Дирслэйер (Зверобой). Часть первая.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть первая. Глава II (старая орфография)

II.

Недалеко оставалось идти нашим искателям приключений. Раз отъискав долину и ручей, Скорый-Гэрри отлично понимал дорогу, и вел своего товарища с уверенностию человека, привыкшого к этим местам. Лес, разумеется, здесь, как и везде, был очень-густой, но его не загромождали груды хвороста, и по ровной почве его можно было идти ускоренным шагом. Когда они прошли около мили, Марч остановился, и начал с озабоченным видом разсматривать окружающие предметы. Его занимали даже пни свалившихся дерев, разбросанных повсюду в американских лесах, особенно там, где дерево не имеет еще никакой ценности.

-- Кажется, мы пришли куда надо, заметил Марч. - Вот бук подле дуба, а немного-дальше три сосны и береза с надломанной вершиной. При всем том, я не вижу ни утеса, ни надломанных ветвей, которые должны быть в этом месте.

-- Сломанные ветви еще не совсем-верный признак, Гэрри Марч. Случается, и очень-часто, ветви переламываются сами собою. Что жь касается до буков, сосен и дубов, то около нас целые сотни этих дерев.

-- Твоя правда, Дирслэйер; но ты не берешь в разсчет этой местности. Я, вот, говорю об этом буке и дубе...

-- А вот, если хочешь, другой бук и другой дуб: видишь, они ростут словно братья, и ужь конечно любят друг друга получше иных братьев. Немного подальше опять точно такая же пара дерев. Ты, без сомнения, отлично ловишь медведей и бобров; но я не думаю, Гэрри, чтобы ты был большой мастер отъискивать скрытые следы. Ну, да, так и есть: я вижу теперь, чего ты ищешь,

-- Полно городить вздор, хвастливый Делоэр! Меня хоть сейчас на виселицу, я не вижу ничего в этом лабиринте дерев.

-- Смотри вот сюда, по прямой линии от этого черного дуба. Видишь ли этот молодой, немножко погнутый бук, прицепленный ветвями к соседнему дубу? Он не мог в этом виде прицепиться сам, и, разумеется, эту услугу оказал ему человек.

-- Моя рука оказала эту услугу, вскричал Гэрри. - Это молодое дерево в ту пору пригнулось к земле, как-бы согбенное под бременем несчастий: я его выпрямил и поставил в это положение. Да, Дирслэйер, надо согласиться, ты мастерски разглядываешь деревья.

-- Мои глаза улучшаются, это правда; но все же в этом отношении я ни больше, ни меньше, как ребенок в-сравнении с каким-нибудь из краснокожих. Вот, например, Таменунд уже старик, и никто не помнит его молодого, а между-тем ничто не может ускользнуть от его глаз. Унка, отец Чингачгука, законного начальника Могиканов, другой ясновидящий старичок, от которого не укроется и пылинка. Да, мое зрение улучшается, повторил Дирслэйер: - но еще не скоро наступит время, когда оно сделается совершенным.

-- Кто этот Чингачгук, о котором ты так-часто говоришь? сказал Гэрри, продолжая путь по указанному направлению. - Какой-нибудь краснокожий бродяга, я уверен в этом.

-- Это самый лучший краснокожий бродяга, если тебе нравится это имя. При благоприятных обстоятельствах он мог бы сделаться великим начальником и полководцем; теперь, когда лишили его законных прав, он не более, как Делоэр - честный, благородный, умный Дилоэр, всеми уважаемый и любимый, потомок несчастной династии и представитель почти-уничтоженного племени. Ах, Гэрри, твое сердце надорвалось бы от жалости, если бы ты слышал, как эти несчастные в своих хижинах рассказывают о могуществе и величии Могиканов.

-- Послушай, друг Натанаэль, сказал Гэрри, останавливаясь на дороге и пристально всматриваясь в лицо своего товарища, чтобы придать больше важности своим словам: - если верить всем росказням, какие распространяют о себе другие люди, то выйдет на поверку, что все отличные герои, и только мы с тобой никуда не годимся. Все краснокожие, я знаю, отчаянные хвастуны, и половина их преданий, поверь мне, сущий вздор.

-- Тут есть частица правды, я согласен. Краснокожие любят похвастать, и природа дала им на это особую способность. Смотри, однакожь, мы пришли к тому месту, что ты искал.

