Дирслэйер (Зверобой). Часть первая.
Глава IX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть первая. Глава IX (старая орфография)

IX.

Для уяснения событий, которые будут описаны в этой главе, не мешает припомнить, что озеро имеет форму неправильного бассейна, которого контуры образуют большею частию овальную фигуру, видоизмененную по краям маленькими бухтами и мысами. Поверхность прекрасной, водяной скатерти в эту минуту, при последних лучах заходящого солнца, блистала подобно драгоценному камню, и её холмистые окрестности, окаймленные богатейшею зеленью лесов, были одушевлены какою-то лучезарною улыбкой. Так-как берега, с небольшими исключениями, возвышались отвесно над водою, даже там, где гора не прерывала этого вида, то по закраинам спокойного озера во всех местах разстилалась почти безпрерывная бахрама зеленых листьев, потому-что деревья пробивались вперед на дневной свет с отлогих холмов, выставляя свои длинные ветви более чем на полтораста футов. Мы здесь говорим только о соснах, об этих лесных гигантах, которые лишь одни возвышаются на полтораста футов, между-тем, как деревья меньшей величины наклоняются-по-большей-части так, что их нижния ветви почти купаются в воде.

В положении, какое теперь занимал ковчег, замок и вместе вся северная оконечность озера скрылась от глаз за вершиной мыса. Лесистая гора, округленная со всех сторон, ограничивала зрение по этому направлению, застилая вдруг все пространство этой великолепной сцены, за исключением глубокой бухты, вдавшейся на запад более чем на одну милю. Мы уже говорили, каким-образом из Глиммергласа протекала вода под зелеными сводами дерев, окаймлявших Сускеганнах по сбоям берегам. Утес, назначенный местом свидания между Дирслэйером и Могиканом, возвышался в этом месте весьма-недалеко от берега. Это был большой одинокий камень, опиравшийся на дно озера, где без сомнения он оставался, когда воды сдвинули отсюда окружавшую землю, прочищая свободный проход для образования реки. Высота этого камня простиралась до шести футов, и по своей фигуре он имел некоторое сходство со скирдом сена. Он отстоял от берега футов на пятьдесят, и вода около него имела глубины не более как на два фута. Деревья с берега почти добрасывали до него свои ветви, и одна из огромных сосен образовала над ним высокий и правильный свод. Приблизившись к берегу футов на двести, Дирслэйер немедленно опустил паруса, и ковчег уже сам собою доплыл до утеса. Между-тем, как молодой охотник управлял рулем, обе девицы в своей каюте должны были стоять на карауле подле окон, наблюдая все окрестности по обоим берегам.

-- Не видите ли вы кого-нибудь на утесе, Юдифь? спросил Дирслэйер, как-скоро ковчег был остановлен.

-- Никого, Дирслэйер. Камень, берег, деревья, озеро, и никакого следа человеческих ног.

-- Берегите себя, Юдифь; не выставляйтесь наружу, Гетти. У карабина острый глаз, проворная нога и смертельный язык. Будьте осторожны и смотрите во все глаза. Я буду в отчаянии, если случится с вами какая-нибудь неприятность.

-- А вы, Дирслэйер, вы что делаете? вскричала Юдифь, просовывая через отверстие свою голову и бросая на молодого охотника благодарный взгляд. - И вам должно быть столько же осторожным, как и нам. Пуля, смертельная для нас, никому не дает пощады, и мы обе прийдем в отчаяние, если вы будете ранены.

-- За меня ничего не бойтесь, добрая девушка. Ваши глазки очень милы и любезны, по, пожалуйста, не смотрите в эту сторону, и...

В эту минуту восклицание Юдифи, обратившей глаза на противоположную сторону, прервало комплименты молодого человека.

-- Что такое, Юдифь? что такое? спросил он торопливо.

-- Какой-то человек на утесе! Индийский солдат, расписанный и вооруженный!

