Дирслэйер (Зверобой). Часть первая.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть первая. Глава VII (старая орфография)

VII.

Был уже день, ясный день, когда молодой человек открыл глаза. Немедленно он встал и осмотрелся вокруг с озабоченным видом человека, который сознавал необходимость увериться точнее в своем положении. Его сон был глубок, непрерывен, и он пробудился с ясностию мысли и готовностию отъискать в себе новые силы, которые были для него так необходимы в настоящую минуту. Солнце еще не взошло, но небесный свод окрасился уже багряным цветом, возвещавшим день, и воздух наполнился щебетанием птиц, воспевавших свой обыкновенный утренний гимн. Эти звуки ознакомили Дирслэйера с опасностию, которой он подвергался. В продолжение ночи, ветер, все еще довольно-тихий, значительно увеличился, и лодки переплыли пространство вдвое более того, как можно было ожидать; но что всего хуже, оне до того пододвинулись к горе, возвышавшейся перпендикулярно на восточном берегу, что молодой человек мог разслышать каждую ноту птичьих гимнов. Но это еще не все: третья лодка, пущенная по тому же направлению, приплыла почти к самому мысу, и если она не достигла берега, то не иначе, как вследствие направления ветра, или, может-быть, от-того что ее оттолкнула человеческая рука. Этим, впрочем, ограничились все опасения молодого охотника, и он не видел других поводов к безпокойству. Замок спокойно возвышался среди озера, и ковчег был в том же положении, как его оставили.

Все внимание Дирслэйера, естественно, обратилось на уплывшую лодку. Сделав несколько взмахов своим веслом, молодой охотник увидел, что ему не догнать этого челнока, тем более, что в эту минуту очень-некстати подул попутный ветер, и течение быстро уносило лодку к берегу. При такой невозможности, он решился не употреблять напрасных усилий, и, осмотрев свой карабин, медленно и осторожно поехал к мысу, озираясь по всем направлениям. Могло статься, что какой-нибудь Индиец караулил в засаде, дожидаясь мгновения завладеть лодкой, как скоро волна прибьет ее к берегу; могло быть и то, что целая стая индийских шпионов, скрытых в этом месте, готова была встретить его самого десятками ружейных залпов. Предосторожность во всяком случае была необходима, и Дирслэйер держал ухо востро. Не доезжая до берега сажень на пятьдесят, он поднялся во весь рост на своей лодке, сделал несколько сильных ударов веслом, чтоб челнок сам-собою мог долететь до земли, и потом, бросив весло, быстро ухватился за свой карабин. В эту минуту раздался ружейный выстрел и пуля просвистала над его головой. Не теряя присутствия духа, молодой охотник сделал вид, что зашатался на ногах, и вдруг повалился на дно лодки всею тяжестию своего тела. Затем послышался пронзительный крик и на берегу появился Индиец, стремительно выбежавший из засады. Этого-то Дирслэйер и ожидал. Быстро поднявшись на ноги, он прицелился своим карабином; но враг был в эту минуту дотого беззащитен, что молодой челбвек невольно медлил роковым ударом. Индиец воспользовался этим мгновением и убежал в кустарник с необыкновенным проворством. Лодка, между-тем, в это время пристала к берегу, и Дирслэйер, бывший от нея только в нескольких шагах, мог бы без всяких затруднений достать ее веслом и пуститься в. обратный путь; но не было сомнения, что Индиец, оправившийся от испуга, снова зарядит ружье и пошлет в погоню убийственную пулю, поэтому молодой человек, с тем же разсчетливым хладнокровием, выскочил на берег и, углубившись в лес, скрылся за деревом в нескольких шагах от дикаря, который его не замечал. Наблюдая из этой засады все движения своего врага, Дирслэйер увидел ясно, что Индиец действительно заряжает ружье, вбивая в его дуло огромную пулю, обернутую в кожу. Всего легче было в эту минуту броситься на него и овладеть им совершенно; но великодушный молодой человек ужаснулся при одной мысли напасть на беззащитного врага. Индиец, между-тем, зарядил свое ружье и быстро пошел. к берегу, не подозревая, что его неприятель скрывается подле. В. эту минуту Дирслэйер вышел из засады.