Этим замечанием окончился разговор, и оба странника обратили свое внимание на ближайший предмет. Дирслэйер указал своему товарищу на пень огромной липы, отжившей свой продолжительный век и свалившейся на землю собственною своею тяжестию. Это дерево, как и мильйоны его собратий, покоилось на том же месте, где упало, и подвергалось гниению под медленным, но верным влиянием окружающей атмосферы. Между-тем, губительный рак опустошил его внутренность еще в ту пору, когда оно прямо стояло на корне во всей красоте и гордости своего величественного прозябения. Этот пень занимал на земле пространство около сотни футов, и опытный глаз охотника мгновенно узнал в нем то самое дерево, о котором говорил Скорый-Гэрри.

-- Да, здесь у нас все, что нужно, вскричал Гэрри, осматривая дерево у корня. - Все здесь сохранено в такой же целости, как в сундуке скупой старухи. Давай руку, Дирслэйер, и через полчаса мы будем на воде.

Охотник подошел к своему товарищу, и оба правильно принялись за работу, как люди, совершенно-привыкшие к занятиям этого рода. Сперва Гэрри сбросил большие куски толстой коры, покрывавшие огромное дупло во внутренности дерева, а потом оба они вытащили оттуда байдарку, выделанную из коры, и. снабженную лавками, веслами, рыболовными сетями, вообще всем, что нужно для рыбной ловли. Байдарка была довольно-велика, но до того легка, что Марч без посторонней помощи поднял ее с земли и взвалил на свое плечо.

-- Ступай вперед, Дирслэйер, и отгораживай сучья. С остальным управлюсь я один.

И они поспешно двинулись с места. Дирслэйер прочищал дорогу, и брал вправо или влево, как указывал товарищ. Минут через десять, они вдруг очутились под палящими лучами солнца, на маленькой песчаной площадке, омытой на половину водами озера. Вид отсюда был очаровательный в полном смысле этого слова, и Дирслэйер не мог удержаться от восклицания, когда перед ним нечаянно открылась великолепная картина. Почти в уровень с площадкой, на которой они стояли, разстилалась прекрасная скатерть тихой и прозрачной воды, мили на три в длину и на пол-мили в ширину. Но к югу от этого места озеро съуживалось почти наполовину. Его берега были неправильны и неровны, представляя с одной стороны небольшие мысы, вдавшиеся в озеро, и окаймляясь по-местам маленькими бухтами. На северной оконечности озеро примыкало к горе, представлявшей по своим бокам правильные скаты. Между-тем, общий характер страны был гористый, и почти из недр самых вод на девяти-десятых окружности озера выставлялись неровные возвышенности. Исключения только разнообразили и украшали эту перспективу.

Но более всего в этом месте бросался в глаза общий характер уединения и какого-то торжественного покоя. Везде и со всех сторон наблюдатель видел только поверхность озера, гладкого как стекло, чистое небо и бесконечную перспективу густого леса с богатою растительностью. Вся видимая земля от вершины, округленной горами, до закраины озера, представляла обильную и самую разнообразную зелень. Ничего не изменила здесь рука человека, и вся картина была чистым произведением природы.

-- Прекрасный вид, очаровательный вид! воскликнул Натанаэль, опираясь на свой карабин, и озираясь по всем возможным направленияим, направо и налево, на север и на юг. - Краснокожие, как я вижу, не дотронулись здесь ни до одного дерева, и все оставили на волю Божию; все растет, цветет и умирает, как повелел Господь. Гэрри Марч, твоя Юдифь должна быть умная и разсудительная девушка, если она провела половину своей жизни в этом благословенном месте.

-- Она умна, это правда, но прихотлива и своенравна. Впрочем, она не всегда проживала здесь со своим отцом. Старик Том, до моего с ппмть знакомства, обыкновению переселялся на зимнее время в пограничные окрестности, подле крепостей, откуда можно было слышать пушечную пальбу. Там-то Юдифь познакомилась с ветренными офицерами и узнала множество вещей, которые ей вовсе ненужны.

не барка.

