Дирслэйер (Зверобой). Часть вторая.
Глава VIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть вторая. Глава VIII (старая орфография)

VIII.

Юдифь совершенно угадала, каким образом могла быть убита молодая Индиянка. Старик Гуттер и Генрих Марч проснулись спустя несколько минут после того, как она отправилась из ковчега за своей сестрой. Чингачгук сообщил все подробности относительно индийского лагеря, и объяснил, почему не было на ковчеге обеих дочерей. Последнее обстоятельство его нисколько не обезпокоило: он знал проницательный-ум и необыкновенную сметливость своей старшей дочери, и был, с другой стороны, совершенно убежден, что дикари не сделают никакого вреда слабоумной Гетти. Притом, его чувствительность уже давно притупилась от продолжительной привычки к опасностям всякого рода. О Дирслэйере, по-видимому, жалел он очень-немного, так как между ними, при совершенном различии в образе мыслей, никогда не могло быть дружеских отношений. Известия об индийском лагере, без сомнения, привели бы его в восторг, если б они были ему сообщены прежде похищения Вахты; но теперь он ясно видел опасность новых покушений и с сожалением должен был отказаться от них на эту ноч. Исполненный таких мыслей, он вышел на переднюю часть парома, где ожидал его Скорый-Гэрри. Чингачгук и Вахта остались назади.

-- Дирслэйер, чорт побери, глупее всякого ребенка, заворчал старик, видя по обыкновению сучек в глазу своего брата, и не замечая в своем бревна - он забрался один-одинехонек к этим, дикарям и попал в их западню, как дикая коза. Не на кого жаловаться, если он своей шкурой поплатится за эту безсмысленную дерзость.

-- Вот так-то и всегда бывает на свете, старик Том, отвечал Гэрри. - Каждый обязан платить свои долги и отвечать за свои грехи. Странно, однакожь, что такой ловкий и проворный малый попался в западню, как глупая крыса. До-сих-пор, признаюсь, я был лучшого мнения об его уме. Что жь делать? надо быть снисходительным к невежеству новичка. А куда запропастились твои дочери, старичина? Я избегал весь ковчег, и не нашел ни одной.

Гуттер в коротких словах рассказал все, что проведал от Чингачгука о своих дочерях.

-- Вот тебе и праздник от этой глупой девчонки! вскричал Марч, заскрежетав руками. - Я тебе давно говорил, что надо за нею смотреть во все глаза. Вот, когда мы с тобой были в плену у этих скотов, ей не мешало бы в ту пору о нас вспомнить, и однакожь, красотка Юдифь не пошевелила пальцем для наших услуг. Я готов присягнуть, чорт побери, что она с ума сходит от, этого Дирслэйера, нет нужды, что он безобразен как скелет. Смотри, дядя Том: я не позволю издеваться над собой, как над безсмысленным болваном, и ни за что не снесу такой обиды. Однакожь, пора, я думаю, сняться с якоря, и подъехать поближе к этому мысу. Посмотрим, что там делается.

Гуттер не возражал. В одну минуту якорь снят, парус распущен, и ковчег, при попутном северном ветре, подъехал к мысу так, что можно было разсмотреть мрачный контур дерев, окаймлявших берег. При всей, однакожь, зоркости привычного глаза, нельзя было разглядеть ни малейшого предмета в тени на берегу; но к-несчастью, в эту минуту молодой часовой приметил фигуру паруса и верхушку каюты. Невольное восклицание вырвалось из его груди, и в то же мгновение Скорый-Гэрри спустил курок своего ружья. Пуля, пущенная наудачу, попала в грудь молодой Индиянки, и затем последовала факельная сцена, которую мы описали.

В ту пору, как Гэрри сделал этот необдуманный выстрел, лодка Юдифи была от ковчега футов на сто, и мы видели, какое она получила направление. Крик раненной Индиянка обнаружил пагубные следствия ружейного залпа, и Гэрри понял, что его жертвою сделалась женщина. Он захохотал как съумасшедший, но в то же время устыдился своего безполезного злодейства. Гуттер был очень-недоволен, и бормотал про себя упреки неосторожному товарищу. Выгоды от этого злодейства не было никакой, и вдобавок оказывалось очевидным, что война приймет теперь самый мстительный характер. Чингачгук быстро вскочил с своего места. Его красная кровь разъигралась, и он готов был мстить за смерть одноплеменной жертвы; но тут же опомнился, и угрюмо опять занял прежнее место. Не так поступила Вахта. Она опрометью бросилась с задней части парома, перебежала каюту, и, очутившись подле убийцы, говорила с необыкновенным одушевлением:

-- Зачем стрелять? Что тебе сделала Гуронка? За что ты ее убил? Что, думаешь ты, скажет Манату? Что, думаешь ты, будет чувствовать Маниту? Что станут делать Гуроны? Какая тебе честь и слава? Ты не сражался, не сдирал волос, никого не взял в плен, ничего ты не выиграл. Кровь, еще кровь! Что, еслиб убили твою мать или сестру? Жесток ты, белый человек, и нет в теби души! Ты велик, как сосна, Гуронка мала, как береза: зачем большому дереву сокрушать гибкую трость? И ты думаешь, Гурон забудет это? Нет, краснокожий ничего не забывает. Помнит он друга, помнит еще больше недруга. Маниту везде и во всем. Горе тебе, бледнолицый!

Первый раз в своей жизни, Скорый-Гэрри имел случай убедиться, что краснокожия натуры могут быть исполнены глубокого чувства, и первый раз заглушенная совесть пропела ему весьма-неприятную песню. Он не отвечал ничего на грозную речь красной девицы, и удалился от нея с видом человека, который не хочет вступать с женщиною в безполезный спор.

на постелю в каюте; Чингачгук заснул на передней части парома; Гуттер и Генрих Марч бодрствовали одни, управляя ковчегом. В эту самую минуту, Юдифь и Гетти, заснувшия на дне лодки, выехали на середину озера.

Была тихая, спокойная ночь, хотя густые облака загромождали горизонт. Если земля может представить чувствам человека сцену, способную утишить его страсти и укротить свирепость, то настоящая сцена, открывшаяся перед глазами Гуттера и Гэрри, могла бы всего скорее произвести это действие. Но все красоты природы были окончательно-потеряны для этих людей, совершенно-лишенных поэтического чувства. Узкий и заскорузлый эгоизм был единственным их чувством и вместе исходным пунктом всех их поступков.

Начинало светать. Гуттер поворотил нос ковчега к замку с решительным намерением провести в нем по-крайней-мере один день. Чингачгук уже встал, и Вахта возилась около кухонной посуды. Дул попутный ветер, и можно было надеяться, что скоро ковчег сам-собою соединится с замком. В эту минуту, на самой широкой части озера увидели лодку Юдифи, обогнавшую ковчег во время ночи. Гуттер вооружился подзорной трубкой, и скоро убедился, что его дочери спокойно почивают на дне лодки. Радостное восклицание невольно вырвалось из груди его, но тут же опять он принял угрюмый вид, как-будто ничего особенного не случилось. Спустя минуту, Юдифь встала, и отец её видел, как она озиралась вокруг себя, всматриваясь в свое положение. Еще минута - и на другом конце лодки появилась Гетти на коленях, с поднятыми на небо руками: она читала молитвы, заученые в детстве под руководством своей преступной, но раскаявшейся матери. Затем подзорная трубка перешла в руки Чингачгука, еще незнакомого с этим инструментом, и когда он приставил ее к своему глазу, изумление и восторг яркими чертами обозначились на его красном лиц; однакожь, как осторожный и гордый шейх, он умел победить в себе эти чувства и притворился хладнокровным. Зато Вахта предалась наивному и самому необузданному восторгу, когда оптический инструмент был приставлен к её глазу: она засмеялась, запрыгала и захлопала руками в одно и то же время, пораженная таким явлением, которое ей не грезилось и во сне. В несколько минут, красная девушка выучилась отлично владеть чудным инструментом, и попеременно с своим любовником осматривала озеро, горы, берега, до-тех-пор, пока наконец их исключительное внимание не обратилось на замок. Когда подъехали они на полмили к этому жилищу Канадского-Бобра, Чингачгук оставил свою возлюбленную, и с озабоченным видом подошел к белым людям на задней части парома.

-- Ну, красная кожа, говори, что у тебя на уме! вскричал нетерпеливый Гэрри. - Белку, что ли, ты увидел на дереве, или жирную форель под ковчегом? Вот теперь ты опытом дознал, что может сделать белый человек из своих глаз, и перестанешь удивляться, от-чего мы издалека видим индийския земли.

-- Не подобает идти к замку, сказал Чингачгук выразительным тоном. - Гурон там.

я смотрю во все глаза, и не вижу ничего кроме свай, столбов, коры, воды и закрытых окон.

Гуттер потребовал трубку, и, осмотрев замок, решительно объявил, что несогласен с мнением Могикана.

-- Ну, стало-быть, ты ухватил трубку за дурной конец, красная башка, сказал Генрих Марч. - Я и старик Том не открываем никаких следов.