-- Сюда, краснокожий, сюда, если только ищешь меня. Я еще неопытен в военном деле, но все же не столько, чтоб мог, среди белого дня, оставаться на берегу, где ты мог подстрелить меня, как сову. От тебя теперь зависит помириться со мной или вести войну. Я человек белый и вовсе не считаю великим подвигом застрелить в лесу кого-нибудь из своих ближних, а ближний мой есть каждый человек без различия цвета кожи.

Индиец изумился. Он знал немного по-английски и понял почти все, что говорил ему молодой охотник. Не обнаруживая никакого волнения и опустив к земле, с доверчивым видом, дуло своего ружья, он сделал учтивый и вместе гордый жест, с развязностию и спокойствием человека, привыкшого не признавать над собою никакой посторонней власти. Но при этом мнимом хладнокровии, глаза его сверкали и ноздри раздувались, как у дикого зверя, у которого под самым носом выхватили добычу.

-- Две лодки, сказал он гортанным звуком своего племени, поднимая два своих пальца, чтоб не было ошибки: - одна для тебя, рдна для мецд.

-- Нет, Минг, нет, этого не может быть. Нет у тебя права ни на одну из этих лодок, и пока я жив, ты не получишь ни одной! Я знаю, что твое племя ведет войну с моим племенем, но отсюда не следует, что два человека, встретившиеся случайно, должны убивать друг друга, как дикия лесные звери. Ступай своей дорогой, а я пойду своей. Если мы встретимся на воине, Бог решит, кому быть или не быть.

-- Добре! вскричал Индиец. - Мой брат миссионер. - Много говорит. - О Маниту говорит.

-- Нет, Минг, ты ошибся. Я не из числа, моравских братий и не люблю бродить по лесам и читать проповеди диким. Теперь я только охотник, хотя, нет сомнения, во время этой войны моему карабину прийдется иметь дело с вашим братом. Буду сражаться на законной войне, но вовсе не имею желания ссориться из какой-нибудь лодки.,...

-- Добре! Брат мой очень-молод. - Очень-умен. - Не воин - добрый краснобай. - Главный на советах.

-- Ничего ты не угадал, Минг, возразил Дирслэйер, краснея от досады при этом сарказме Индийца. - Я хочу провести всю свою жизнь в лесу и провести мирно. Все молодые люди обязаны идти на войну, - если требует этого нужда, но резня не то, что война, и я в нынешнюю ночь имел случай убедиться, что провидение осуждает безполезное убийство. Еще раз приглашаю тебя идти своей дорогой, и надеюсь, мы разстанемся друзьями.

-- Добре! У моего брата седина под черными волосами. Старый ум - молодой язык.

И, протянув руку, Индиец подошед с улыбающимся лицом и выражая доверчивость и дружбу. То же с своей стороны сделал и Дирслэйер: они пожали друг другу руки в знак искренняго желания разойдтись друзьями...

-- Добре! Всякий на своё. Моя лодка - мне. Твоя лодка - тебе. Глянь сюда: я на свою лодку, ты на свою, - и будет добре.

-- Нет, краснокожий, ты ошибаешься, когда думаешь,, что одна из этих лодок принадлежит тебе. Пойдем на берег, и ты увериться в этом собственными глазами.

-- Добре!

И они оба пошли на берег, не обнаруживая ни малейщей недоверчивости один к другому. Индиец несколько раз забегал даже вперед, показывая своему товарищу, что он не боится повернуться к нему спиною. Когда они вышли на открытое место, Индиец протянул руку к лодке Дирслэйера и выразительно сказал:

-- Не моя лодка - бледнолицого. - Эта - краснокожого. Не надобна чужая - давай собственная.

-- Ты ошибаешься, краснокожий, жестоко ошибаешься. Эту вторую лодку берег для себя старик Томас Гуттер, и до всем возможным законам, красным или белым, она принадлежит ему, никому другому. Осмотри хорошенько работу: Индийцу никогда не сделать такой лодки.

-- Добре! Брат мой не стар по годам - по уму стар. Индиец не сделает. Работал белый человек.

-- Очень-рад, что ты убедился, иначе пришлось бы нам поссориться, потому-что всякий имеет право требовать того, что принадлежит ему, как неотъемлемая собственность, и, был бы глуп и безумен человек, еслиб вздумал объявлять свои права на собственность другого лица. Но для прекращения всяких споров и недоразумений, я отпихну эту лодку так, чтоб не достать ее ни тебе, ни мне.