-- Крепостные офицеры называют эту вещицу Замком-Канадского-Бобра, и сам Том-Плывучий не прочь от этого названия. то его постоянный, оседлый дом, потому-что, надо тебе сказать, у него два дома: один никогда не переменяет места - ты его видишь; другой, напротив, плавает по воде и появляется попеременно в различных частях озера. Этот последний дом азывается у него ковчегом; по что значит это слово, я не знаю наверное.

-- Мне часто, Гэрри, приходилось слышать это слово от миссионеров. По их словам, вся земля некогда была покрыта водою, и праотец Ной в эту годину всеобщого наводнения плавал со всем своим семейством и со всеми животными в огромном судне, которое он назвал ковчегом. Мы с тобой, как люди белые, обязаны верить этому преданию, хотя некоторые из Делоэров его отвергают. Замечаешь ты этот ковчег?

-- Нет. Он теперь, я полагаю, на южной стороне, или стоит на якоре в какой-нибудь бухте. Но байдарка наша готова, минут в пятнадцать мы можем долететь до Замка Канадского Бобра.

Уложив котомки, оружие и всю свою провизию, они сели в байдарку и, одним ударом весла, удалили ее от берега на несколько сажен. Быстро легкий челнок покатился по ровной скатерти прозрачной воды, и через несколько минут Дирслэйер уже ясно мог видеть странное здание старика Тома.

Замок Канадского-Бобра красовался на озере в разстоянии по-крайней-мере на четверть мили от ближайшого берега. К северу от него вода была больше, чем на две мили, и около половины этого пространства была на восток. Натанаэль с изумлением заметил, что не было в этом месте ни малейших следов острова: замок был просто построен на сваях, из-за которых виднелась вода, достигавшая, казалось, значительной глубины. Но Гэрри объяснил, что в этом, и только в одном этом месте была длинная и узкая отмель, простиравшаяся от севера к югу на несколько сотень ярдов. Здесь-то старик Гуттер вколотил толстые сваи и выстроил на них свой дом, безопасный от всяких нападений.

-- Надобно тебе сказать, Натанаэль, продолжал Гэрри: - что Индийцы и охотники три раза сжигали сухопутный дом старика Тома, и в одной из перепалок с красно-кожими он потерял своего единственного сына. С того времени, он должен был обратиться к воде, и по-моему распорядился отлично. Здесь он совершенно-безопасен, и может, если не ошибаюсь, устоять против самого сильного нападения. У него нет недостатка ни в порохе, ни в оружии всякого рода, и притом, замок построен так, что ему нечего бояться свинцовых орехов.

Натанаэль, получивший от колонистов некоторые понятия о военном искусстве, видел ясно, что его товарищ отнюдь не преувеличивал дела. В-самом-деле, замок был построен так, что, в случае аттаки, все выгоды были на стороне осажденных, и все неудобства на стороне осаждающих, которых буквально можно было забросать ядрами. Строитель употребил большое искусство в размещении дерев, срубленных для этого жилья, и оно имело во всех отношениях очевидные преимущества перед обыкновенными деревянными домами колонистов. Стены были сделаны из огромных сосновых пней, поставленных перпендикулярно, так, как в обыкновенных домах они кладутся горизонтальными линиями. С трех сторон сосновые пни обтесаны были четвероугольниками и завершались на каждом конце огромными шипами. Массивные бревна, выстроганные четыреугольниками, были утверждены на поверхности толстых свай; наружные части этих бревен представляли выдолбленные углубления, в которые воткнуты шипы от нижняго конца сосновых пней, поставленных перпендикулярно и прикрепленных этим способом снизу. Другия деревья, расположенные на поверхности этих пней, были воткнуты в такия же углубления, и держались превосходно. Пол выделан из маленьких пней, обтесанных также четвероугольниками, а кровля образовалась из длинных жердей, положенных рядом и тщательно прикрытых древесною корою. Наружная сторона этого здания представляла сучковатый и неровный вид, потому-что не все пни имели одинаковую толщину, и притом снаружи они не были выстроганы, между-тем, как внутри образовались из них стройные ряды самых правильных четвероугольников. Печь в своем роде была так же оригинальна, и представляла все возможные удобства. Строитель, употребил для этой цели мягкую глину, придав ей форму кирпичей, вложенных в отверстия между сухими ветвями, где им следовало постепенно отвердеть. Эти кирпичи клались один на другой на два фута высоты, и как-скоро они высыхали, работа снова продолжалась в таком же порядке. Когда вся печь приведена была к концу, в ней развели большой огонь, который должен был накалить до красна все эти кирпичи. Эта операция удалась нескоро, потому-что сначала во многих местах образовались трещины и ращелины, которые опять нужно было замазывать глиной. Наконец, мало-по-малу, опыт удался, и печь, поддерживаемая особой своей, сделалась годною для всех потребностей жилого дома. Замок Канадского-Бобра имел еще некоторые, более или менее замечательные особенности; но читатель познакомится с ними постепенно из следующого разговора.

