Дирслэйер (Зверобой). Часть вторая.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть вторая. Глава VII (старая орфография)

VII.

Молодые Индийцы, посланные на разведки после внезапного появления Гетти, воротились и сказали, что не удалось им сделать никаких открытий. Один из них даже поровнялся на берегу с ковчегом, но в темноте не мог его заметить. Другие бродили взад и вперед по разным местам, но повсюду находили спокойствие ночи в этой безмолвной пустыне лесов. Стало-быть, заключили старейшины, молодая девушка пришла одна, как и первый раз. Гуронам было неизвестно, что ковчег оставил замок, и они замышляли движения, которые заранее одушевляли их чувством безопасности. По местам разставили часовых, и весь табор расположился спать, приняв наперед все необходимые меры, чтобы пленник не мог вырваться.

Гетти, между-тем, оставили на произвол её собственных желаний, и она немедленно удалилась к молодым Ирокезкам, которые приняли ее дружелюбно, и предложили к её услугам звериную кожу. Сделав себе постель из листьев, молодая девушка легла подле одного из шалашей, и скоро погрузилась в глубокий сон.

Во всем таборе было только тринадцать мужчин, и трое из них стояли на часах. Один оставался в тени, недалеко от огня, и должность его состояла в том, чтобы смотреть за пленником и раздувать костер, так, однакожь, чтобы пламя распространялось не слишком-далеко. Другой безпрестанно переходил с одного берега на другой, пересекая основание мыса; третий медленными шагами гулял по песку на противоположной стороне. Все эти распоряжения были вообще не совсем обыкновенны: дикари разсчитывают больше на тайну своих движений, чем на бдительность сторожевых; но эти меры приняты веследствие особенных обстоятельств, в которых находились Гуроны; неприятелю была известна их позиция, и в этот неурочный час переноситься на другое место было неудобно.

К числу загадочных феноменов нашей таинственный природы должно, конечно, отнести удивительную аккуратность и точность, с какою вообще спят люди, привыкшие к продолжительному бодрствованию. Лишь-только голова их поместится на подушке, они мгновенно забывают все и засыпают самым крепким сном; но в урочный, заранее определенный час, дух непременно пробуждает тело с необыкновенною быстротою. Это самое случилось теперь с Гетти Гуттер. Погруженная в спокойный и глубокий сон, молодая девушка проснулась ровно в полночь, и немедленно принялась за исполнение своей мысли. Прежде всего она подошла к огню, который почти догорал, и подложила новых дров. Вспыхнувшее пламя осветило красное лицо Гурона, стоявшого на часах, и глаза его заблистали как у пантеры, преследуемой охотниками в её логовище. Но Гетти не почувствовала никакого страха, и спокойно подошла к тому месту, где стоял Индиец. Её движения были так естественны, и в чертах её лица рисовалось такое добродушие, что он отнюдь не был встревожен появлением молодой девушки, и подумал только, что ей холодно. Гетти начала с ним говорить, но он не понимал английского языка. Простояв подле него около минуты, она медленным шагом пошла вперед, не принимая никаких предосторожностей, чтобы скрыть свои движения. Она прямо пошла к оконечности мыса, к тому месту, где высадилась в первый раз. Часовой видел, как она мало-по-малу исчезла во мраке, но не обратил на это никакого внимания: он знал, что его товарищи караулят все выходы из лагеря, да притом и не думал, чтоб она вздумала идти украдкой.

Не имея ясного представления об этой местности, Гетти однакожь благополучно выбралась на берег, и встретила на дороге Индийца, бродившого по песку. Заслышав легкую поступь молодой девушки, он бросился к ней с необыкновенною торопливостью. При глубоком мраке, особенно под тенью дерев, нельзя было различить предметов на разстоянии двадцати шагов, и чтобы разглядеть черты человека, надлежало сойдтись с ниц лицом-к-лицу. Молодой Гурон был повидимому очень-неприятно изумлен, когда угадал Гетти: дело в том, что он ожидал своей любовницы, обещавшей прийдти к нему в полночный час. Так же как его товарищ, он ничего не знал по-английски, но появление молодой девушки в глубокую полночь его нимало не обезпокоило. При кочевой жизни, Индийцы не имели определенных часов для своих занятий, и каждый спал, обедал или ужинал когда ему угодно. Притом слабоумие бедной Гетти, в этом как и в других случаях, служило для нея надежной зашитой. Озадаченный своей неудачей, молодой Индиец сделал знак, чтобы девушка шла своей дорогой. Гетти повиновалась; но продолжая свой путь, говорила Индийцу:

-- Если ты, молодой человек, принял меня за Гуронку, я не удивляюсь твоей теперешней досаде. Я Гетти Гуттер, младшая дочь Томаса Гуттера, и никогда не назначала свиданий в ночное время молодому человеку: матушка всегда говорила, что это нехорошо, и что скромная молодая девушка не позволяет себе этого. Я говорю о молодых бледно-лицых девушках, потому-что у Гуронок, может-быть, другие нравы. Нет, нет! Я Гетти Гуттер, и пусть даже Скорый-Гэрри на коленях передо мною вымаливает этого свидания, я не соглашусь: матушка говорила, что это нехорошо.

Говоря таким образом, она скоро пришла к тому месту, где в береговой извилине за кустарниками лодка была скрыта от глаз часовых, которые не могли бы увидеть ее здесь даже среди белого дня.

-- Юдифь! закричала Гетти - вот я здесь, и подле меня никого нет. Ирокезский часовой назначил свиданье индийской девушке, и она вероятно обещалась к нему прийдти, потому-что, видишь ты, её мать была не христианка, и вероятно никогда не говорила ей, что дурно...

Крик, раздавшийся на воде, остановил поток этих объяснений, и в ту же минуту к берегу подъехала лодка. Гетти поспешила сесть, и Юдифь, ловким ударом весел, вдруг отвалила от берега на несколько сажень. Несколько минут обе сестры не говорили ни слова. Легкий челнок, управляемый искусною рукою, быстро уносился вперед к ковчегу. Наконец, Юдифь первая открыла разговор:

-- Здесь мы совершенно-безопасны, Гетти, и с берега никто нас не услышит. Надобно, однакожь, говорить как-можно-тише, потому-что звуки раздаются далеко среди безмолвия ночи. Плавая здесь подле берега, я очень-ясно слышала голоса Ирокезов, и распознала шум твоих шагов еще прежде, чем начала ты говорить.

-- Мне кажется, Юдифь, Гуроны не подозревают, что я оставила их.

-- Очень может быть: любовник плохой часовой! Видела ли ты Дирслэйера? Говорила ли с ним?

-- О да, и видела и говорила. Он сидел подл, огня с связанными ногами, хотя руки его оставлены на воле, и он мог ими делать все, что хотел.

-- Ну, так рассказывай скорее, что он тебе говорил.

-- Что он мне говорил, Юдифь? Да прежде всего, можешь вообразить, он сказал, что не умеет читать. Человек он белый, и не умеет даже читать Библии. Это удивительно! Стало-быть, у него не было ни матери, ни сестры.

-- Не думай об этом, Гетти. Разумеется, не все люди читают. Матушка наша знала очень-много вещей и выучила нас с тобой, а вот отец-то едва-ли читает и Библию.

-- Отцы могут читать и не читать: это, я полагаю, совершенно все равно; а как же матерям-то не знать грамот, когда оне должны учить своих детей? Нет, Юдифь, будь уверена, что у Дирслэйера не было матери.

-- Говорила ли ты, что это я послала тебя к нему? сказала Юдифь с живейшим нетерпением - рассказывала ли, как я огорчена его несчастием?

-- Кажется, что рассказывала, Юдифь; но ведь ты знаешь, я глупа и легко могла забыть. А вот он рассказал мне такия вещи, которых забыть нельзя, потому-что кровь застывала в моих жилах, когда я его слушала. Он поручил мне сказать, чтоб все его друзья... а ведь и ты, я полагаю, принадлежишь к числу его друзей, сестрица?

-- Что тебе за охота мучить меня, Гетти? Разумеется, я самый искренний его друг.

-- Мучить тебя, сестрица? с чего это ты взяла? Никак нет: я не хочу тебя мучить... а вот это слово и напомнило мне все, что говорил Дирслэйер. Дикие, видишь ты, собираются его мучить, но он постарается перенести все эти муки как христианин и белый человек: этого, говорил он, бояться нечего.

-- Как! вскричала Юдифь, с трудом переводя дух. - Не-уже-ли Дирслэйер в-самом-деле говорил тебе, что дикари поведут его на пытку? Ведь это ужасно, Гетти: подумай об этом хорошенько.

-- Думать тут нечего: Дирслэйер говорил без обиняков, что его станут мучить. Я ужасно огорчилась за него, а он был удивительно-спокоен, когда говорил. Дирслэйер совсем не так хорош, как Скорый-Гэрри, но только он гораздо спокойнее его.