И, говоря это, он толкнул ее с такою силой, что легкий челнок отскочил от берега футов на сотню и поплыл по течению вперед, не подходя к берегу. При этом неожиданном движении, дикарь остолбенел и бросил жадный взгляд на другую лодку, в которой хранились все весла. Но это изменение в лице Индийца продолжалось не более минуты, и он тотчас принял дружелюбный вид.

- не найдена лодка.

Это предложение обрадовало Дирслэйера, спешившого увидеться с гуттеровыми дочерьми, и он с удовольствием пожал протянутую руку Индийца. На прощаньи еще раз оба распространились в выражении братских, дружелюбных чувств, и когда красный воротился в лес с своим ружьем под мышкой, как носят охотники, белый человек удалился к лодке, следуя за всеми движениями краснокожого братца. Впрочем, такая недоверчивость скоро показалась ему совершенно-неуместною и, опустив свой карабин, он думал только о приготовлениях к отплытию; но когда, через минуту потом, он случайно оборотился назад, страшная опасность готовилась ему со стороны дикаря. Зверовидный Индиец, скрываясь за кустарник, вылупил свои глаза, как кровожадный тигр, и направил дуло своего ружья прямо против того, кого он столько раз называл равным себя братом.

В эту минуту для Дирслэйера пригодилась как-нельзя-лучше продолжительная опытность охотника. Привыкнув стрелять в оленя на всем его скаку, и когда можно было только по догадке судить о настоящем положении его тела, он в эту минуту обратился к своим обыкновенным средствам. Поднять карабин и прицелиться было делом одного мгновения и он, почти наудачу выстрелил в ту часть кустарника, где, по его догадке, должно было находиться туловище коварного дикаря. Затем он поднял голову, выпрямился как сосна и ожидал последствий выстрела. Дикарь испустил ужасный крик, стремительно выскочил из кустарника и побежал на открытое пространство, размахивая своим томагуком (род булавы). Неподвижный на своем месте, Дирслэйер положил карабин на плечо, и машинально отъискивал рукою патрон. Индиец, между-тем, подбежал к своему неприятелю шагов на сорок, и бросил в него свои томагук, но так неметко и такою слабою рукой, что молодой охотник должен был сделать несколько шагов, чтоб схватить это оружие за рукоятку. В эту минуту Индиец обезсилел, зашатался и повалился на землю.

Бросив томагук в свою лодку и зарядив опять карабин, Дирслэйер подошел к Индийцу и остановился подле него с печальным видом. Первый раз лежал перед ним умирающий человек, и это был первый из ближних, погибавший от его руки. В его сердце заронилось болезненное чувство, ослаблявшее ту радость, которую он чувствовал при мысли об освобождении от неминуемой смерти. Индиец еще не умер, хотя пуля пробила его тело навылет. Он лежал без движения на спине; но его глаза следили за всеми движениями победителя, как у птицы, попавшейся в разставленные сети птицелова. Вероятно, ожидал он рокового удара, который должен предшествовать сдиранию волос с черепа, или, быть-может, он думал, что эта варварская операция будет сделана до его смерти. Дирслэйер понял эту мысль и поспешил утешить умирающого собрата.

-- Нет, краснокожий; нет, сказал он. - Тебе нечего меня бояться. Я христианин и не умею торговать человеческими головами. Мне только нужно твое ружье, и я готов оказать тебе все возможные услуги, хотя не могу оставаться долго на этом месте. Ружейные выстрелы не замедлят привлечь сюда кого-нибудь из ваших демонов.

Затем, отъискав в кустарнике ружье Индийца, он отнес его в лодку и воротился опять.

-- Теперь мы больше не враги, краснокожий, и ты можешь требовать какой угодно услуги.

-- Воды, вскричал умирающий: - воды для бедного Индийца!

-- Будет у тебя вода. Я принесу тебя на край озера, и ты можешь пить, сколько угодно. Говорят, будто раненного человека всегда одолевает жажда.

Взвалив Индийца на свои плеча, Дирслэйер притащил его к озеру и приставил его рот к воде таким-образом, что тот легко мог утолить свою жажду. Затем он сел подле раненного и положил его голову на свои колени.

