Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя.
Глава IV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя. Глава IV (старая орфография)

IV.

Вахта, так же как Гетти, встала вместе с разсветом, и в минуту окончила весь свой туалет. Её длинные волосы, черные как смоль, завязались простым узлом; выбойчатое платье стянуло её гибкую талию, и маленькия ножки запрятались в раскрашенные мокассины. Одевшись таким-образом, она оставила свою подругу за домашними занятиями, и вышла на платформу, чтобы подышать чистым утренним воздухом. Чингачгук стоял уже здесь бодрый духом и телом, и с глубокомыслием мудреца разсматривал горы, леса, берега и небесную твердь.

Встреча двух любовников была безъискусственна и проста. Могикан оборотидся к девушке с величавым и вместе ласковым видом; Вахта обнаруживала своими взорами робкую нежность, свойственную её полу. Оба не проговорили ни одного слова, но это не мешало им совершенно понимать друг друга. Вахта в это утро была особенно прекрасна: её щеки, только что омытые холодною водою, отражали на себе удовольствие и радость. Юдифь, в-продолжение кратковременного знакомства, сообщила ей тайны своего туалета, и притом подарила ей несколько безделок, возвышавших естественные прелести молодой Индианки. Луч радости блеснул на лице Чингачгука, когда он заметил это нововведение; но через минуту он принял опять свой глубокомысленный вид, и даже сделался печальным. Скамейки еще стояли на платформе; он прислонил их к стене и приказал сесть своей подруге. Потом, заняв и сам свое место подле нея, он погрузился в глубокое раздумье, не обращая никакого внимания на окружающие предметы. Наконец, он медленно протянул свою руку вперед, как-будто указывая за величественную панораму в час восхождения солнца. Вахта с благоговейным страхом следила за всеми его движениями.

-- Вот где истинное жилище Маниту! воскликнул он, любуясь на чудную картину. - Минги не понимают этого, и потому воют как собаки по всем окрестным лесам. Они воображают, что Делоэры уснули за горами.

-- Спят они все в этот час, кроме одного, и этот один - ты, Чингачгук, потомок великих Унков.

-- Что может сделать один воин против целого племени? Дорога к нашим деревням терниста и длинна. Мы должны путешествовать под туманным небом, и я боюсь, что нам прийдется идти одним, Каприфолия Гор.

Вахта поняла этот намек, и задумалась. Ей однакожь приятно было услышать лестное сравнение из уст своего возлюбленного. Между-тем, она продолжала молчать, как женщина, которая не смеет объявлять своих мыслей о важных предметах.

-- Когда Солнце будет там, продолжал Могикан, указывая на запад: - великий охотник нашего племени очутится в руках Мингов, и они сдерут с него кожу, и будут его жарить как медведя.

-- Маниту, может-быть, по благости своей, смягчит сердца кровожадных людей. Я жила между Гуронами, и хорошо их знаю. Не забудут они, что их собственные дети попадутся когда-нибудь к Делоэрам.

-- Волк всегда воет, и свинья обжирается безпрестанно. Они потеряли своих воинов, жен, и жажда мщения томит их. Бледнолицый друг наш имеет взор орлиный, и видит насквозь сердце Минга: он не ожидает никакой пощады. Дух его покрылся облаком, хотя черты лица его спокойны.

-- Что же скажет сын великого Унки? спросила Вахта робким голосом. - Ведь он уже знаменитый шейх, и, не смотря на молодость, славен мудростию в советах. Какой план внушает ему сердце?

-- Что говорит Вахта в ту минуту, когда искренний друг мой попался в деликую беду? Маленькия птички поют хорошо, и песнь их приятна для ушей. Пусть запоет Лесной Королек, и я готов внимать сладкой-песне.

Вахта еще раз испытала живейшее наслаждение при этой похвале. Делоэрские парни прозвали ее Горной Каприфолией; но имя Лесного Королька выдумал для нея сам Чингачгук, Она пожала руку молодого воина и отвечала:

-- Вахта тех мыслей, что Чингачгук и она потеряют всякую охоту спать и смеяться, если Дирслэйер погибнет под томагуком Мингов. Друг что нибудь сделает для его спасения, или Вахта скорее согласится идти одна к родительской хате.

