Дирслэйер (Зверобой). Часть вторая.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть вторая. Глава II (старая орфография)

II.

Вынув из сундука пистолеты, Дирслэйер оборотился к Могикану, представляя для его наблюдении эту необыкновенную для него редкость.

-- Детское ружьецо! воскликнул Чингачгук, взяв как игрушку один из этих пистолетов.

-- Нет, Чингачгук, эта вещица годится и для гиганта, если только он умеет с нею ладить. Подождем, однакожь: белые люди иной-раз слишком-неосторожно укладывают в сундуки огнестрельное оружие. Дай мне вглядеться хорошенько.

С этими словами, Дирслэйер взял пистолет из рук своего друга и открыл полку. Оказалось, что там была затравка, похожая на пережженый уголь. С помощию шомпола уверились без труда, что пистолеты были заряжены, хотя Юдифь могла свидетельствовать, что они оставались в сундуке целые годы. Это открытие в высшей степени озадачило Индийца, имевшого обыкновение каждый день осматривать и перезаряжать свое ружье.

-- Непростительная неосторожность белого человека! сказал Дирслэйер, покачав головой. - И ведь редкий месяц проходит, чтобы не было от этой оплошности какой-нибудь беды. Странно, Юдифь: владелец этого ружья, стреляя в какую-нибудь дичь, или в своего врага, непременно из трех раз делает два промаха, а между-тем, в случае оплошности, он весьма-часто убивает свою жену, ребенка, брата или друга! Ну, так вот, видите ли: мы окажем некоторую услугу владельцу этих пистолетов, если сейчас же из них выстрелим, и кстати, для нас с Чингачгуком это будет новый случай попробовать свою ловкость. Положи, Чингачгук, новую затравку; я сделаю то же, и потом увидим, кто из нас лучше стреляет из пистолета.

Минуты через две они вышли на платформу, и выбрали на поверхности ковчега какой-то предмет, который должен был служить для них мишенью. Юдифь остановилась подле них.

-- Отступите назад, Юдифь, дальше отступите, сказал Дирслэйер. - Пистолеты заряжены давно и, пожалуй, при этом опыте может встретиться какая-нибудь неприятность.

-- Так не стреляйте, по-крайней-мере, вы, Дирслэйер, и пусть оба пистолета пробует ваш приятель; а всего лучше, если вы просто разрядите их, не стреляя.

-- Вот ужь это нехорошо, Юдифь, и, пожалуй, некоторые люди могли бы подумать, что мы трусим, хотя это было бы совершенно-несправедливо. Нет, Юдифь, мы будем стрелять, только мне сдается, что едва-ли кто из нас найдет в этом повод похвастаться своим искусством.

Юдифь в сущности была девушка храбрая, и ружейный выстрел испугать её не мог. Ей случалось самой стрелять из ружья, и даже один раз она застрелила оленя при таких обстоятельствах, которые делали ей честь. Теперь она отступила назад и подошла к Дирслэйеру, оставив во владении Индийца всю переднюю часть платформы. Чингачгук приподнимал пистолет несколько раз, и наконец, ухватившись за него обеими руками, спустил курок. Оказалось, что пуля, миновав избранную мишень, не попала даже в ковчег, и сделала на воде рикошеты наподобие камня, брошенного рукою.

-- Хорошо, Змей, отлично-хорошо! вскричал Дирслэйер с веселым смехом. - Ты дотронулся до озера, и это для некоторых людей совершенный подвиг. Я знал это, и говорил Юдифи, что руки краснокожих отнюдь не созданы для этих коротких оружий. Ты дотронулся до озера, и все же это лучше, чем попасть на воздух. Теперь моя очередь: посторонись!

Дирслэйер прицелился с необыкновенной скоростию, и выстрел раздался почти в ту же минуту, как он поднял руку. Между-тем, пистолет разорвало, и обломки разлетелись в разные стороны, одни на кровлю замка, другие на ковчег и в воду. Юдифь испустила пронзительный крик, затряслась всеми членами, и замертво упала на землю.