охотно изучает даже историю дома, где живет его возлюбленная?

-- Если я знаю все эти вещи, Натанаэль, мудреного нет ничего. Тут было много народа в то время, как старик Том сооружал свой замок, и мы усердно помогали ему при постройке. Я вынес на своих плечах значительную часть этих толстых пней, и могу тебя уверить, что на этом берегу во все лето раздались тогда дружные топоры. Старик не скупился, и каждый день вдоволь угощал нас своею дичью. Мы в свою очередь не торопились с своими кожами в Албанию и отстроили ему дом на славу. Гэтти глупа, Бог с ней, скрыть этого нельзя, но приготовляла нам отличные обеды, и я в ту пору повеселился, на свой пай за гостеприимным столом старого Тома.

Разговаривая таким-образом, они подъехали почти к самому замку. На лицевой его стороне красовалась досчатая платформа на двадцать квадратных футов.

-- Старик Том называет эту набережную своим двором, сказал Гэрри, привязывая свой челнок, когда они из него вышли. - Крепостные офицеры в свою очередь называют ее двором замка. Я не вижу, впрочем, какого чорта станет в этом месте делать двор, как скоро нет никаких законов. Ну, вот, я так и думал: теперь здесь нет ни души. Вероятно, вся семья отправилась на поиски.

Между-тем, как Гэрри разсматривал на площадке багры, снасти, удочки, сети и другия принадлежности рыболовства, Натанаэль поспешил войдти в самый дом и смотрел на все предметы с любопытством, необыкновенным в человеке, который так-давно освоился со всеми привычками Индийцев. Все было чисто и опрятно во внутренности замка, разделенного на множество маленьких комнат. Самая большая и первая при входе, служила в одно и то же время кухней, столовой, гостиной и залой. Мёбель была вообще груба, самой простой, незатейливой работы. Впрочем, тут были довольно хорошие стенные часы, стол, два-три стула и прекрасное бюро, которое, вероятно, было вынесено из дома, имевшого большие претензии на изящный вкус. Маятник качался исправно и стрелка указывала на одиннадцать, тогда-как, судя по солнцу, было гораздо позже. В одном углу стоял большой кованый сундук. Столовая посуда была также очень-незатейлива, но искусная рука расположила все предметы в стройном порядке.

спальне, и при одном взгляде на нее убедился, что это была комната двух женщин. Большая перина, набитая пухом диких гусей, лежала на грубой кровати, возвышавшейся над полом только на один фут. Подле самой постели на вколоченных гвоздях висели различные статьи женского туалета, украшенные лентами и другими более или менее дорогими безделками, каких вовсе нельзя было ожидать в подобном месте. Здесь, между-прочим, были хорошенькие башмаки с серебряными пряжками, как носили в ту пору зажиточные женщины, и шесть разноцветных вееров с различными рисунками живописно красовались на маленьком столике. Даже постельные подушки, украшенные кружевами, были из самого тонкого полотна. На самом видном месте висели: шляпка, кокетливо убранная лентами, и женския длинные перчатки, которые в ту пору составляли предмет роскоши даже для богатых дам.

Все это Натанаэль осматривал с самым тщательным и напряженным вниманием. Уже давно, несколько лет сряду, не был он в комнатах женщин, и этот вид пробудил в его душе воспоминания детства. Он думал о своей матери, отличавшейся в своих нарядах такою же простотою, как Гэтти Гуттер; о своей сестре, любившей щеголять своим туалетоме Так же, как Юдифь Гуттер. Долго пробыл он в этой комнате, погруженный в размышления о невозвратных временах своего детства, и медленными шагами вышел на платформу, где оставил своего товарища.