его не создано для лжи. Ты, Гетти, не можешь понять, что такое правдивость в честном мужчине; но, может-быть, прийдет пора... нет, нет! никогда тебе не узнать всех этих вещей!

И, не смотря на непроницаемый мрак, Юдифь, испустив глубокий вздох, закрыла свое лицо обеими руками. Но этот припадок чувствительности продолжался не более минуты, и она могла спокойно разсуждать с своей сестрой, хотя голос её понизился на несколько тонов.

-- Тяжко бояться правды, милая Гетти, сказала она - и однакожь, правда, Дирслэйер пугает меня больше, чем какой-нибудь враг. Правдивость и честность олицетворились в этом человеке до степени совершенства. Но ведь все же, сестрица, нельзя, я думаю, сказать, что мы вовсе не похожи друг на друга. Не-уже-ли Дирслэйер во всех отношениях выше меня?

Первый раз в жизни прекрасная Юдифь обратилась за советами к младшей сестре, и первый раз в жизни она назвала ее сестрицей. При всем простодушии, Гетти слишком-хорошо заметила эту неожиданную благосклонность, и ответ её произнесен был с необыкновенным одушевлением:

-- Как могла ты подумать, Юдифь, что этот охотник может равняться с тобою? В чем же, на-пример? У тебя была мать, прекрасная мать, между-тем, как он не умеет и читать. Разве наша матушка не превосходила всех женщин на свете? О нет, даже со мною, я полагаю, не сравняется этот охотник; а про тебя нечего и говорить. Ты прекрасна, он безобразен; ты...

-- Нет, Гетти, нет: Дарслэйер вовсе не безобразен. Скажи лучше: у него обыкновенные черты лица; но его физиономия выражает честность, которая лучше всякой красоты. На мои глаза Дирслэйер гораздо-красивее Генриха Марча.

-- Что с тобою, Юдифь? Я тебя совершенно не понимаю. Генрих Марч самый красивый мужчина в целом свете. Он даже красивее тебя, сестрица.

-- Какой вздор! Лучше замолчи, Гетти: ты слишком глупа, чтоб судить об этих вещах. Между крепостными офицерами множество мужчин гораздо-красивее этого Торопыги. Но в чем и как я могу сравняться с Дирслэйером? Вот об этом-то скажи мне откровенно. Мне очень-неприятно видеть твое пристрастие к Скорому-Гэрри, у которого нет ни совести, ни чувства, ни стыда. Ты слишком-добра, и это не мешает высказать ему хоть раз.

-- Как это, Юдифь? Я тебя совсем не понимаю. Ведь ужь это всем известно, что я слабоумна, да и не красавица.

-- У тебя добрейшее сердце, милая Гетти, между-тем, как у Скорого-Гэрри нет сердца. Он красив, дороден, статен, но нет у него никакой души. Но довольно об этом. Пожалуйста, скажи мне: в чем могу я равняться с Дирслэйером?

-- Странно, что ты об этом меня спрашиваешь, Юдифь. Подумай сама, хорошенько подумай, и увидишь, что ты далеко выше Дирслэйера. Ты умеешь читать, а он не умеет. Ты говоришь прекрасно, а он даже хуже Генриха Марча. Ведь ты, разумеется, заметила, что Гэрри произносит очень-неправильно?

я недурна собой и получила порядочное воспитание, но его безпримерная правдивость, по моему мнению, полагает огромную разницу между нами! Так и быть, однакожь: оставим этот предмет, и подумаем о средствах выручить Дирслэйера из рук Гуронов. Большой сундук теперь в ковчеге, и вероятно там найдутся слоны, которые соблазнят этих дикарей. Впрочем, и то сказать: безделкой едва-ли выкупишь свободу такого человека, как Дирслэйер. К-тому же, я крайне сомневаюсь, что батюшка и Генрих Марч окажут в этом деле всю свою готовность.

-- Почему же нет? Дирслэйер и Гэрри друзья между собой, а вещь известная: приятели всегда помогают друг другу.

-- Как-же ты мало знаешь людей, бедная Гетти! Мнимые друзья бывают иной раз страшнее всякого врага, особенно для женщин! Завтра ты поутру опять воротишься в лагерь, и узнаешь покороче, что можно для него сделать. Пока живет на свете Юдифь Гуттер, Дирслэйера не станут мучить: в этом могу дать клятву.