-- Она ранена, Змей, бедная девушка! Но этого нельзя было предвидеть в том положении, какое она занимала. Посадим ее и посмотрим, что можно сделать для нея при наших познаниях и опытности.

Посаженная на скамейку, Юдифь проглотила несколько капель воды, и после судорожного сотрясения её нежных членов залилась слезами.

-- Надобно терпеливо переносить боль, сказал Дирслэйер сострадательным тоном: - но я вовсе не намерен останавливать ваших слез, бедная Юдифь: слезы нередко облегчают страдания молодой девушки. Где же её раны, Чингачгук? Я не вижу ни царапины, ни крови, и платье, кажется, не разодрано.

-- Я не ранена, Дирслэйер, пробормотала Юдифь, продолжая плакать. - Это страх, и ничего больще, уверяю вар. Слава Богу, кажется, никто не пострадал от этой беды.

-- Это, однакожь, очень-странно! сказал недальновидный охотник. - Я думал до-сих-пор, что такую девушку, как вы, не может напугать взрыв какого-нибудь пистолета. Вот, сестрица ваша, Гетти, совсем другое дело; но вы слишком-разсудительны и умны, чтоб бояться всякого вздора. Приятно, Чингачгук, смотреть на молодых девушек; но за их чувства, я полагаю, никто не поручится.

Взволнованная девушка не отвечала ничего. Ее мучил невольный и внезапный страх, необъяснимый для нея самой столько же, как и для её товарищей. Мало-по-малу, она успокоилась, отерла слезы, и могла даже шутить над собственною слабостью.

-- Точно ли вы, Дирслэйер, не получили никакой раны? сказала она наконец. - Ведь пистолет взорвало в вашей руке, и это просто чудо, если вы так дешево отделались от этой беды.

-- Такия чудеса отнюдь не редкость при этих старых ружьях. Когда я начал стрелять первый раз, ружье в дребезги разлетелось из моих рук, и, однакожь, как видите, я остался невредим. Что делать? У старика Гуттера одним пистолетом меньше; но, вероятно, он не станет жаловаться на нас. Посмотрим теперь еще, что там у него в этом сундуке.

употреблялись в ту пору моряками. При взгляде за этот совершенно-незнакомый предмет, Чингачгук и Дирслэйер не преминули выразить свое изумление.

-- Не думаю, чтоб эта вещь могла принадлежать землемерам, сказал Дирслэйер, повертывая загадочный инструмент в своих руках. - Землемеры, Юдифь, люди безчеловечные и злые: они заходят в лес единственно для того, чтоб проложить дорогу для грабежа и опустошении. Скажите без утайки, молодая девушка, замечали ли вы или нет в своем отце ненасытимую жадность землемеров?

-- Могу вам поручиться, Дирслэйер, что батюшка никогда не был и не будет землемером. Он вовсе не знаком с употреблением этого инструмента, хотя, как видно, владеет им издавна. Думаете ли вы, что Томас Гуттер носил когда-нибудь это платье? Нет, разумеется, потому-что оно не по его росту. Ну, так и этот инструмент совсем не под-стать его голове, лишенной больших сведений.

-- Пожалуй и так, я согласен с вами, Юдифь. Старый дурак какими-нибудь неизвестными средствами присвоил себе чужое добро. Говорят, он был когда-то моряком, и этот сундук, без сомнения... а это что такое?

Дирслэйер вынул небольшой мешок, откуда, одна за другою, посыпались шашки шахматной игры, выточенные из слоновой кости и обделанные с отменным искусством. Каждая шашка имела фигуру представляемого предмета: всадники сидели верхами на лошадях, башни покоились на слонах, и даже пешки имели человечьи головы и бюсты. Игра была неполная, и недочет нескольких шашек показывал, что о ней не заботились в этом месте; но все, что оставалось, было тщательно сбережено и отложено в сторону. Сама Юдифь обнаружила удивление при виде этих новых для нея предметов, а Чингачгук, в упоении восторга, совершенно забыл свое индийское достоинство. Он изследовал каждую пешку с неутомимым вниманием, объясняя молодой девушке разные части, особенно замечательные по своей отделке; но всего более заинтересовали его слоны: их уши, спины, головы, хвосты были пересмотрены тысячу раз, и при каждом осмотре он громко выражал свое неизъяснимое наслаждение. Эта сцена продолжалась несколько минут. Дирслэйер, между-тем, сидел молча, погруженный в глубокое раздумье и не делая никаких замечаний. Наконец, когда его товарищи, после первых восторгов, обратились к нему с своими вопросами, он испустил глубокий вздох и сделал вопрос такого рода:

-- Юдифь, ваши родители говорили вам когда-нибудь о. религии?

-- Матушка говорила довольно-часто, но отец мой никогда, отвечала молодая девушка, покраснев как роза.

-- Немудрено, Юдифь, очень-немудрено. Отец ваш не знает истинного Бога, которому поклоняются люди белой породы. Эти фигуры не что иное, как идолы!

Юдифь затрепетала, и даже в первую минуту серьёзно обиделась таким предположением; но, подумав немного, она расхохоталась.

-- Не-ужь-то, Дирслэйер, вы серьёзно думаете, что эти слоновые игрушки представляют богов моего отца? Я слышала об идолах, и знаю, что они такое.

-- Это - идолы, говорю я вам! повторил Дирслэйер решительным тоном. - К-чему жь бы ваш отец стал беречь их, еслиб не поклонялся им?

-- Да разве берегут богов в мешке и запирают их в сундук? Полноте, Дирслэйер: отец мой носит своего бога с собою, и этот бог состоит в его собственных желаниях. Почему знать? Легко, пожалуй, станется, что эти фигуры в-самом-деле представляют идолов, но во всяком случае отец мой обращает на них внимания не больше, как на все другия вещи, запрятанные в этом сундуке, и которые, по всей вероятности, достались ему в ту пору, как он был моряком.

-- Ну, слава Богу, я очень-рад, что вы меня успокоили, молодая девушка. Помогать старику-христианину и отцу семейства я согласен всегда и везде, но у меня вовсе нет ни желания, ни охоты иметь дело с идолопоклонниками. Этот зверь, кажется, доставляет тебе особенное удовольствие, любезный Чингачгук: не так ли?

-- Это фигура слона, прервала Юдифь. - Я часто видала в крепостях рисунки различных животных, и у матушки моей была книга, в которой между прочим находилась живописная история слона. Но отец мой сжег все её книги, потому-что, говорил он, матушка слишком любила читать. Это случилось незадолго до её кончины, и после я часто думала, что такое лишение должно было ускорить её смерть.

-- Может-быть, это и слон, отвечал Дирслэйер: - но во всяком случае он идол, и неприлично ему оставаться в христианских руках.

-- Ирокезам его! вскричал Чингачгук, разставаясь не без сожаления с одной из башень, которую его приятель опять положил в мешок. - Слоном можно купить целое племя!

-- Ты это можешь сказать, Чингачгук, так-как тебе хорошо известна природа краснокожих; но ведь человек, передающий фальшивые деньги, столько же виноват, как и тот, который делает фальшивые деньги. Согласится ли честный Индиец продавать барсуков вместо бобров? Никак нет. Понимаю очень-хорошо, что этими идолами, даже, по всей вероятности, одним из них можно освободить из плена старика Гуттера и его товарища; но не совестно ли будет предложить им такую фальшивую монету? Некоторые из этих племен, я знаю, придерживаются идолопоклонства, но белый человек не должен содействовать к распространению подобных заблуждений.

-- Но от-чего же вы уверены, Дирслэйер, что эти слоновые игрушки непременно должны быть идолами. Теперь я кстати припомнила, что у одного из наших офицеров были гуси точно в таком же роде, да и вот, смотрите, в этой завернутой пачке должны быть еще какие-нибудь вещи, которые относятся к вашим идолам.

