла тогда свою силу; она была подкреплена всегдашнею строгостию, с которою он судил о самом-себе, и тем уважением к правам и чувствованиям других, которое, казалось, было вкоренено в его природе. Взяв Джаспера за руку, он подвел его к пню, на который почти заставил его сесть усилием своих железных мускулов; потом сам сел возле него.

Джаспер, в ту минуту, когда прорвалось его чувство, в одно и то же время встревожился его силою и устыдился её. Он отдал бы все, чем владел за земле, лишь бы только возвратить три последния минуты; но он был так откровенен, так привык говорить искренно с своим другом, что ему и в голову не приходило таиться или отказаться от объяснения, которого по видимому тот хотел потребовать от него. Он дрожал, предчувствуя, что должно произойдти; но ни на минуту мысль о возможности обмана не представлялась ему.

мое тщеславие, мои дерзкие помыслы не обманули меня жестоко, то я сожалею о тебе, Джаспер, видит Бог, сожалею! Да, я умею теперь сожалеть о том, кто отдал свое сердце такому созданию, как Мабель, и не имеет надежды, что она взглянет на него так же, как сам смотрит он на нее. Дело должно прояснеть, Пресная Вода, как говорят Делавары, и чтоб не было ни облака между нами!

"Что туть прояснять, Патфайндер? Я люблю Мабель Дунгам, а Мабель Дунгам не любит меня: она избрала тебя, она предпочитает тебя, - и лучшого ничего не могу я придумать, как пойдти на соленую воду и забыть вас обоих."

-- Забыть меня, Джаспер! но за что же? чем заслужил я это? Как же ты знаешь, что Мабель предпочитает меня, как ты знаешь это, друг? Мне кажется это невозможно!

"Не решилась ли она выйдти за тебя? а разве Мабель решится выйдти за человека, которого не любит?"

-- Сержант усильно упрашивал ее... а она так покорна, так смиренна... ей, может-быть, было трудно противиться желаниям умирающого отца. Говорил ли ты когда нибудь Мабели, что ты предпочитаешь ее, Джаспер, что ты имеешь к ней такия чувствования?

"Никогда, Патфайндер! никогда бы не решился я так погрешить пред тобою."

-- Я верю тебе, Джаспер, верю тебе, и думаю, что ты пойдешь на соленую воду и твоя тайна умрет с тобою. Да я этого не хочу! этого не должно быть! Мабель все узнает: пусть свободно выберет она, хотя б даже сердце мое разорвалось от такого испытания, - пусть свободно выберет. Так, стало-быть, ни одного слова не перебежало между вами, Джаспер?

"Ни одного слова положительного, ни одного слова прямого. Но я признаюсь тебе во всех моих безумствах, Патфайндер, и не затаю ничего от такого благородного друга; потом - конец делу! Ты знаешь, как молодые люди понимают друг друга, или думают, что понимают, не говоря однакожь между собою открыто и ясно; как они узнают мысли друг друга, или думают, что узнают посредством тысячи различных мелочей, которых и уловить трудно?"

-- Нет, Джаспер, нет, я не знаю этого, отвечал откровенно Путеводитель, потому-что надо сказать правду, его любовь ни разу не встречала тех сладких и чарующих ободрений, которые безмолвно свидетельствуют о симпатии. - Нет, Джаспер, я не знаю ничего этого. Мабель всегда обращалась со мною ласково и то, что хотела сказать мне, всегда говорила ясно.

"Так ты, стало-быть, слышал от нея, что она любит тебя, Патфайндер?"

уважает меня. А потом, сержант говорил мне, что ужь всегда так бывает с молодыми и робкими девушками; что мать её то же делала и то же говорила! и что я должен совершенно удовольствоваться, если она согласилась почему бы то ни было выйдти за меня... Я подумал потом сам, и поверил, что все это правда... чтожь? я поверил!

Мы были бы неверными историками, если б не сказали, что Джаспер, вопреки всей своей дружбе к счастливому сопернику, вопреки всем своим благородным и искренним желаниям счастия ему, почувствовал, что сердце его забилось неодолимым чувством радости при этом известии. Нельзя сказать, чтобы он почувствовал какую-нибудь надежду; но было отрадно ревнивой жадности безпредельной любви узнать, что никто другой не слыхал сладкого признания, отказанного ей.

-- Скажи мне еще что-нибудь об этом уменьи говорить без помощи языка, продолжал Патфайндер, которого лицо становилось все сумрачнее и сумрачнее, и который сделал этот вопрос своему другу с видом человека, предчувствующого недобрый ответ. - Я умею говорить так с Чингачгуком, я бывало так и разговаривал с ним и с его сыном Онкасом, когда еще Онкас был жив {См. "Последний из Могикан." Прим. Пер.

"Не то, Патфайндер; я говорю только о взоре, об улыбке, о трепете, о дрожаньи рук, когда молодая девушка случайно подойдет и прикоснется ко мне; а так-как я был столько слаб, что дрожал даже от дыхания Мабели, даже от легкого шороха её платья, то мои безумные помыслы обманули меня. Я никогда ясно не говорил о своем чувстве Мабели, а теперь было бы безполезно, потому-что нет для меня никакой уже надежды!"

-- Джаспер, возразил Патфайндер, просто, но с таким достоинством, которое заставляло невольно подчиниться ему и согласиться с ним: - будем говорить о похоронах сержанта и о нашем отъезде с этого острова; после будет довольно времени поговорить подробнее о дочери сержанта. Мне должно пристально вглядеться в это дело, потому-что отец мне поручил свое дитя.

Джаспер был даже рад устранению этого разговора, и друзья разстались, каждый озабоченный своею обязанностию.

После полудня, все тела были похоронены; могила сержанта Дунгама возвысилась в середине прогалины под тенью высокого вяза. Мабель горько плакала во время церемонии, и слезы облегчили несколько её горесть. Ночь прошла спокойно так же, как и следующий день, в который они еще не могли отправиться, потому-что Джаспер объявил, что ветер был слишком-силен и не позволял пускаться в озеро. Та же причина удержала капитана Санглье, который оставил остров только утром на третий день после смерти Дунгама, когда погода поуспокоилась и подул попутный ветер. Перед отъездом он простился с Патфайндером, и по всему казалось, что он видел в нем существо особенного разряда и дорого ценил время, проведенное в его сообществе. Оба они разстались с взаимным уважением, не переставая быть однакожь загадкою друг для друга.