-- Право! Муж и жена должны чувствовать одним сердцем, смотреть одними глазами, и жить одною душою. Право!

Разговор в этом духе продолжался до той поры, когда солнце, появившись из-за вершин столетних сосен, облило потоками света озеро, холмы и леса. В эту минуту, молодой охотник вышел из каюты ковчега и взошел на платформу. Он бросил взгляд на лазурную твердь, и невольно залюбовался на прекрасную панораму зелени и воды. Потом он обратился с радостным лицом к молодым Индийцам.

-- Так вот, какие дела, сказал Дирслэйер спокойным тоном: - ляжешь поздно - увидишь солнечный закат; встанешь рано - увидишь опять, как солнце в дивном своем величии появляется на восточном небе. Я уверен, Вахта, что ты и ложишься поздно, и встает рано. Дурно делает та девушка, которая слишком-долго не отрывает лица от своей подушки.

Чингачгук и его невеста подняли свои глаза на великое светило с таким видом, который обличал их внезапное изумление. Важный астрономический вопрос занимал их в эту минуту, и за решением его Великий-Змей не преминул обратиться к Дирслэйеру.

-- Бледнолицые знают все, сказал он: - не могут ли они объяснить, каким это способом солнце, скрываясь на западе, появляется по утру совсем с другой стороны?

однакожь, оно никогда не переменяет места, а это все земля вертится вокруг солнца. Подойди, на-пример, к мельничному жернову, когда он в движении: ты увидишь, что одною стороной обращен он к небу, тогда как другая - в воде. Здесь, как ты видишь, никакой нет тайны, и все просто зависит от природы.

-- Как же это брат мой знает, что земля вертится? Разве он видит это?

-- Нет, видеть этого никак нельзя, и если сказать всю правду, я, признаться, не совсем понимаю, как это бывает. Но все белые убеждены, что земля вертится, и в этом надобно им верить, потому-что они предсказывают затмения и другия разные чудеса, которые обыкновенно приводят в трепет все краснокожия племена.

-- Ладно! красный человек не будет спорит. Но как скоро, например, вертится колесо, глаза мои видят это, а обращения земли не видят.

-- Вот это, любезный, называется безтолковостию и упорством чувств. Видеть значит верить, говорят некоторые люди, и потому отказываются верить в то, чего не видят. Но разсудительный человек думает иначе. Ты, на-пример, веришь в Маниту, я знаю; но где ты его видал?

-- Чингачгук видит доброго духа везде, во всех добрых вещах, видит и злого духа в дурных вещах. Маниту живет здесь, в этом озере, и место его везде на тверди небесной. Чингачгук видит его в своей Вахте, в Таменунде, Дирслэйере, и видит он злого духа в Мингах. Но нигде не могу я видеть, как земля вертится.

-- Не удивляюсь я, почему прозвали тебя Великим-Змеем: во всех твоих речах виден острый ум и проницательность глубокая. Между-тем, ответ твой несообразен с моей мыслью. Согласен, что Бог проявляет себя очевидным образом во всей природе; по тем не менее глаза человеческие его не видят. Ты заключаешь по делам Великого-Духа, что он существует; белые заключают о движении земли по тем последствиям, которые происходят от этого движения. Вот и вся разница; по подробностей объяснить я не могу. Довольно, что все белые народы верят в движение земли.

-- Где будет брат мой Дирслэйер, когда луч солнечный упадет завтра на эту сосну?

Молодой охотник затрепетал, и, устремив проницательный взор на своего друга, подал ему знак следовать за собою. Они вопили в ковчег, оставив Вахту на платформе.