Дирслэйер взял поданную пачку, развернул и вынул оттуда шахматную доску огромного размера, выделанную из черного дерева и слоновой кости. Сравнивая ее с шахматами и соображая их отношения между собою, охотник мало-по-малу пришел к заключению, что эти мнимые идолы должны быть по всей вероятности принадлежностию какой-то любопытной игры. Это открытие окончательно решило важное дело относительно выкупа пленных. Зная вкус и наклонности Индийцев, все единодушно согласились, что выточенные слоны всего более способны подстрекнуть ирокезскую жадность. К-счастию, башни на слонах представляли полный комплект, и потому решили - предложить четырех животных за выкуп пленников. Остальные фигуры вместе с другими вещами решились запереть в сундук и хранить от завистливых глаз Ирокеза до последней крайности. Окончив эту предварительную статью, они даже не развертывали шесть остальных пачек, и привели всю поклажу сундука в прежний порядок, так-что старик Гуттер, по возвращении домой, едва ли бы и догадался, что посторонняя рука прикасалась к его заветному сокровищу. Ключ был положен опять в тот же карман, откуда его вынули. После всех этих распоряжений, продолжавшихся около часу, Чингачгук убрался в спальню, захватив с собою чудных слонов, и Дирслэйер остался наедине с молодою девушкою, которая старалась обнаружить перед ним всю любезность и гибкость своего ума. Их разговор продолжался гораздо долее, нежели разсчитывал молодой охотник, не замечавший, - как проходило время. Наконец он образумился.

-- Ну, Юдифь, сказал Дирслэйер, вставая с места - приятно с вами разговаривать и устраивать эти дела, но обязанность отзывает меня на другую сторону. Почему знать? Старик Гуттер, Генрих Марч, а, может-быть, в эту минуту и Гетти...

И слово замерло на его губах, потому-что в эту самую минуту заслышалась легкая походка на платформе; человеческая фигура затемнила порог двери, и в комнату медленными шагами вошла Гетти в сопровождении молодого Индийца лет семнадцати, обутого в мокассины. Не смотря на такое неожиданное появление, Дирслэйер не потерял присутствия духа. Прежде всего он скороговоркой посоветовал своему приятелю на делоэрском языке не выходить из своей засады, и на всякий случай держать ухо востро, а потом немедленно подошел к двери, чтоб изследовать, как велика была опасность. Не было, однакожь, никого на поверхности озера, и грубый, на скорую руку сколоченный плот из сосновых бревен, колыхавшийся теперь подле ковчега, тотчас объяснил, каким образом Гетти перебралась в жилище своего отца.

чувствительности. По приглашению Юдифи, она сила на скамейку и начала подробный рассказ о своих похождениях после нечаянного отплытия из ковчега. Этим временем в комнату вошел Дирслэйер, и, заняв свое место, принялся с большим вниманием слушать интересную рассказчицу, между-тем, как молодой Ирокез безмолвно стоял у дверей, совершенно-равнодушный ко всему, что вокруг него происходило! Первоначальные подробности рассказа уже известны читателю до того места, когда Вахта оставила свою подругу и товарищей её плена. Дальше интересный рассказ продолжался в таком тоне:

-- Когда я читала индийским старейшинам тексты из священной библии; ты бы никак не подумала, Юдифь, что их мысли начали постепенно изменяться. Но если хорошо посеешь семя, оно взойдет. Бог насадил семена для всех дерев.

-- Что правда, то правда, бормотал Дирслэйер: - и от этих семен возникла богатая жатва?

-- Бог насадил семена для всех дерев, продолжала Гетти после минутной остановки: - и вы видите, как высоко они выросли, и какая тень падает от них на животных и людей. Вот это же самое должно сказать и о библии. Можете в этот год прочесть из нея два, три стиха, и забыть их совершенно, но на будущий год они сами собою вспадут на ум, когда всего меньше будешь о них думать.

-- Не нашла ли ты чего-нибудь подобного между этими дикарями, бедная Гетти?