-- Нет следов на воде, вскричала Вахта с одушевлением. - Остановите судно, и ни шагу дальше. Гурон там!

-- Наладили одно и то же, да и все тут. Так вот вам и поверят. Надеюсь, Могикан, когда ты женишься на своей любовнице, между вами всегда будет такое же согласие. Где жь этот Гурон, чорт бы его побрал? Не-ужь-то прицепился к замку, завязпул в трещине или повис на сваях? Во всей колонии нет тюрьмы крепче и надежнее этого логовища Канадского-Бобра; ну, а ужь насчет тюрем-то я большой знаток: было бы вам известно.

-- Дай-ка сюда трубку, Гэрри, и опусти покамест парус, сказал старик Гуттер. - Индиянка не без причины вмешалась в этот разговор. Ну, да, я точно вижу мокассин на воде подле палиссада, и это, пожалуй, довольно-верный признак, что дикари гостили без нас в моем замке. Впрочем, и то сказать: мокассины не большая редкость; я сам ношу их, носит и Дирслэйер. Гетти тоже иногда надевает мокассины вместо башмаков: одна только Юдифь презирает эту обувь.

В-самом-деле, множество предположений могло возникнуть относительно появления этого мокассина. Быть-может, его обронили как-нибудь при переправе из замка на ковчег, или он сам собою приплыл с берега по направлению ветра, или бросил его тут индийский шпион, посланный для дозора. Во всяком случае, старик Гуттер вовсе не радовался этой находке, между-тем, как Гэрри, по привычной беззаботности, не придавал ей никакого значения. Могикан объявил, что мокассин этот по-крайней-мере столько же подозрителен, как неизвестный след, отъисканный в лесу. Чтоб разом порешить все недоумения, Вахта вызвалась съездить за ним на лодке, чтоб потом общим голосом признать, ирокезский он или нет. Белые охотно приняли это предложение, но Чингачгук воспротивился решительным тоном и объявил, что не девушка, а испытанный воин должен пуститься на это предприятие, если все признают его необходимым.

-- Ну, так ступай сам, Могикан, если ты слишком трусишь за свою любовницу, сказал Генрих Марч. - Надобно непременно достать этот мокассин, иначе старик Том уморит нас голодом на этом проклятом судне. И не-ужь-то исправный охотник испугается какой-нибудь оленьей шкуры, выделанной для дикой ноги? Какой вздор! Решай скорее, Чингачгук: кому из нас прокатиться на лодке.

-- Красный человек в поход. Его глаза быстрее бледнолицых. Понимает лучше хитрости Гуронов.

не стану: окажи нам эту собачью услугу.

Не говоря ни слова, Чингачгук сел в лодку и отвалил от ковчега, к величайшему сожалению своей возлюбленной, которая, однакожь, ничем не обнаружила своей слабости. Осторожность Могикана отнюдь не могла быть неуместною среди всех этих обстоятельств. Если неприятель в-самом-деле засел в замке, ему надлежало некоторым образом ехать под дулами их карабинов, не защищаясь никакою покрышкой, существенно-необходимой для Индийца во всякой войне. Словом, предприятие было чрезвычайно-опасно, и если бы Чингачгук был немного поопытнее в военном деле, или еслибы с ним был друг его Дирслэйер, он никогда не отважился бы на такую опасность, потому-что ожидаемые выгоды были слишком-несоразмерны с очевидным риском. Но гордость индийского шейха соединилась на этот раз с соперничеством против белой породы, и в добавок его увлекла лестная надежда, что милое создание будет любоваться на его величественную осанку.

Подъезжая к палиссадам, Чингачгук не отрывал своих глаз от слуховых окон, пробитых в стенах замка. Каждую минуту ожидал он, что увидит ружейные дула или услышит выстрелы; но доехал однакожь до самых свай без всяких приключений. Здесь он был до некоторой степени безопасен, потому-что мог, в случае нужды, укрываться между палиссадами. Мокассин уже находился от него в нескольких шагах; но вместо того, чтоб его подобрать, он решился обогнуть весь замок, намереваясь осмотреть все пункты, где неприятель мог укрыться. Ничто, однакожь, не подтверждало его подозрений. Молчание царствовало повсюду в оставленном доме, и все двери были заперты, все окна заколочены. Самый проницательный и опытный глаз не открыл бы здесь присутствия врагов, еслибы не указывал на них оставленный мокассин.

Чингачгук не знал что делать. Подъехав ко входу замка, он хотел сначала взойдти на платформу и приставить глаз к отверстию слухового окна; но разсудил, что это не поведет к добру, и, постояв немного на одном месте, поехал опять к палиссаду. Наконец, он подобрал мокассин одним из своих весел, и благополучно воротился в ковчег, где с величайшим нетерпением ожидала его Вахта.