-- Где у него соколиное перо? Приколото ли к военной лент, или он повесил его над левым ухом?

-- Соколиное перо над левым ухом, он улыбается и бормочет какие-то могиканския слова.

-- Слава Богу, это Змей! вскричал молодой человек, бросив руль, и быстро перебегая на противоположный конец ковчега.

В эту минуту дверь каюты поспешно отворилась, и перед Дирслэйером остановился молодой Могикан, у которого вырвалось одно только восклицание: - "уф!" Еще минута, Юдифь и Гетти испустили пронзительный крик, и воздух огласился страшным визгом и воем двадцати дикарей, выбежавших из-за кустарника на берег. Некоторые уже побросались в воду, головою вниз.

-- Отваливайте, Дирслэйер! закричала Юдифь, поспешно запирая дверь, через которую вошел Делоэр. - Отваливайте! Дело идет о жизни! дикари как собаки бросаются в воду, и плывут прямо к нашему ковчегу.

В одно мгновение Дирслэйер и его товарищ привели в движение плывучий дом, отвалили, и после нескольких ловких и сильных взмахов веслами, ковчег был на безопасном разстоянии от ружейных пуль.

-- Что теперь делают эти проклятые Минги, Юдифь? спросил Дирслэйер, который за каютой не мог следить движения неприятелей.

-- Все исчезли, и только один в эту минуту скрывается за кустарником на берегу. Вот теперь пропал и он: никого не вижу! Мы совершенно-безопасны.

Приятели успокоились и бросили весла. Чингачгук, молодой индийский воин высокого роста, с благородной осанкой и прекрасными чертами лица, поспешил осмотреть свое ружье, открыл полку, попробовал курок и уверился, что все было исправно. Потом он бросил пытливый взгляд на окружающие предметы, по ни одним словом не обнаружил своего любопытства.

-- Юдифь и Гетти, сказал Дирслэйер учтивым тоном: - с нами теперь знаменитый начальник Могиканов, о котором я так-часто говорил вам. Чингачгук его имя, Великий-Змей на нашем языке. Так его назвали за ум, разсудительность и необыкновенную ловкость. Он мой старый, искренний друг. Я его узнал по соколиному перу, которое у него над левым ухом, тогда-как у других воинов оно прикалывается к военной ленте.

Чингачгук понимал и говорил по-английски, но не любил изъясняться на этом языке подобно большей части своих земляков. Он пожал руку Юдифи, раскланялся с Гетти, и, не сказав ни одного слова, оборотился к Дирслэйеру, как-будто ожидая от него дальнейших объяснений. Молодой охотник понял его мысль.

-- Этот ветерок скоро совсем замрет по захождении солнца, сказал он: - и теперь безполезно грести. Через полчаса подует южный ветер и мы распустим парус. А между-тем, нам с Чингачгуком не мешает потолковать о своих делах.

Сестры удалились в каюту для приготовления ужина, оставив молодых приятелей на передней части парома. Они говорили на языке Делоэров. Дирслэйер рассказал о происшествиях, уже известных читателю, промолчав, однакожь, о своей встрече с Индийцем и об одержанной победе. Чингачгук в свою очередь сообщил ясный и лаконический рассказ о прощании с своими родственниками и о своем прибытии в долину Сускеганнаха, отстоявшую от озера на полмили к южной стороне. В этой долине напал он на след, предуведомивший его о близости неприятельского стана. Это обстоятельство, впрочем, ожиданное, заставило его принять надежные меры против нечаянного нападения. Углубляясь вперед к озеру по берегу Сускеганнаха, он скоро напал на другой след и провел несколько часов под носом у неприятеля, выжидая удобного случая выручить свою любовницу или взрезать череп какому-нибудь Ирокезу: трудно сказать, чего желал он больше. По временам, Чингачгук прокрадывался даже на самый берег и видел все, что происходило на поверхности озера. Заметив ковчег и его хитрую лавировку по разным сторонам, сметливый Делоэр мигом догадался, что это судно, управляемое, без-сомнения, белыми людьми, должно содействовать к ускорению его свидания с молодым охотником. Эта догадка превратилась в очевидность, когда плывучий дом остановился подле утеса и Чингачгук, не медля ни минуты, вскочил на борд. Когда, таким-обраким, окончен был этот рассказ, Дирслэйер спросил:

-- Видно по всему, Великий-Змей, что ты долго бродил вокруг притона этих Мингов. Не можешь ли ты сказать чего-нибудь на-счет наших пленников? Один из них - отец этих девушек, а другой - белый молодой человек огромного роста, возлюбленный старшей сестры, как я догадываюсь.

-- Ты угадываешь недурно, Делоэр, очень-недурно. Старик Гуттер разбит непогодой и грозой, но пни его еще тверды и годятся для крепких блоков. Что касается до Генриха Марча, то его справедливо можно назвать красой и гордостью человеческого леса. Связаны они или нет? Пытали их или нет еще? Эти вопросы предлагаю тебе вместо молодых девушек, которым интересна всякая подробность на этот счет.

-- Нет, Дирслэйер. Добыча Мингов не в клетке. Их слишком-много. Одни ходят, другие спят, третьи на карауле. Сегодня бледнолицые у них как братья; завтра сдерут с них волосы.

-- Что делать! Таков у них обычай: я это знал. Юдифь, Гетти, вот приятные для вас новости: Делоэр говорит, что Индийцы обходятся с нашими пленниками по-братски и не делают им никаких неприятностей. Разумеется, свобода у них отнята, а впрочем, они могут делать почти все, что им угодно.

-- Очень-благодарна за эту новость, Дирслэйер, отвечала Юдифь. - Теперь, когда друг ваш с нами, я ни мало не сомневаюсь, что мы отъищем случай выкупить моего отца и Генриха Марча. У меня есть дорогие наряды, довольно-соблазнительные для диких женщин, а в случае нужды мы откроем заветный сундук и, вероятно, найдем в нем много сокровищ, на которые разгорятся глаза у этих Ирокезов.

-- Юдифь, сказал молодой охотник, всматриваясь в её лицо с улыбкой и вместе с живейшим любопытством, которое не ускользнуло от проницательных глаз прекрасной девушки: - достанет ли у вас духа отказаться от нарядов в пользу пленников; хотя один из них ваш отец, а другой, если не ошибаюсь, ваш жених?

-- Дирслэйер, отвечала девушка после минутного колебания: - я буду с вами совершенно-откровенна. Признаюсь, было время, когда я ничего не любила с таким жаром, как свои наряды; но с некоторой поры я начинаю совсем изменять свой образ мыслей. Генрих Марч сам-по-себе не имеет в моих глазах никакой особенной важности, но я не пожалею ничего, лишь бы возвратить ему свободу. И если я готова на такую жертву для этого хвастуна, самохвала, вертопраха, можете представить, что могу я сделать для своего собственного отца.

-- Вот это хорошо, очень-хорошо. Такой образ мыслей совершенно-сообразен с женскою природой. Мне удавалось встречать такия чувства даже между Делоэрками: дикия женщины нередко жертвуют своим тщеславием в пользу сердечных привязанностей. Эти чувства, стало-быть, одинаковы для всех возможных пород, не смотря на различие их цвета и кожи. Ясно, что женская природа везде и всегда должна быть вместилищем нежных чувств.

-- Освободят ли дикие моего отца, если Юдифь и я отдадим все, что у нас есть? спросила Гетти простодушным тоном.

-- Очень-вероятно, моя милая, сказал Дирслэйер с выражением искренняго участия: - их женщины, без-сомнения, будут за вас хлопотать. Но скажи мне, Великий-Змей, много ли женщин в притоне этих головорезов?

-- Шесть, отвечал Чингачгук, поднимая все пальцы левой руки, и приставляя правую руку к сердцу: - шесть, с этою.