-- Да, Юдифь, я нашла между ними такия вещи, о которых и не думала. Окончив разговор с батюшкою и Скорым-Гэрри, мы, то-есть, я и Вахта, отправились завтракать. Лишь-только мы позавтракали, к нам подошли старейшины, и тогда-то оказалось, что брошенные семена уже принесли свои плоды. Они сказали: все прочитанное мною сущая правда, непременно правда и никак не может быть неправдой. Затем они советовали мне немедленно воротиться к вам, выпросить для них лодки, чтоб им можно было переехать сюда вместе с пленниками. Тогда старейшины и вместе с ними все Ирокезы сядут перед замком на платформе, и я буду для них читать священную книгу, объясняя трудные места. Ирокезския женщины также приедут вместе с ними, потому-что оне, как и их мужья, имеют пламенное желание внимать песням Маниту бледно-лицых. Вот как, Юдифь! Согласись, что тебе с твоим умом и не грезилось о таких чудесах.

-- Да, сестрица, твои чудеса были бы точно чудесами, еслиб все это не объяснялось характером вероломных и хитрых Индийцев, которые просто обманывают тебя, и вместе с тобою хотят обмануть нас всех. Вы что об этом думаете, Дирслэйер?

-- Прежде всего позвольте мне немного побеседовать с Гетти. Этот плот сделан после вашего завтрака, Гетти, и оставив лагерь, вы должны были дойдти пешком до противоположного берега?

-- О, нет, Дирслэйер. Плот был уже совсем готов и колыхался на воде. Не-ужь-то, Юдифь, он вдруг появился опять каким-нибудь чудом?

-- Именно так, чудом индийского изобретения, отвечал охотник. - Ирокезы большие мастера на чудеса этого рода. Выходит, стало-быть, что плот уже совсем был сделан, и только дожидался на воде своего груза?

-- Да, Дирслэйер, вы угадали. Плот стоял недалеко от лагеря, Индийцы меня посадили, и веревкой притянули к месту насупротив замка; потом они сказали этому молодому человеку, чтоб он взял весла и ехал вместе со мной.

-- И весь лес наполнен теперь бродягами, которые дожидаются следствий этого чуда. Мы теперь отлично понимаем это дело, и вот, Юдифь, прежде всего мне надобно разделаться с этим молодым кровопийцей, а потом увидим, что делать. Оставьте меня с ним наедине, и потрудитесь принести слонов, которыми забавляется Чингачгук: надобно смотреть во все глаза, иначе этот молодой Канадиец ухитрится занять одну из наших лодок, не выпросив нашего позволения.

Юдифь немедленно принесла слонов, и потом, вместе с Гетти, удалилась в свою комнату. Дирслэйер был довольно знаком со многими индийскими наречиями, и бегло мог объясняться на ирокезском языке. Он пригласил молодого человека сесть на сундук, и вдруг поставил перед его глазами две башни. До этой минуты, холодный Ирокез не обнаруживал ни малейшого волнения: почти все предметы в этом месте были для него совершенно новы и чрезвычайно интересны, но он умел сохранять хладнокровие с глубокомыслием философа, для которого нет на свете удивительных вещей. Правда, черный его глаз переходил от одного предмета к другому и вникал в постройку и расположение вещей, но никто в свете не заметил бы этих наблюдений, кроме Дирслэйера, в совершенстве знакомого со всеми уловками хитрых дикарей. Между-тем, как-скоро глаза молодого Ирокеза встретились нечаянно с дивными фигурами незнакомых животных, изумление овладело им до такой степени, что он растерялся совершенно и забыл принятую роль равнодушного философа. Он запрыгал как ребенок, закричал в порыве радостного восторга, и глаза его никак не могли оторваться от удивительных фигур, как-будто очаровала их волшебная сила. Затем, уступая непреодолимому влечению, он осмелился взять в руки чудную фигуру, гладил ее, перевертывал на все стороны, и очевидно старался удержать в своей памяти все подробности в организации невиданного зверя. Зная очень-хорошо, что молодой Ирокез обо всем разскажет своим землякам, Дирслэйер сначала дал ему полную волю; но потом, когда любопытство его было, по-видимому, удовлетворено, он положил руку на его колено, и таким-образом невольно обратил внимание на себя самого.