-- Зачем ты об этом спрашиваешь меня в присутствии Вахты? начал Дирслэйер. - Белые девушки также могли услыхать нас, а это нехорошо, очень-нехорошо. Но так и быть: Вахта, я думаю, ничего не поняла. Да и сам ты понимаешь ли хорошенько: где приведется тебе быть завтра поутру?

-- Чингачгук будет вместе с своим другом, Дирслэйером. Если он отлетит в страну духов, Великий-Змей последует за ним же. Если суждено-ему взойдти на солнце, лучи этого светила упадут на них обоих.

-- Понимаю тебя, Могикан, отвечал охотник, тронутый привязанностию своего друга: - такая речь вразумительна на всех языках, потому-что она прямо исходит из сердца. Прекрасно думать так и говорить, но вовсе не прекрасно выполнять на деле эти думы и слова. Ты не один в этом мире, и твоя обязанность заботиться о Вахте, которая скоро будет твоею женою.

-- Вахта дочь Могиканов, и её обязанность повиноваться своему мужу. Куда пойдет он, туда и она. Оба будут вместе с великим охотником Делоэров. Таково мое слово.

-- И глупое слово, уверяю тебя. Можете ли вы вместе с нею изменить природу Минга? Твои грозные взгляды, красота и слезы Вахты, не переоденут волка в белку. Нет, Змей, оставь меня в руках Божиих, и не заботься о моей судьбе. Притом еще нельзя сказать наверное, что эти бродяги поведут меня на пытку. Может-быть, они образумятся и пожалеют бедного пленника, хотя, сказать правду, зло сроднилось и срослось с сердцем кровожадного Минга. Но все-таки никто не может положительно знать, что может случиться, и безразсудно подвергать неизвестности такое слабое создание, как Вахта. Супружество совсем не то, чем представляют его некоторые молодые люди. Будь ты холостяк, твоя жертва была бы для меня понятна, и я сам, может-быть, потребовал бы от тебя дружеской услуги; но теперь твое дело - смотреть во все глаза за своей невестой и наблюдать благоразумную осторожность.

-- Послушай, Дирслэйер, возразил Могикан с решительным видом: - что стал бы делать бледнолицый брат мой, если бы Чингачгук попался к Гуронам? Не-уже-ли он на моем месте побежал бы в делоэрския деревни и сказал всем старейшинам ги шейхам: смотрите, я привел к вам Вахту, усталую, но совершенно безопасную, - и вот перед вами сын великого Унки, так же безопасный и даже неусталый? скажи мне без утайки: так ли бы ты поступил на моем мест?

-- Ох, как ты меня озадачил, Чингачгук! Подумаешь, что ты хитер как Минг, и Бог-знает, как пришел тебе в голову подобный вопрос. Что я бы сделал на твоем месте? Да ведь дело в том, что Вахта не моя невеста: попадешь ты к Мингам, она была бы и тогда неразлучной твоей подругой. Стало-быть, нечего и толковать: ты не то, что я, и я не то, что ты.

-- Бледнолицый брат мой в эту минуту не похож на самого себя. Он забывает, что ведет беседу с человеком, который заседал на совете Могиканов. Разговаривая между собой, мужчины не должны говорить таких вещей, которые входят в одно ухо, и в другое выходят. Как-скоро шейх предлагает вопрос, приятель его должен отвечать прямо и без всяких уверток.

-- Понимаю тебя, Могикан, отлично понимаю; но ты должен знать, что не легко отвечать на твой вопрос. Ты спрашиваешь: как поступил бы я на твоем месте, имея под рукой невесту, между-тем, как друг мой был бы в плену у Мингов? В этом ли твоя мысль?

Индиец, не прерывая молчания, сделал утвердительный знак, и вперил проницательный взор на своего собеседника.

-- Так слушай же. Никогда не было у меня невесты, и никогда молодая девушка не пробуждала во мне таких чувств, какие теперь ты и Вахта питаете друг к другу. Стало-быть, и нельзя мне сказать, что мог бы я сдилать на твоем месте. Друг влечет к себе очень-сильно, это я знаю по опыту, Великий-Змей; но любовь, сколько я слышал и видел, сильнее всякой дружбы в тысячу раз.