Дирслэйер понял, что его приятель разумел свою возлюбленную.

-- Видел ли ты ее, любезный друг? Заметил ли ты её прелестное лицо? Подходил ли ты близко к её уху, чтоб пропеть её любимую песню?

-- Нет, Дирслэйер. Густые деревья закрывали ее своими листьями, как облака скрывают солнце на лазурном небе.. Но Чингачгук слышал громкий смех своей Вахты и отличил ее от ирокезских женщин.

-- Вот, Юдифь, верьте уху Делоэра, и особенно чуткому уху влюбленного, способному различить любимые звуки между тысячами голосов. Не знаю, как это бывает; но если молодые люди - я разумею вместе и мужчин и женщин - любят друг друга, то им особенно нравится смех или просто голос любимой особы.

-- А вам, Дирслэйер, разве никогда не случалось испытать, как приятно слышать смех любимой девушки? спросила Юдифь с величайшею живостию.

-- Помилуй вас Бог, Юдифь! Я никогда не заживался слишком-долго между женщинами моего цвета, и не имел случаев испытывать приятность подобного чувства. Да, никогда. Приятно оне поют и весело смеются, это правда; но самая лучшая музыка для моих ушей в дуновении ветра по вершинам дерев, в журчании свежого и прозрачного ручья и в шелесте зеленых листьев. Люблю слушать голос поющей женщины, но еще лучше люблю громкий лай охотничьей собаки, когда бежит она по следам подстреленной лани.

После этого никак-непредвиденного предпочтения в пользу лягавых собак, обе девушки, с разнообразными чувствами, удалились в каюту. Оставшись наедине, Дирслэйер и его приятель продолжали свою беседу.

-- Молодой бледно-лицый охотник давно ли на этом озере? спросил Чингачгук.

-- Только со вчерашняго полудня. Великий-Змей, но в это время слишком много утекло виды. Я видел кое-что и даже сделал кое-что.

-- Твои подозрения справедливы; Великий-Змей. Я столкнулся с неприятелем лицом-к-лицу, и даже могу сказать, что сражался с ним.

-- Где жь его волосы, бледнолицый воин? Давай его волосы.

-- Великий-Змей, в присутствии всего племени Делоэров, в присутствии старца Таменунда и отца твоего, великого Унки, я скажу и всегда буду говорить, что белый человек, верный внушениям своей природы, не может и не должен издеваться над своими умирающими собратами, кто бы они ни были! Волосы на моей голове целы, как ты видишь, и этого слишком-довольно для моего торжества. Мой враг, красный или белый, никогда не будет иметь причин бояться за свой череп.

-- Не-уже-ли не пал ирокезский воин? Не-уже-ли Дирслэйер, несравненный стрелок оленей, промахнулся, когда метил в человека?

-- Он шейх? торжественно спросил Могикан.

-- Этого я и сам не знаю. Могу только сказать, что он хитер, вероломен и храбр. Немудрено, что между своими он добрался до звания шейха. Он мужествен и отважен, хотя глаз его не так верен, как у человека, образовавшагося в школе Делоэров.

-- Брат и друг мой раздробил его тело?

-- Это было безполезно. Минг умер в моих объятиях. Скажу без утайки, как происходило все дело. Мы сражались оба храбро и отважно: он, как человек красный, одаренный от природы красными талантами; я, как человек, получивший дары, свойственные моей породе. Бог даровал мне победу и я не мог обижать провидение, забывая самого-себя. Белым я родился, белым живу, белым и умру.

не должно ее терять.

-- Легко это сказать, но трудно исполнить. Тело Минга в руках его друзей, и скрыто без сомнения в таком месте, где не отъискать его Великому-Змею.