-- Старик Том, как я вижу, промышляет ныньче и бобрами, сказал Гэрри, отъискавший на площадке несколько капканов для ловли этих зверей. - Если тебе вздумается здесь погостить, мы можем весело проводить время. Том и я будем доказывать бобрам свою злость и хитрость, а ты, между-тем, станешь ловить рыбу и стрелять дичь для прокормления всей этой семьи; не так ли, Натанаэль?

-- Очень-рад, любезный друг; но я должен сказать, что, при случае, пожалуй, и я не прочь от ловли бобров. Это правда, что Делоэры прозвали меня Дирслэйером или Непромахом исключительно за то, что я метко стреляю в оленей; но я надеюсь, что рука моя не дрогнет, если прийдется иметь дело и с другими зверями. А кстати: губернатор или королевские дозорщики дали какое-нибудь имя этому озеру?

общее понятие, представляя, что есть в нем вода и горы, но какая вода и какие горы, знал он столько же, сколько мы с тобой разумеем язык Могоков. Я, с своей стороны, нагородил ему, что вода здесь самая мутная, и что тысячу раз успеешь завязнуть по горло в трясинах прежде, чем доберешься до этого места. Он мне показывал даже карту, и там отмечено это озеро на таком пункте, который должен отстоять отсюда по-крайней-мере на пятьдесят миль. Разумеется, я не счел нужным выводить его из этого приятного заблуждения.

В-продолжение этого рассказа, Гэрри хохотал от всего сердца, и очевидно был очень рад, что так мастерски одурачил королевского агента. Такия проделки в ту пору были очень обыкновенны со стороны людей, боявшихся цивилизованных колонистов, постепенно сокращавших обширность их владений. Грубейшия ошибки географических карт, которые все печатались в Европе, служили для туземцев постоянным предметом потехи, потому-что они очень-хорошо понимали все эти искажения, хотя сами вовсе не умели обрисовывать окружающих местностей.

-- Я очень-рад, сказал Натанаэль: - что бледнолицые не успели еще окрестить никаким именем всех этих мест, потому-что эти крестины у них всегда предшествуют самым безпощадным опустошениям. Краснокожие, однакожь, должны как-нибудь называть это место, и я уверен, что они приискали характеристическия имена для этих окрестностей.

-- Ну, что касается до диких племен, вероятно, каждое из них по-своему коверкает на своем языке все предметы на свет. Мы в свою очередь называем озеро просто Глиммерглас (светлое стекло), так-как, видишь ты, на его поверхности чудесно отражаются все эти сосны. Думать надо, на его дне бьет множество ключей, из которых, пожалуй, могут образоваться целые реки.

всегда идут против течения. Я не сомневаюсь, Натанаэль, что ты, в стране Делоэров, непременно должен был видеть Сускеганнах.

-- О, да, я сотню раз охотился на его берегах.

-- Ну_т так вот это и есть та самая река, о которой ты говоришь. У ней, видишь ты, с обоих концов одно и то же имя. Мне очень-приятно, что для нея сохранили то самое название, какое первоначально присвоили ей краснокожие. Будет к них и того, что отбивают земли: имена могут оставаться за ними.

Натанаэль не отвечал ничего, и, опершись подбородком на свой карабин, разсматривал очаровательную перспективу, разстилавшуюся перед его глазами. Вид озера, в-самом-деле, был великолепен, и теперь оно выказывалось во всей своей красоте. Его поверхность, гладкая как стекло, была в то же время прозрачна, как самый чистый воздух, и отражала горы, покрытые темными соснами, со всею зеленью, на которой оне росли. Это был вид совершеннейшого покоя, еще невозмущенного властною рукою безпокойного человека; это было чистое и неприкосновенное царство природы, и все его явления способны были наполнить неизъяснимым восторгом человеческую душу, проникнутую сочувствием к истинным красотам безпредельного мира. Натанаэль чувствовал как поэт, сам того не зная. Если он находил необъятное наслаждение в изучении великой книги тайн и многообразных форм, сокрытых в непроницаемой глубине лесов, тем менее он мог оставаться нечувствительным к великолепным красотам подобного ландшафта, и его душа наполнялась тем поэтическим восторгом, который обыкновенно возбуждается видом сцены, запечатленной священным спокойствием природы.