-- Справедливо; но Вахта сама влечет Чингачгука в ирокезский лагерь.

Гурона. Что хотите вы делать?

-- Вахта никогда не будет жить в ирокезской избушке. Несмотря на крошечные ножки, она всегда найдет дорогу в делоэрския деревни. Брат мой увидит, на что мы оба способны, когда надо выручить своего друга.

-- Будь осторожен, Могикан, и не пускайся в безразсудные предприятия. Вероятно, ты уже затеял что-нибудь в мою пользу; но смотри: не попади в просак. Вспомни, что дьявольский мозг моих врагов изобретателен на все возможные пытки. Легко станется, что они сдерут с меня кожу и будут меня жарить на мелком огне: все это, может-быть, мне удастся перенести хладнокровно; но беда, если в то же время ты и Вахта попадетесь к Мингам: моя пытка будет невыносима, и я, пожалуй, раскричусь как ребенок.

-- Делоэры осторожны, будь уверен. Они не попадут очертя голову в засаду к своим врагам.

Этим окончился разговор друзей. Когда Гетти сказала, что завтрак готов, все уселись за стол, не исключая и Юдифи, которая пришла последняя. Она была бледна, и, казалось, провела безпокойную ночь. Никто не говорил в-продолжение закуски. Женщины почти не ели. ничего: но у мужчин аппетит был обыкновенный. Когда вышли из-за стола, времени оставалось еще несколько, часов до той поры, как Дирслэйер должен был проститься с своими друзьями. Все опять вышли на платформу, чтобы насладиться его речами и наглядеться на него, может-быть, уже в последний раз. Дирслэйер казался спокойным, даже веселым, и не делал никаких намеков на великое событие, ожидавшее его под конец этого дня. Впрочем, задушевная его мысль невольно выказывалась в том участии, с каким говорил он о смерти и о той великой перемене, какую производит она в человеческом бытии.

-- Не грустите, добрая Гетти, сказал Дирслэйер, стараясь утешить молодую девушку, горевавшую о потере своих родителей. - Все мы умрем рано или поздно. Родители, ваши, или, может-быть, не родители - это все равно - отправились на тот свет прежде всех нас, и это в порядке вещей, потому-что они уже были в преклонных летах. Ваша матушка, как видно по всему, была добродетельная женщина, и, разумеется, на том свете ей не будет хуже. Вот этот Могикан и Вахта полагают, что после своей смерти они удалятся в страну блаженных духов, где будут стрелять дичь и ловить диких зверей. Мы, напротив, люди белой породы, думаем совсем иначе, и вы, конечно, знаете, какой рай ожидает доброго христианина. Добрым везде хорошо, а злым везде будет дурно. Всего утешительнее, что мы встретим на том свете своих друзей и знакомых. Успокойтесь же, добрая Гетти, и с миром ожидайте того счастливого дня, когда вы опять соединитесь с своею матушкою.

-- Матушку, конечно, я увижу, простодушно отвечала Гетти: - но что там будет с моим отцом?

-- Не знаю, что сказать ей на это, Могикан, отвечал Дирслэйер по-делоэрски, обращаясь к своему другу. - Канадский-Бобр, сколько я знаю, был человек не слишком-добродетельный, и потому можно сомневаться в его блаженстве на том свете. Гетти, продолжал он по-английски: - надобно иметь лучшия надежды, и это одно только может успокоить нашу душу. Советую вам всего лучше надеяться на Бога, так-как милосердию Его нет никаких пределов. Странно, Юдифь, что не все люди одинаково разсуждают о будущей жизни. Одни, на-пример, думают, что мы сделаемся там безплотными духами, другие убеждены, что и тело соединится с нашим духом.

-- Которое из этих мнений вам больше нравится, Дирслэйер? спросила Юдифь.

-- И то и другое, смотря по обстоятельствам.

-- Вам было бы приятно встретиться на том свете с особами, с которыми разсуждаете теперь на этой платформе? Или, напротив, вы готовы разстаться с ними на всю вечность без всяких сожалений?