-- Было бы грешно, собрат мой, если бы стал я говорить, что час твой не приспел. Нет, этого я не скажу. Ты уже прошел средний возраст и дни твои были сочтены. Стало-быть, нужно подумать, что ожидает тебя впереди. И краснокожие и бледнолицые одинаково надеются жить после своей смерти в другом, лучшем мире. Каждый из нас получил от Бога свои особые таланты, и каждого на том свете будут судить по его делам. Думаю, впрочем, что ты об этом часто разсуждал в свое время и не нуждаешься в моей проповеди. Если ты исправно исполнял свои обязанности Индийца, то нет сомнения, что на том свете ты вечно будешь бродить по густым лесам, и дичь сама будем подлетать под дуло твоего ружья; в противном случае, не убить тебе ни цыпленка во веки веков. Впрочем, ты сам человек опытный и почти старик: к-чему мне толковать тебе об этих вещах?

-- Добре! вскричал Индиец, которого голос и перед смертью сохранял свою силу. - Молодая голова - старый ум.

что сам Великий-Дух охотнее простит нам все наши прегрешения. Одним словом, я думаю, что умирающий человек чувствует большую отраду, когда слышит прощение из уст своего брата. И вот, любезный собрат, я прощаю тебя от всей моей души, прощаю за то, что ты с таким безумным зверством собирался лишить меня жизни. Потому прощаю тебя, что твое злоумышление в сущности не принесло мне никакого зла, и потому еще, что я вообще не могу питать вражды к умирающему человеку, кто бы он ни был, язычник или христианин. К-тому же беру я в разсчет и то, что ты человек дикий, и по неволе, некоторым образом, усвоил зверския привычки. Стало-быть, на мой счет ты можешь быть совершенно спокоен. Относительно других вещей, сам ты гораздо лучше меня знаешь, нужно ли тебе унывать или радоваться в эту торжественную минуту.

-- Добре! сказал Индиец, не понявший, по-видимому, и половину назидательной речи. - Молодая голова - молодое сердце - стариковский ум. Твое имя?

-- Дирслэйером зовут меня теперь; но Делоэры сказали, что после первой войны будет у меня другое имя, более достойное мужчиины.

-- Дирслэйер - добре для ребенка; дурно для воина. Лучше впереди. Не бось.

Индиец с большими усилиями поднял свою руку и прикоснулся к груди молодого человека.

Дирслэйер, или Сокол (Hawkey), как Индиец назвал его в первый-раз - в-последствии это имя за ним утвердилось - взял руку дикаря, и тот испустил последний вдох, с удивлением взглянув на незнакомца, который обнаружил столько хладнокровия, ловкости и твердости во всей этой сцене.

Сказав сам себе длинную речь на счет жалкой участи всех смертных, Дирслэйер встал и посадил мертвеца на камень к дереву спиною, приняв меры, чтоб он не свалился или не принял позы, которая считается неприличною у Индийцев. Исполнив эту обязанность, он еще раз принялся осматривать дикаря с печальным видом и говорил, обращаясь к трупу, как-будто тот мог его слышать:

-- Я не покушался на твою жизнь, краснокожий собрат, но ты сам довел меня до того, что я принужден был выстрелить в тебя. Мы оба действовали по внушениям собственной природы, и, стало-быть, оба мы совершенно правы в-отношении друг друга. Ты действовал как изменник, потому-что так внушала тебе твоя природа; а я не принял во время надлежащих мер, потому-что природа внушила мне доверие к другим людям. Что жь отсюда следует? Вот и кончилось мое первое сражение с моим собратом, и это, вероятно, не последняя битва. До-сих-пор, я сражался с волками, медведями, барсами, оленями, дикими кошками, и вот теперь начинаю биться с краснокожими. Будь я Индиец, было бы чем похвастаться перед всем моим племенем, к которому, как трофей, я принес бы волосы, содранные с этого черепа. Если бы враг мой был медведь, можно бы по-крайней-мьре рассказать, как происходила моя свалка с этим зверем; но теперь я не знаю, как вверить эту тайну даже Чингачгуку, потому-что один только язык мой - свидетель моих дел. А и то сказать, зачем и для чего тщеславиться. Я убил человека дикого, правда, краснокожого, но все же человека. Хорошо бы, впрочем, еслиб Чингачгук узнал, что я не делаю позора Делоэрам и воспитанию, которое они мне дали.