Затем молодой человек коротко и ясно рассказал об утреннем происшествии, избегая всяких поводов к самохвальству. Чингачгук снова выразил свое удовольствие, и потом оба друга встали, чтоб приняться за дело. В эту минуту стемнело совершенно. Небо покрылось облаками, и глаз не видел ни одной звезды на мрачном горизонте. Северный ветер, как обыкновенно, прекратился после солнечного заката, и легкий ветерок подул с юга. Дирслэйер распустил парус, и ковчег довольно-быстро побежал вперед по направлению к замку. Весла оказались безполезными. Дирслэйер, Чингачгук и Юдифь уселись на задней части плывучого дома, и повели разговор о своих будущих планах. Юдифь приняла живейшее участие в этой беседе. Делоэр легко понимал все, что она говорила; но отвечал на своем языке, и его энергическия замечания должен был переводить Дирслэйер. В полчаса Юдифь очень-много выиграла в мнении своего собеседника. Её решения были скоры, планы смелы и тверды, и все мнения обнаруживали необыкновенную проницательность. Многосложные события после их встречи, вместе с тем её одинокое и зависимое положение заставили молодую девушку считать Дирслэйера старинным, испытанным другом, и она предалась ему со всею доверчивостью пылкой души. До этого времени в сношениях с мужчинами она принуждена была держаться в оборонительном положении; но теперь вдруг она вступила под покровительство молодого человека, который очевидно не имел против нея дурных намерений. Чистота его мыслей, наивная поэзия чувств и даже самая оригинальность его языка, все это содействовало к образованию привязанности, столько же чистой, как внезапной и глубокой. Много, до этой поры, имела она поклонников и обожателей своей красоты, не включая Генриха Марча, не имевшого у нея никакой цены; но все смотрели на нее как на хорошенькую игрушку, и она никогда не была убеждена в искренности их надутых и приторных комплиментов. Дирслэйер, напротив, служил для нея олицетворением совершеннейшей откровенности, и его сердце представлялось прозрачным, как чистейший кристалл. Даже его равнодушие к прелестям, составлявшим предмет удивления всех мужчин, подстрекало тщеславие молодой девушки, и тем сильнее раздувало в ней искру нежного чувства.

Так прошло полчаса. Этим временем ковчег довольно медленно скользил по воде, и мрак постепенно сгущался. Впрочем, можно было разглядеть, как темные массы леса на южной оконечности озера начинали теряться в отдалении, а горы по бокам покрывали великолепный бассейн своею тенью почти во всю его длину. Но на самый центр озера еще ниспадал с неба бледный отблеск, образовавший линию от севера к югу наподобие млечного пути, и ковчег постоянно плыл по этому слабому следу, который, по разсчетам кормчого, должен был протянуться до самого зимка. Юдифь и Дирслэйер, прекратившие одушевленную беседу, любовались, в поэтической восторженности торжественным спокойствим природы.

-- Какая темная ночь! сказала девушка после продолжительной паузы. - Надеюсь, впрочем, мы без труда отъищем замок.

-- Вы ничего не слышите, Дирслэйер? Вода как-будто колышется подле нас.

-- Да, я очень слышу. Вероятно, здесь нырнула какая-нибудь большая рыба. Водяные твари так же, как и, люди, ведут между собою войну. Впрочем, что жь это такое? Кажется, я различаю теперь шум весла, и чья-то рука управляет им с большою осторожностию.

В эту минуту Чингачгук наклонился через борд, и значительным жестом указал вперед, как-будто его взор был нечаянно поражен каким-то предметом. Дирслэйер и Юдифь устремили в ту сторону свои глаза, и оба в одно мгновение заметили лодку. Какой-то человек, стоя на ногах, управлял веслом; но нельзя было разглядеть, скрывался ли еще кто во внутренности лодки. Молодые люди на всякой случай вооружились своими карабинами.

-- Подстрелить его не трудно, сказал Дирслейер тихим голосом: - но мы наперед его окликнем, и авось узнаем, что ему надо.

-- Эй! Если ты подойдешь к нам ближе, я принужден буду стрелять, и верная смерть ожидает тебя. Перестань грести, и отвечай.