-- Нет, Юдифь, подобная мысль может отравить последния минуты моей жизни. Целые восемь лет мы были неразлучны с Чингачгуком, и как же вы хотите, чтоб я разстался с ним без всяких сожалений? Это невозможно. Он, с своей стороны, имеет твердую надежду, что мы будем на том свете гоняться за зверьми и за дичью в таких лесах, где нет ни терний, ни волчцов. Вы понимаете, конечно, что на этот счет мне нельзя с ним согласиться. Безплотные духи не нуждаются ни в пище, ни в одежде, и, стало быть, и ет для них законного повода заниматься звериною охотой. Одно удовольствие мучить бедных животных не служит извинением даже для живых людей. Много я побил оленей в этой жизни, по до-сих-пор еще ни разу не стрелял, когда не был голоден, или не нуждался в теплой одежде.

-- Это воспоминание, Дирслэйер, может в настоящую минуту служит великим утешением для вас.

-- Без сомнения, друзья мои: при этой мысли можно без страха думать об окончании своего отпуска. Пусть кровожадные Ирокезы делают и выдумывают что им угодно: не боюсь я ничего, потому-что совесть моя покойна.

Юдифь побледнела как полотно, и сделала над собою величайшее усилие, чтобы не обнаружить своего волнения. Больше она не могла говорить, и беседу продолжала Гетти:

-- И в том и в другом мире, сказала слабоумная девушка: - жестоко, по моему мнению, убивать бедных животных без всякой нужды. Добрый человек не отважится на такую жестокость, будь он красный или белый, все равно; но вообще безумно думать, будто на том свете человек будет заниматься ловлей птиц или зверей. Всякий, распространяющий подобное учение, должен быть волком в коже ягненка. Я полагаю, Дирслэйер, вы ведь знаете, что такое ягненок?

-- Да, Гетти, я знаю ягнят, хотя вообще мне приходилось больше иметь дело с волками, чем с овцами. Только, видите ли: волку, по моему мнению, было бы слишком-тепло в коже ягненка, особенно в летние месяцы. Такая куртка не по нем.

-- Лицемерие и обман хуже всякой теплой куртки для закоснелого грешника, возразила Гетти. - Безплотные духи не могут ни стрелять, ни разставлять капканов, потому-что у них нет житейских нужд, которыми обременен человек в нартоящей жизни. Это вы должны знать, Дирслэйер.

-- Согласен с вами, добрая Гетти; только на всякий случай прошу вас не говорить таких вещей приятельнице вашей, Вахте, когда вы останетесь с ней наедине. Она, я знаю, забрала себе в голову, что храбрые воины непременно будут на том свете стрелять дичь и ловить рыбу.

-- Не-уже-ли Вахта может верить таким глупостям? возразила Гетти. - Никакой Индиец не будет заниматься охотой после своей смерти.

-- Грешный Индиец, правда: его заставят топить печь, варить мясо и чистить оружие своих товарищей; но добродетельный и храбрый Индиец будет ходить на охоту во веки веков. Так, по-крайней-мере, думает Вахта.

-- Я думаю о другой жизни как, христианин, и, стало-быть, не допускаю возможности житейских занятий после смерти. Есть только один Бог для всех возможных племен и народов, и одно безсмертие для души человеческой. Могут быть, как и действительно бывают, различные цвета для различных племен; но природа у всех одна и та же. Есть различные таланты, но нет различных природ.

-- Какую же разницу вы допускаете между талантом и природой?