-- Вот в чем история, сказал Дирслэйер: - мне надо потолковать малую-толику с моим молодым приятелем из Канады. Пусть он забудет на минуту эту чудную вещицу.

-- А где другой бледно-лицый? спросил молодой человек, быстро подняв свои черные глаза.

-- Он спит, а если еще нет, так он в той комнате, где обыкновенно спят мужчины. Как это молодой мой друг узнал, что здесь еще есть другой человек?

-- Я видел его с берега. У Ирокезов дально-зоркие глаза: они видят выше облаков, и видят даже то, что хранится на дне глубокой реки.,

-- Честь и слава дально-зорким Ирокезам. В их лагере теперь два белых пленника: не так ли?

Молодой человек приосанился и сделал утвердительный знак.

-- Что думают ваши старейшины делать с этими пленниками? спросил Дирслэйер. - Молодой мой друг должен, конечно, смекать об этом.

Ирокез улыбнулся, и хладнокровно провел своим указательным пальцем вокруг черепа. Дирслэйер понял его мысль.

-- Длинная и опасная дорога. Попадешься в лапы бледно-лицых. А волосы дороги. Продают их на вес золота.

-- Так, так, яснее быть не может. Теперь вот что, приятель: вероятно ты знаешь, что старший из этих пленников отец двух молодых девиц, а младший - нареченный жених одной из них. Понимаешь, что оне ничего не пожалеют для спасения таких друзей. Ступай же к своим старейшинам и скажи, что молодые девушки предлагают за выкуп пленных вот этих двух слоновых чудовищ. Ты воротишься с их ответом до солнечного заката.

Молодой человек вошел в эти переговоры очень-охотно и с такою искренностию, которая не позволяла сомневаться, чтоб он отчетливо не исполнил возложенного поручения. Занятый единственным желанием приобрести невиданное и неслыханное сокровище, он вовсе, повидимому, забыл ненависть своего племени к английским подданным, и Дирслэйер был совершенно-доволен произведенным впечатлением. Правда, хитрый Ирокез предложил взять с собою на показ одного слона; но Дирслэйер был слишком-опытен, чтоб согласиться на подобное предложение, и отлично понимал, что слон никогда не достигнет своего назначения, если раз попадется в такия руки. Вскоре это маленькое затруднение было отстранено, и молодой Индиец решился убраться во-свояси. Взойдя на платформу, он попробовал попросить взаймы уютную лодку, чтоб тем-скорее окончить переговоры; но когда Дирслэйер сделал отрицательный жест, он поспешил взобраться на свой неуклюжий плот, и медленно отвалил от замка. Охотник спокойно сел на табурет, и облокотившись подбородком на руку, провожал глазами ирокезского посла до той поры, пока он пристал к ближайшему берегу на полмили от замка.

Между-тем, во время этих переговоров Дирслэйера с молодым Индийцем, сцена совсем другого рода происходила в соседней комнате. Осведомившись у своей сестры, где и для чего скрывался Могикан, Гетти отправилась его искать. Чингачгук принял молодую девушку ласково и с почтительным вниманием. Гетти пригласила его сесть подле себя.

-- Вас зовут Чингачгук, или, по-нашему, Великий-Змей. Так или нет?

-- Совершенно так. Мое имя, на языке Дирслэйера, означает Великого-Змея.

о вас.

-- Скажи мне, Скромная-Лилия, произносил ли чей-нибудь язык имя Чингачгука в ирокезском стане? Нет ли там маленькой птички, которая любит петь его имя?

Не отвечая ничего, Гетти склонила свою голову, и яркий румянец покрыл её щеки. Потом она подняла свои глаза на Индийца, улыбнулась с невинностию младенца, и во всех чертах её лица выразился утвердительный ответ.

-- Моя сестра, Скромная-Лилия, слышала, без сомнения, эту маленькую птичку! прибавил Чингачгук восторженным и нежным тоном, противоречившим как-нельзя-более с грубыми звуками, выходившими из тех же уст. - Уши моей сестры были открыты: не-ужь-то теперь она потеряла свой язык?