-- Стреляй, и пусть беззащитная бедная девушка падет от твоей руки, отвечал дрожащий женский голос. - Но Боге не простит тебе моей смерти. Ступай своей дорогой, Натанаэль Дирслэйер: я не мешаю никому.

-- Гетти! вскричали разом Юдифь и молодой охотник, который тотчас же бросился к месту, где у него привязана была лодка. Лодки не было, и все дело объяснилось. Беглянка, между-тем, запуганная угрозой, перестала грести и остановилась неподвижно, подобно бледному привидению. В одно мгновение парус был снят, чтоб остановить бег ковчега, но в ту минуту как нарочно подул порывистый ветер, и еще больше увеличил разстояние между лодкой и ковчегом.

-- Что это значит, Юдифь? спросил Дирслэйер. - Зачем ваша сестра уплыла от нас на этой лодке?

-- Что ещё, Юдифь? Не скрывайте ничего в эту критическую минуту!

Несколько времени Юдифь молчала, не желая изменить тайне своей сестры; но, чувствуя всю опасность безразсудной выходки Гетти, принуждена была говорить откровенно.

-- Дело вот в чем, Дирслэйер. Бедняжка моя сестра не могла разглядеть пустоты, самохвальства и тщеславия под прекрасными чертами Генриха Марча, и он, если не ошибаюсь, совсем вскружил ей голову. Она бредит о нем во сне, и часто даже на яву обнаруживает свою страсть.

-- Вы думаете, Юдифь, что сестрица ваша решилась на какой-нибудь отчаянный поступок для освобождения отца и Генриха Марча? Стало быть, мы наверное можем разсчитывать, что эти дикари овладеют её лодкой.

Ветер между-тем усилился еще больше, и легкий челнок почти скрылся из виду. Не теряя времени, молодые люди бросили свои карабины, схватились за весла и направили нос ковчега в ту сторону, где плавала беглянка. Юдифь, привыкшая к этой операции, бросилась на другой конец ковчега и поместилась подле самой кормы. При виде всех этих шумных приготовлений, взволнованная и оторопелая Гетти вдруг удалилась, как птица, испуганная неожиданным приближением охотника.

Так-как Дирслэйер и его товарищ действовали с энергиею людей, понимавших необходимость употребить всю свою силу, и так-как, с другой стороны, силы Гетти были отчасти парализированы её желанием вырваться от близкой беды, то ловля эта без сомнения скоро бы окончилась пленом оторопелой беглянки, еслиб вдруг не пришло ей в голову сделать несколько непредвиденных изворотов. Этим она выиграла время и вместе завела ковчег в совершенную тьму, распространившуюся от береговой тени. Юдифь, следившая за движениями сестры, должна была известить, что след её совсем пропал. Молодые люди с отчаянием положили весла. Гетти, в свою очередь, слышавшая малейший шорох на ковчеге, притаила дыхание, и с трепетом ожидала последствий. Настала мертвая тишина. Юдифь выставилась вперед в надежде разслышать звук или шорох, который обличил бы присутствие её сестры; молодые люди с тою же целью напрягали во все стороны свои глаза. Все безполезно: никакой звук, никакой видимый предмет не вознаградил их общих усилий. Гетти, между-тем, приложив палец к губам, стояла среди своей лодки, неподвижная, как статуя, прикованная к месту.

Пауза продолжалась несколько минут. Наконец, Дирслэйер и Чингачгук, поговорив между собою на делоэрском языке, снова принялись за весла, избегая по-возможности всякого шума. Ковчег повернулся на юго-запад, по направлению к неприятельскому стану. Подъехав почти к самому берегу, они простояли целый час на одном месте, выжидая приближения Гетти; но и этот маневр не имел никакого успеха. Таким-образом, потеряв всякую надежду завладеть беглянкой, Дирслэйер принужден был поворотить к замку, не без причины опасаясь варварского нашествия, которое могло быть ускорено безумною выходкой Гетти.