-- Вопрос замысловатый, Юдифь, но решить его нетрудно. Природа то же, что сама тварь с её желаниями, нуждами, мыслями и чувствованиями, которые, так-сказать, к ней прирождены. Природа, понимаемая в этом смысле, никогда не может подвергаться решительным переменам, хотя, разумеется, смотря по обстоятельствам, она может портиться или улучшаться. Таланты же совсем напротив: их развитие совершенно зависит от обстоятельств. Так, на-пример, городскому человеку свойственны городские таланты, а тому, кто живет в лесах, лесные. Солдат отличается талантом вести войну; миссионер - талантом проповеди. Все эти дары увеличиваются, укрепляются, помогают самой природе, и могут в известных случаях служить оправданием наших поступков. Но в сущности дела, природа неизменно одна и та же, и в этом смысле человек в мундире ничем не отличается от человека в звериной колее. Платье производит только видимую, случайную перемену, но не изменяет существа души, или того, что миссионеры называют человеческой субстанцией. Но извините, я совсем забылся: мне вовсе не следовало толковать сегодня о таких вещах. Войдемте со мной в ковчег, Юдифь: мне надобно вам сказать кое-что.

Юдифь с удовольствием согласилась на это предложение, и последовала за молодым охотником в каюту. Дирслэйер взял подаренный ему карабин, и сел на скамейку подле Юдифи.

-- Вы подарили мне это оружие, Юдифь, и я охотно принял подарок, потому-что девушка не имеет никакой нужды в карабине. Убийца оленей прославился издавна, и вы справедливо думаете, что слава его может поддерживаться только в опытных руках.

-- Нет руки опытнее вашей, любезный Дирслэйер, и я уверена, что вы прославите мой подарок. Даже Томас Гуттер редко давал промах из этого оружия; но у вас оно будет...

-- Смертью-наверняк, добавил улыбаясь молодой охотник. - Был я когда-то знаком с охотником бобров, называвшим свой карабин смертью-наверняк, только он слишком хвастался и врал иной раз всякую чепуху. Ну, а насчет себя я скажу и не сохвастаю, что вы ни мало не ошиблись, предложив мне этот подарок. Таких стрелков, как я, немного на белом свете. Но вот в чем дело: сколько времени убийца оленей останется в моих руках? Ведь вы уже знаете, чего могу я ожидать нынешним вечером от кровожадных Мингов. Легко, пожалуй, станется, что убийца оленей потеряет своего хозяина.

При этих словах, Юдифь почувствовала смертельную пытку, и едва собралась с духом, произнести свой ответ:

-- Что жь мне делать с этим оружием, если точно свершится с вами печальная судьба, как этого вы ожидаете?

-- Об этом-то я и хотел вас спросить. Чингачгука вы знаете: он, рекомендую вам, стрелок отличный, хотя еще слишком-далек от совершенства. Притом, Чингачгук мой друг, лучший друг, и вы понимаете, что я бы очень желал передать ему в наследство убийцу оленей.

-- И передайте, если это вам нравится, Дирслэйер. Карабин принадлежит вам, и вы можете располагать им как своею собственностию.

-- Советовались ли вы с младшей сестрою об этом деле? Отцовския вещи должны принадлежать ей столько же, как и нам.

-- Ну, Дирслэйер, если основывать наши права на законе, то пожалуй окажется, что мы обе не имеем никаких прав на имение Томаса Гуттера, который не был нашим отцом. Имена наши - Юдифь и Эсфирь: фамилии у вас нет.

если Гетти изъявит свое согласие насчет вашего подарка, то моя совесть будет спокойна. Правда, сестрица ваша слабоумна, но это не мешает ей иметь свою волю.

с восторгом выслушал этот ответ, и объявил, что намерен сейчас же попробовать подаренное оружие. Взойдя на платформу, он отозвал Могикана в сторону и сказал, что в случае своей смерти назначает его наследником знаменитого карабина.

-- Вот для тебя новое побуждение быть как-можно-осторожнее, Великий-Змей, прибавил Дирслэйер. - С этим оружием, по моему мнению, можно доставить блистательную победу целому племени. Минги надорвутся от зависти, а главное, не посмеют подойдти к деревне, которая владеет таким карабином. Подумай об этом, Могикан. Вахта, конечно, драгоценна для тебя; но убийца оленей сделается предметом уважения и любви всего твоего племени.