Эти размышления вдруг были прерваны нечаянным появлением другого Индийца на берегу озера, саженях в пятидесяти от Дирслэйера. Этот дикарь, по-видимому, шпион, привлеченный к этому месту ружейными выстрелами, вышел из леса почти без всяких предосторожностей, и Дирслэйер завидел его первый. Но увидев в свою очередь и сам молодого человека, Индиец испустил пронзительный крик, на который немедленно с различных сторон отозвалась дюжина громких голосов. Медлить было нечего: Дирслэйер сел в свою лодку и начал грести изо всех сил.

неподвижно на камне. Шпион, появившийся на берегу, углубился опять в лес, и на всем окружающем пространстве господствовало глубокое молчание. Но вдруг толпы Индийцев выскочили из лесу, прибежали на мыс и наполнили воздух яростными криками, когда увидели бездыханный труп своего товарища. Затем, по мер приближения к трупу, раздались радостные восклицания, происходившия от уверенности, что победитель не успел сорвать волос с черепа своей жертвы, без чего победа никогда не считается совершенною. Никто из них, между-тем, не думал стрелять в молодого человека, так-как было ясно, что выстрел не достигнет цели: американские Индийцы, как пантеры тамошних лесов, редко нападают на своих неприятелей, не уверившись наперед в успехе своих предприятий.

на буксир, между-тем, как другая, сверх всякого ожидания, уплыла довольно-близко к берегу и, что всего удивительнее, её движение не совсем сообразовалось с направлением ветра. Загадка скоро объяснилась, когда Дирслэйер подъехал ближе и увидел на поверхности воды голую человеческую руку, действовавшую медленно, по верно вместо весла. Оказалось, что рука принадлежала Индийцу, лежавшему в лодке навзнич и забравшемуся сюда в то самое время, как Дирслэйер управлялся с его товарищем на берегу. Уверенный, что не было с ним никакого оружия, молодой человек не поднял даже своего карабина и подъехал на самое близкое разстояние. Заслышав шум весел другой лодки, Индиец стремительно поднялся на ноги и испустил пронзительный крик.

-- Ну, любезный, ты, я думаю, наигрался довольно в этой лодке, сказал Дирслэйер спокойным тоном. - Советую тебе ее оставить, если ты благоразумный человек. Вплавь пришел, вплавь и убирайся. Крови твоей мне не нужно, хотя другие на моем месте не поцеремонились бы с твоим черепом. Слышишь ли, краснокожий? Убирайся по-добру, по-здорову, не то дойдет дело до расправы.

Дикарь не разумел по-английски ни одного слова и только жесты Дирслэйера, сопровождаемые выразительным взглядом, объяснили ему смысл его речи. Быть-может, вид карабина под рукой у белого человека также ускорил его решимость. Как бы то ни было, он пригнулся на своих ногах, как тигр, готовый пуститься в бегство, испустил страшный крик и во мгновение ока его нагое чело исчезло под водою. Затем он всплыл на поверхность уже в нескольких саженях от лодки, и взгляд, брошенный им назад, убедительно доказывал, сколько он боялся огнестрельного оружия белого человека. Но Дирслэйер вовсе не имел враждебной цели. Он спокойно привязал вырученную лодку и помаленьку удалился от земли. Когда Индиец доплыл до берега и стряхнул с себя воду, наподобие лягавой собаки, его опасный враг уже был далеко на дороге к замку старика Тома.

Солнце сияло во всем блеск на высоком горизонте, разливая волны света на эту прекрасную скатерть воды, которой Европейцы еще не дали никакого имени. Сцена была очаровательная со всех сторон, и никто не подумал бы, что эта великолепная местность еще так-недавно была театром безчеловечных, варварских приключений. Но когда Дирслэйер подъехал к замку, глазам его представились предметы, затмившие все красоты и озера и берегов. Юдифь и Гетти стояли на платформе перед главной дверью, ожидая его прибытия с величайшим нетерпением. По-временам старшая сестра заглядывала в подзорную трубку, стараясь явственнее разсмотреть физиономию пловца. Встревоженность и безпокойство придавали великолепный колорит её лицу, и никогда, быть-может, она не была так прекрасна, как в эту минуту. Так, по-крайней-мере, казалось молодому человеку, когда он тщательно привязывал к ковчегу все свои лодки.