-- Ну, что, Великий-Змей, какие новости ты привез нам от канадских бобров? спросил Генрих Марч. - Видел ли ты их зубы, когда объезжал вокруг этого дома?

-- И прекрасно. Значит, старик Том распустит парус, и мы завтракаем в его дом. Что же стало с мокассином?

-- Вот он, отвечал Чингачгук, показывая товарищам свою добычу.

Когда осмотрели мокассин, Вахта начала утверждать решительным тоном, что эта обувь принадлежала Гурону. Гуттер и Могикан немедленно согласились с её мнением. Это, однакожь, отнюдь не было положительным доказательством, что Гуроны действительно засели в замке, так-как мокассин мог быть оставлен шпионом, который, исполнив свое дело, воротился в ирокезский лагерь.

При таких обстоятельствах, Гуттер и Скорый-Гэрри, без дальнейших околичностей, решились выполнить свое намерение. Снова распустили парус, и ковчег поехал к замку. Повсюду царствовало молчание смерти, и оказывалось, до всему, что в этих стенах не было ни одной живой души. Гэрри вскочил на платформу и объявил наотрез, что он готов теперь смеяться над всем племенем Гуронов. Гуттер причалил лодку к передней части парома.

попируем здесь на славу. Только твоя дочка, чорт побери, совсем выбивается из рук, и если вперед дела пойдут не лучше, я брошу тебя одного на произвол этих Ирокезов, и управляйся ты с ними, как умеешь.

Отворив наружную дверь, старик Гуттер и Генрих Марч углубились в комнаты замка, оставив своих спутников на ковчеге. С минуту продолжалась глубокая тишина, но потом послышался шум, произведенный как-будто падением тяжелого тела. Раздались энергическия ругательства Гэрри, и потом все смешалось и заглохло в общей свалке, происходившей во внутренности здания. Внезапный шум походил на рыкания тигров, запертых в одной и той же клетке, и раздражающих друг друга. Тела, казалось, насильственно были повергаемы на пол, и в ту же минуту поднимались опять для начатия новой борьбы. Чингачгук не знал что делать. Все ружья хранились на ковчеге, так-как Гуттер и Генрих Марч отправились без карабинов; но он не мог ни воспользоваться ими, ни передать их своим товарищам. Сражающиеся, в буквальном смысле, были посажены в клетку, и для них не было никакой возможности вырваться на свежий воздух. С другой стороны, Вахта стесняла все движения Могикана, и мешала ему делать, что он хотел. Чтоб выпутаться из этого затруднения, он велел ей взять оставшуюся лодку и соединиться с гуттеровыми дочерьми, которые подплывали ближе и ближе к ковчегу, не подозревая никакой опасности. Но Вахта отказалась наотрез от исполнения воли своего возлюбленного, и разве только одни побои могли в эту минуту столкнуть ее с ковчега. Не видя никакой возможности помочь своим друзьям, Чингачгук принужден был отвалить от платформы, и употребив ужасные усилия, отъехал на несколько сажен. Юдифь и Гетти между-тем догадались, что дела идут дурно, и остановились на своем челноке не в далеком разстоянии от ковчега.

В эту минуту, продолжалась в замке остервенелая борьба на жизнь и смерть. События в таких сценах идут обыкновенно гораздо-быстрее всякого рассказа. Прошло не более трех минут от начала борьбы, ознаменованной страшным криком Гэрри, до-тех-пор, как Чингачгук сдвинулся с места; но в этот короткий промежуток разъяренные противники очевидно ослабели, и шум от их движений почти совсем заглох. Наконец, отворилась наружная дверь, и сражение с новою силой и ожесточением возобновилось на платформе при ярком блеске солнца.

Дверь отворил Гурон, и за ним стремительно выскочили на свежий воздух трое его товарищей, как-будто насильно вырываясь от сцены, происходившей внутри. В ту же минуту с ужасною силой было выброшено на платформу тело еще другого дикаря. Затем появился Марч, неистовый, как тигр, освободившийся на минуту от преследования своих многочисленных врагов. Гуттер был уже в плену, и его скрутили по рукам и по ногам. Последовала пауза, подобная минутной тишине во время бури. Противники, имевшие одинаковую нужду в роздыхе, смотрели друг на друга, как борзые собаки, дожидавшияся первого сигнала, чтоб начать драку. Пусть их ждут, а мы объясним покамест, каким образом дикари забрались в жилище Плывучого-Тома.