-- Всякий карабин хорош, и этот не лучше других, отвечал по-английски Чингачгук, обиженный немного тем, что его возлюбленную поставили в уровень с огнестрельным оружием. - Все они из дерева и железа, и все убивают. Женщина дорога для сердца; карабин годен только для стрельбы.

или дичины. Время, однакожь, идет, и меня забирает охота попробовать этот чудный карабин. Возьми ты свое ружье, а я буду стрелять из убийцы оленей, стрелять небрежно, почти не прицеливаясь, чтоб лучше изведать его тайные свойства.

Это предложение, дававшее новый оборот печальным мыслям, было принято с восторгом, и обе сестры немедленно принесли все огнестрельное оружие. Гуттеров арсенал был довольно-исправен, и почти все ружья были заряжены.

-- Начнем же, Великий-Змей, сказал Дирслэйер, обрадовавшийся случаю еще раз показать свою необыкновенную ловкость. - Сперва мы перепробуем обыкновенные ружья, а там дойдет дело и до В птицах недостатка нет: одне, видишь ты, плавают по озеру, другия порхают над нашими головами. Выбирай любую. Не хочешь ли вот попробовать в этого рыболова?

Чингачгук-прицелился, выстрелил и дал промах. Молодой охотник улыбнулся и тут же выстрелил сам: пуля пробила насквозь грудь рыболова, и он за-мертво упал на поверхность воды.

-- Ну, еще не велика вещь застрелить эту птицу, сказал Дирслэйер, как-будто опасаясь, чтоб не сочли его самохвалом. - Змей, конечно, не будет досадовать на меня. Помнишь ли ты, Могикан, тот день, когда сделал ты такой же промах по дикому гусю, а я, между-тем, застрелил его, почти не прицеливаясь? Все эти штуки, разумеется, ни-почем между друзьями. Но вот еще чудесная птица, годная на жаркое. Немного к северу, Могикан.

То была большая, черная утка, величаво плывшая по воде. В эту эпоху глубокого спокойствия, еще не нарушенного человеком, все маленькия озера в нью-йоркской области служили местом свидания для перелетных водяных птиц, и Глиммерглас время-от-времени наполнялся целыми стадами диких уток и гусей. В настоящую минуту, сотни птиц спали на воде или омывали свои перья, и утка, на которую указал Дирслэйер, служила самою лучшею мишенью. Чингачгук, не сказав ни слова, принялся за дело. На этот раз ему удалось пробить крыло, и подстреленная птица понеслась по воде, удаляясь от своих врагов.

И роковая пуля отделила голову от шеи с таким совершенством, как-будто перерезали ее ножом. Вахта, обрадованная прежде успехом своего возлюбленного, сделала недовольную мину, когда увидела превосходство его друга. Напротив, могиканский шейх радостно вскрикнул, и не скрыл своего удивления к великодушному сопернику.

-- Не думай о своей Вахте, Чингачгук, сказал Дирслэйер с веселой улыбкой. - Её нахмуренные брови не могут ни убить, ни оживить, ни утопить. Разумеется, в порядке вещей, если жена разделяет победу или поражение своего мужа, а вы ведь ужь почти муж и жена. Но вот еще славная птица прямо над нашими головами.

То был орел из породы тех, которые питаются рыбой. Он вился в эту минуту высоко над замком, выжидая случая броситься на добычу. Чингачгук молча взял другое ружье, прицелился, выстрелил, и опять дал промах; но и Дирслэйер на этот раз не был счастливее своего друга.

-- Кажется, я выхватил у него несколько перьев, сказал он: - но кровь его цела, и этим старым ружьём не выцедить её. Юдифь, дайтё мне наступила пора испробовать его славу.

Последовало общее движение. Чингачгук измерил глазами пространство, и утвердительно сказал, что невозможно подстрелить на такой высоте.

-- А вот увидим, сказал Дирслэйер, принимая поданное ружье. - Может-быть, убийца оленей и наконец упал, как безжизненная масса, на паром ковчега. Подняв его, увидели, что пуля пробила ему грудь.