-- Да, теперь я вижу, вы точно Чингачгук. Знайте же: я слышала ту птичку, о которой вы говорите. Имя её - Вахта.

-- Всего чаще она пела имя Чингачгука, и смеялась от чистого сердца, когда я рассказывала, каким образом Ирокезы погнались за нами в воду, погнались и не догнали. Надеюсь, Великий-Змей, что нет никаких ушей у этих деревянных стен?

-- Нечего бояться стен. Сестра в другой комнате. Нечего бояться Ирокеза: Дирслэйер заткнул ему уши и глаза.

-- Понимаю вас, Великий-Змей, и хорошо поняла я Вахту. Иной раз мне кажется, что я совсем не так слабоумна, как они говорят. Теперь уставьте глаза в потолок, и я разскажу вам все. Но вы меня пугаете, Великий-Змей: страшно горят ваши глаза, когда я говорю о Вахте.

Индиец подавил внутреннее волнение и старался по возможности принять спокойный вид.

звезда, которая появляется над этой горой спустя час после солнечного заката. И вот, лишь только появится эта звезда, она прийдет на тот самый мыс, где я высадилась в прошлую ночь. Сюда вам и надо причалить свою лодку.

-- Добре! Чингачгук выразумел наставление своей Вахты. Но пусть сестра моя, Скромная-Лилия, пропоет еще разок эту же песню. Чингачгук поймет яснее.

Гетти удовлетворила его желание, и объяснила подробнее, о какой звезде была речь, и к какому месту должен пристать влюбленный Индиец. За тем она рассказала о своих сношениях с молодой Индиянкой, повторяя буквально все её выражения, к неизъяснимому удовольствию жениха. Особенно рекомендовала она принять надежные меры против измены и нечаянных нападений: совет, решительно безполезный для такого слушателя, как Змей. Она объяснила также с удовлетворительною ясностию настоящее положение неприятеля и все движения, происходившия по утру в ирокезском стане. Вахта пробыла с ней на плоту до последней минуты и разсталась дружески, как нежная сестра. Теперь она в лесу, где-нибудь насупротив замка, и не ранее вечера думает воротиться к Ирокезам. В сумерки она найдет случай ускользнуть опять из неприятельского стана, и будет ждать своего друга на условленном месте. О присутствии Чингачгука, повидимому, не подозревал никто, хотя должны были догадываться, что какой-то Индиец прошлою ночью пробрался в ковчег.

-- И теперь, Великий-Змей, продолжала Гетти, взяв по разсеянности руку Индийца, и небрежно играя его пальцами: - так-как я рассказала вам все от имени вашей невесты, то ужь позвольте мне кое-что прибавить от моего собственного имени. Как-скоро Вахта сделается вашей женой, вы должны обходиться с нею ласково, и улыбаться перед ней точь-в-точь, как теперь улыбаетесь передо мной. Индийцы вообще очень-дурно обходятся с своими женами: вы не должны подражать им. Обещаете вы мне это?

еще громче, но, кажется, ни разу мне не улыбался. Вы, конечно, знаете разницу между смехом и улыбкой?

-- Смех по-моему лучше. Соловья не так заслушаешься, как Вахту, когда она смеется.

-- Смех её очень приятен, это правда; но вы-то, Змей, должны ей улыбаться. К-тому же еще, вам надо освободить ее от земляной работы и от переноски тяжестей: ей не вытерпеть таких трудов. Одним-словом, Чингачгук, подражайте во всем этом белым людям, которые вообще хорошо обходятся с своими женами.

-- Вахта не бледна. У ней красная кожа, красное сердце, красные чувства, все у ней красно. Следует ей носить по-крайней-мере своих ребят.

-- Разумеется: в этом обязанность всякой женщины, отвечала Гетти улыбаясь: - но вы должны любить Вахту от всей души и предупреждать все её желания.

немедленно вскочил с своего места, а Гетти пошла к своей сестре.