Затем разговор обратился на другие предметы, и продолжался до-тех-пор, пока Юдифь неуспела выведать все подробности от слабоумной сестры. Надлежало воротиться в ковчег, стоявший на якоре почти подле самого берега. Юдифь отлично управляла челноком, и не смотря на непроницаемый мрак, не боялась сбиться с дороги; при всем том, на этот раз, её поиски были безуспешны, и обе сестры, к величайшему сожалению, должны были убедиться, что пловучий дом переехал куда-то на другое место.

-- Что жь это такое, Гетти? с изумлением и досадой спросила Юдифь после безполезных поисков. - Быть не может, чтоб Индийцы в этот час сделали нападение на своем неуклюжем плоте, и овладели нашими друзьями, когда они спали.

-- Разумеется; но ведь мысли Чингачгука теперь далеко от всяких военных действий, и его, пожалуй, всего легче застигнуть в-расплох. Но во всяком случае мы могли бы здесь услышать шум: крик и ругательства Скорого-Гэрри в эту тихую ночь, без сомнения, раздавались бы по всему озеру.

-- Да, сестрица, Генрих Марч слишком необдуман в своих речах, с кротостию заметила Гетти.

-- Не в том теперь дело, моя милая. Ирокезы не могли делать нападений без всякого шума, и только час один прошел, как я оставила ковчег. Малейший звук в этот промежуток мог бы достигнуть до моих ушей. Что жь такое заставило батюшку оставить своих детей на произвол судьбы?

-- Может-быть, он подумал, что мы спим в своей комнате, и спокойно воротился в замок. Ведь не первый раз ковчегу летать по воде в ночное время.

_..

Прежде, чем Юдифь окончила свою фразу, свет, подобный блеску молнии, мгновенно озарил воду и лес. Раздался ружейный выстрел, и горное эхо на восточном берегу повторило этот залп. Почти в ту же минуту раздался протяжный и страшный крик, вырвавшийся очевидно из женской груди. Еще минута - и смолкло все; но эта могильная тишина сделалась на этот раз страшнее самого крика. Бедная Гетти закрыла лицо обеими руками, и дрож пробежала по всему её телу. Юдифь, несмотря на свою природную неустрашимость, едва переводила дух.

-- Крик женщины, болезненный, предсмертный крик! воскликнула она. - Если ковчег снялся с якоря, ветер, без сомнения погнал его на север, а ружейный залп и крик раздаются от ныса. Не случилось ли чего с Вахтой?

Медлить было нечего: прежде, чем Гетти кончила свой совет, Юдифь уже гребла изо всех сил, и легкий челнок быстро подвигался вперед по ровной скатерти воды. Вскоре яркий свет ослепил глаза обеих сестер, когда оне начали приближаться к берегу. Все внимание их обратилось теперь на сцену, происходившую в лесу. Весь ирокезский лагерь сгруппировался около одного пункта. Семь или восемь дикарей несли сосновые факелы распространявшие погребальный свет. Подле дерева, прислонившись к нему спиною и поддерживаемая часовым; сидела молодая Индиянка, очевидно та самая, которую ожидали на любовное свиданье. Кровь ручьем бежала из её груди, и страшные судороги, предвещали ей верную смерть. Не было никакого сомнения, что она сделалась несчастной жертвой ружейного выстрела. При одном взгляде, Юдифь поняла и сообразила все. Выстрел очевидно должен был раздаться с ковчега, когда проезжал он мимо берега, и причиною его было без сомнения неосторожное восклицание или шорох в кустарнике, потому-что стрелявший, при глубокой тьме, не мог на этом разстоянии видеть самый предмет.

ясно различила Дирслэйера. Он стоял подле умирающей, склонив голову и скрестив рука на груди: все черты лица его выражали сострадание и стыд. Он не обнаруживал никакого безпокойства, но Ирокезы бросали на него свирепые взгляды. Вся эта сцена глубоко запечатлелась в голове Юдифи.

Сестры не нашли подле мыса никаких следов ковчега. Тишина и мрак царствовали повсюду, как-будто никто и ничем нё нарушал безмолвия лесов. Все было спокойно: вода и деревья, земля и небо. Молодые девушки, потеряв надежду отъискать плывучий дом, поехали на середину озера. Здесь оне были совершенно-безопасны. Юдифь бросила весла, и легкий челнок покатился к северу по направлению ветра. Обе сестры легли на дно лодки, и успокоились на несколько часов от тревожных волнений этого дня.